Возрождение марксизма в Западной Европе в 60-70-х годах XX века было ответом, с одной стороны, на крах сталинизма, служившего опорой догм и тирании государственного социализма, с другой — на банкротство самоуверенного либерализма, который игнорировал капиталистическое неравенство и угнетение или относился к ним с толерантностью. Вследствие этого марксистская критика права и государства имела двустороннюю динамику: фокусировалась и на пределах буржуазной свободы в социальных системах, основанных на частной собственности, и на границах «социалистической» свободы в обществах, основанных на государственной собственности.
Центральная проблема, связанная с ролью права в классовом обществе, — это видимость его автономии и нейтральности. Социал-демократическая традиция идеализировала существующую законность в качестве порядка, совместимого с любым социальным содержанием — как капиталистическим, так и социалистическим. Это позиция нашла отражение в классической идее Карла Реннера о том, что формы права не изменяются, а изменяются лишь их функции (Bottomore & Goode, 1978; Renner, 1949).
С этой точки зрения правление права (здесь и далее курсив наш. — Пер.) может быть в полной мере реализовано лишь при социализме, так как при капитализме оно извращается и разрушается под давлением частных интересов. Переход к социализму означает демократизацию государственных институтов посредством, в том числе, законодательных мер, а также последовательное расширение правового регулирования частной сферы с помощью социального законодательства (главным образом речь идет о национализации промышленности, а также о законодательном регулировании социального обеспечения в сферах трудовой занятости, социального страхования, защиты детей и т. д.).
Такое понимание правовых форм было раскритиковано современными марксистами за антиисторическую идеализацию юридического мышления, процедур и средств правовой защиты и их непоследовательного использования в административных процедурах государства. В основе критикуемого взгляда лежит убеждение, что причины несправедливости коренятся не в праве, а в неравном распределении власти в экономической и социальной сферах.
Соответствующее представление часто служило предпосылкой таких исследований права как социального феномена, в которых ставилась цель выявления экономических, политических и других интересов, препятствующих должному функционированию юридических учреждений. Фокусируясь на тени, которая отделяет реальное бытие права и идеальной формы права как такового, сторонники этого подхода склонны рассматривать право как функциональный инструмент социальных изменений.
Позитивистская теория Реннера была резко раскритикована советским юристом Е. Пашуканисом, чье творчество в 1920-е годы представляло собой серьезную попытку применения в юриспруденции метода марксистской критики политической экономии (Beirne & Sharlet, 1980; Pashukanis, 1983; Sharlet, 1974). В 70-е годы идеи Пашуканиса приобрели влияние, послужив продуктивным отправным пунктом для дальнейших исследований, особенно в области частного права. Пашуканис определял право как специфически капиталистическую форму регулирования и контроля.
Он утверждал, что право основано на отношениях рыночного товарного обмена, в которых каждый из товаровладельцев выступает как абстрактный юридический субъект, а взаимосвязи между ними с необходимостью опосредуются договором и другими правовыми формами. Как историческая форма контроля право, согласно Пашуканису, характеризуется абстрактностью, изолированностью, взаимным безразличием, воспроизводством существующего неравенства и мистификацией господства людей под видом правления права. По мнению правоведа, переход к коммунизму влечет за собой отмирание буржуазного права — истинное общество находится за пределами права.
Критическая концепция Пашуканиса была сопряжена с теоретическими и политическими проблемами. Поскольку Пашуканис выводил право из отношений товарного обмена и приравнивал капитализм к генерализации обмена (а не к основанным на эксплуатации производственным отношениям, которые вытекают из обмена рабочей силы), он с неизбежностью заключил, что всякий обмен суть капиталистический обмен и всякое право суть буржуазное право.
В результате критика Пашуканиса оказалась односторонней, в ней исключалась возможность социалистической законностии оставались без внимания любые вопросы, касающиеся демократизации и социализации права. Это сыграло на руку становящемуся сталинскому режиму, при котором утвердилась концепция примата технического регулирования при социализме, оправдывающая власть бюрократии и пренебрежительное отношение к правовым ограничениям.
Пашуканис и его теория были жестоко разгромлены Прокурором СССР Вышинским, осудившим Пашуканиса как члена «банды вредителей» и «троцкистско-бухаринских фашистских агентов» (Arthur 1977; Beirne & Sharlet, 1980; Binns, 1980; Fine, 1984; Norrie, 1982; Redhead, 1978).
В 1970-е годы марксистские теории права также испытали влияние структуралистских подходов. Согласно структуралистскому марксизму, социальные отношения распределены между экономической сферой производства в узком смысле (непосредственного процесса производства, или процесса труда) и сферой воспроизводства, включающей семью, право и государство (Althusser, 1965, Poulantzas, 1978). В соответствующих концепциях экономика предстает как «доминирующая в конечном итоге», при этом подчеркивается «относительная самостоятельность» юридической, политической и идеологической надстройки.
Сама относительная самостоятельность, однако, рассматривается как функциональная по отношению к воспроизводству капиталистических производственных отношений (и в этом случае она оказывается только работающей частью некоего большего целого) — или же акцентируется ценой любой действительной связи с экономическими отношениями. Эта теория критиковалась марксистами за реификацию разделения экономики и политики, а также за гипостазирование крайнего примата экономики в качестве естественной особенности всех социальных организаций.
Структуралистский марксизм оказывается либо более утонченной версией механистической модели базиса-надстройки, либо возвращением к плюралистической социологии (Clarke, 1982; Holloway & Picciotto, 1977 и 1978; Thompson, 1978). Как следствие, структурализм не дает возможности понять воплощенные в праве формы классовой власти и апеллирует вместо этого к исторической оппозиции согласия и принуждения — такой подход, игнорирующий фактор консенсуса в авторитарных режимах, характеризуется неспособностью осмыслить силу правого популизма.
Согласно критическому марксизму, классовые отношения следует рассматривать как производственные отношения в более широком смысле, чем это предполагается экономическим детерминизмом. Капиталистические производственные отношения с необходимостью проявляются в опосредованных и дифференцированных формах. Генерализация товарного обмена и его трансформация в капиталистическое производство приводит к фрагментации социальной жизни и появлению двух — по видимости обособленных — сфер бытия: экономики и права.
Сфера экономики базируется на кажущихся естественными законах обращения вещей; люди здесь выступают как товаровладельцы, подчиненные действию внешних экономических сил и взаимодействующие друг с другом посредством денег. В этой «объективной» сфере отношения опосредованы деньгами, все имеет свою цену, которая определяется рыночными силами. В свою очередь, юридико-политическая сфера в своей кажимости основывается на естественных качествах людей. В этой «субъективной» сфере люди выступают как свободные агенты, а вещи — как зависящие от их воли.
Частная собственность являет себя как материализация свободной воли, индивиды принимают вид юридических субъектов, отношения между ними опосредуются созданными ими же по видимости беспристрастными законами, а государство представляется артикуляцией всеобщей воли. Это мир юридических субъектов и свободных граждан, интерсубъективность которых основывается на взаимных правах и обязанностях. Социальные истоки юридических форм здесь в той же мере скрыты, что и источники экономики (Sayer, 1987, Grigg-Spall и Ireland в этой книге).
В критическом марксизме расщепление общества на экономические и юридические формы бытия понимается как следствие определенных производственных отношений. В этих обособленных сферах обитают одни и те же реальные люди. Один и тот же индивид одновременно является и свободным субъектом, и жертвой неконтролируемых экономических сил. Отношения между классами суть одновременно и юридические, и экономические отношения.
В таком исторически сложившемся разделении правовые отношения являются одной из сторон действующей системы капиталистического производства и воспроизводства, основанной на изменяющихся отношениях между трудом и капиталом. Этот диалектический подход — попытка избежать опасности чисто логического выведения правовой формы из абстрактно понятого отношения между трудом и капиталом (Holloway & Picciotto, 1977; Holloway & Picciotto, 1978, критика Balbus, 1977). Правовые отношения не предопределены ни логикой формы капитала, ни взятыми самими по себе потребностями или интересами владельцев капитала. Понятие правовой формы как таковой выводится из многообразия правовых форм, которые исторически конструируются по мере изменения отношений между трудом и капиталом.
Существенное значение имеет понимание производственных отношений как социальных отношений между классами. Поскольку социальные отношения между классами фрагментированы, центральный антагонизм принимает форму многочисленных частных конфликтов, будь то конфликты по поводу жилья, окружающей среды, расового или гендерного угнетения. Важно подчеркнуть, что так называемая социальная борьба (social struggles) также составляет один из аспектов классовых отношений и не является всего лишь второстепенной по отношению к борьбе за заработную плату и условия труда.
Все формы социальной борьбы уходят корнями в общее развитие капиталистического накопления, даже если они имеют свою динамику; они не могут быть сведены к простому классовому интересу, поскольку классовое единство не дано изначально, а должно быть выковано. В действительности фрагментация социальных отношений непрерывно создает и воспроизводит противоречия и конфликты интересов.
Будучи формами проявления классовых отношений, правовые формы воплощают в себе и доминирование (волю государства), и разум (права людей). Как говорят юристы, в праве существует неразрывная связь между волей и разумом (властью и правами), позитивными предписаниями и субъективной свободой. Реализация классовых выгод предполагает выход за пределы специфически капиталистического характера правовых норм и процедур.
На наиболее общем уровне буржуазные правовые отношения суть отношения угнетения, поскольку в своей основе это взаимосвязи между индивидуальными юридическими субъектами как собственниками: здесь не проводится формальное различие между капиталистической частной собственностью, олицетворяющей власть над трудом, и персональной личной собственностью, которая может быть не более чем опредмеченной рабочей силой.
Так, в буржуазном праве субъективное право на труд признается не как право миллионов безработных, а как право штрейкбрехера или не состоящего в профсоюзе рабочего. Нет никакого права на достойное жилье, но есть право беспрепятственно владеть своим жилищем, будь то лачуга или дворец. Другие социальные права, такие как здоровье, не признаются в качестве юридически гарантированных и зависят от превратностей государственного обеспечения.
Юридические права кажутся естественными, но в действительности создаются и оформляются государством. Скажем, в Великобритании в течение последней дюжины лет популярность тэтчеризма в определенной степени поддерживалась конструированием новых прав, связанных с различными формами приватизации, — таких как право жильцов на приобретение в собственность муниципального дома, в котором они проживают, прав, возникающих в связи с продажей или передачей в собственность работников акций национализированных предприятий или в связи с объявлением тендера на оказание публичных услуг (к примеру, уборка медицинских учреждений) с участием частных компаний.
Хотя в качестве своей цели тэтчеризм провозглашал задачу восстановления рыночных сил, в реальности рынки жестко структурированы и регулируются государством и финансовым капиталом, поэтому создание демократии собственников (property-owning democracy), основанной на праве иметь в собственности жилье и акции компаний, зависит от финансового манипулирования. Это, к примеру, налоговое субсидирование ипотечных кредитов или махинации с акционерной собственностью наемных работников, когда кредиты на покупку муниципального жилья выдаются под высокие процентные ставки, а арендная плата поднята до рыночных уровней.
Ультраправые, таким образом, имели возможность использовать государственное регулирование для создания индивидуальных прав и требовать расширения сферы индивидуальной свободы, тогда как левые были вынуждены защищать устаревшие и непопулярные формы государственного обеспечения, которые с трудом адаптировались к реальности и систематически оказывались в невыгодном положении.
Практические интенции марксизма состоят в том, чтобы социализировать и демократизировать как форму, так и содержание права. Либеральные правовые формы имеют своим основанием по видимости свободных и равных юридических субъектов, единообразно применяемые нормы, беспристрастное судопроизводство, разделение прескриптивной и правоприменительной деятельности, функционирующих на представительной основе законодательных учреждений и профессиональной государственной службы.
За этими беспристрастными на вид правовыми формами скрываются, однако, крайне авторитарные и техницистские формы судопроизводства, правоприменения и законодательной деятельности. Демократизация этих форм рассматривается в критическом марксизме как задача первостепенной важности, с которой непосредственно связаны вопросы выборности, состава, процедур и ответственности органов юстиции.
Критический марксизм в равной мере обращается и к содержанию объективного права, поскольку структурно оно ориентировано на защиту прав собственности владельцев капитала, будь то частного или государственного, и против субъективных прав рабочих. Проблема правовых форм регулирования общественных отношений как таковая состоит в том, что они отсылают только к правам, а не к потребностям людей. Общество, имеющее своим фундаментом реализацию индивидуальных и социальных потребностей, не будет регулироваться способами, распознаваемыми с точки зрения буржуазных правовых форм.
Последние предлагают минимальную защиту свободы и равенства и структурированы таким образом, чтобы охранять частную собственность. Дело не в том, чтобы просто денонсировать правовую форму, — необходимо бороться за такую форму и такое содержание права, которые были бы наилучшими из возможных. Когда субъективное право и потребность начинают сливаться, то это и есть то самое, что знаменует собой преодоление правовой формы. Именно в развитых социалистических обществах право функционировало бы должным образом, только его содержание и процедуры были бы изменены: право стало бы гораздо более демократичным по форме и по своей сути служило бы человеческим потребностям.
Правовую ангажированность следует рассматривать как существенный аспект более широкой социальной борьбы, и правовые тактики и стратегии должны быть соотнесены с другими формами организации и действия. Взятые сами по себе, юридические процессы могут вызывать рознь и ослаблять социальную солидарность. Однако нельзя избегать правовых форм, поскольку право служит и средством защиты, и способом обобщения достижений той или иной частной борьбы. Зачастую не существует иного пути для преодоления сектантства, чем через легализацию прав, которые завоевываются определенными социальными группами в специфических обстоятельствах.
Связать конкретные виды социальной борьбы с формой и содержанием права — это значит не юридизировать политику, а политизировать юриспруденцию. Таков урок, усвоенный многими социальными движениями в течение последних двух десятилетий. Значимый пример — движение за мир, активисты которого выиграли важные битвы, объединяя прямое действие и юридическую тактику в рамках единой стратегии (Dewar и др., 1986). В Великобритании пренебрежительное отношение к праву среди социалистов, особенно в профсоюзной среде, привело к попыткам его избегания или игнорирования вместо того, чтобы объединять охватываемые правом стратегии с более широкими политическими целями.
В той степени, в которой профсоюзы выступали только за юридическое невмешательство или иммунитет, то есть за то, чтобы вывести трудовые отношения за рамки права, они оказались неспособными разработать адекватную контрстратегию для противодействия трудовому законодательству правительства Тэтчер. Теперь, когда политика Конгресса профсоюзов (TUC) изменилась в сторону защиты «позитивного понимания прав» в сфере тред-юнионизма, предстоит трудное переосмысление актуального содержания этих прав и формы, в которой они получают юридическое признание и применяются.
Один из уроков шахтерской забастовки 1984-1985 годов состоит в том, что профсоюзная солидарность сама по себе не всегда может быть альтернативой праву. Когда профсоюзы были сильны, они не использовали свою власть, чтобы обобщить и институционализировать в праве результаты, которых они добились в качестве отдельных объединений, — такая стратегия могла бы определенным образом способствовать преодолению сектантства и сохранению контроля над правом. Когда же профсоюзы экономически ослабли, недостаточность правовой базы оказалась главным дополнительным препятствием.
Хотя правительство не прибегало к прямому использованию новых законов против шахтеров, оно поддерживало конкретные правовые действия со стороны несогласных шахтеров, основанные на общем праве, которые усиливали внутренние разногласия, касающиеся процедур принятия решений о забастовке. Общественная солидарность и поддержка со стороны социалистического движения, организованная местными группами, женскими движениями и «крайне левыми», помогли предотвратить развал профсоюза шахтеров, однако и вопросы демократической организации профсоюзов, и вопросы законности продолжают вызывать разногласия (Fine & Millar, 1985).
Профсоюзы медленно учатся, как политически организовываться в правовой сфере, — к примеру, в связи с защитой и организацией избирательных прав рабочих. Вопрос, который стоит перед ними, — это не отрицание этого субъективного права, а наполнение его более демократическим содержанием и соответствующей ему формой: скажем, в процессе принятия решений о том, когда и как проводятся выборы и как обеспечивается право участвовать в выборах.
Борющиеся за равенство женщины сосредоточивались на субъективных правах, таких как право на эквивалентное вознаграждение за равный труд, но и стремились к преодолению его ограниченности. Здесь, как и в других сферах действия социальной хартии, право Европейского сообщества требовалось, чтобы укрепить борьбу, поскольку политическое давление, нацеленное на обеспечение социального аспекта европейской интеграции, имело своим результатом программу — сколь бы ограниченной и неэффективной она ни была — уравнивания в правах, которая создала правовое поле для рабочих и угнетенных групп. Что же касается других областей, то ужасающие официальные данные британского правительства, касающиеся прав заключенных, иммигрантов, свободы прессы и т. д., получили огласку благодаря обращениям в Европейскую комиссию по правам человека и в Страсбургский суд.
Стратегия, предполагающая связывание правовой формы с положительным социальным и политическим содержанием, конечно, оставляет открытой возможность оппортунизма. Она подразумевает необходимость постоянных тактических выборов, коль скоро индивидуальный случай ни при каких условиях не может быть чисто классовым вопросом. Иногда наилучшими оказываются технические юридические действия или аргументы; иногда есть возможность поставить политический вопрос как часть юридического аргумента.
Желательно стремиться к открытой форме организации, в которой уничтожается разделение между юристом-профессионалом и клиентом-профаном и профессиональные навыки одного соединяются с непосредственной вовлеченностью, опытом и заинтересованностью другого. По иронии судьбы, эта полезная практика распространена в сфере юридического обслуживания крупного бизнеса, который формирует и развивает право, ориентируясь на свои нужды.
Надеемся, этот очерк способствует пониманию того, что критический марксизм не противопоставляет утопический идеал коммунизма, нацеленный, по сути, на аннулирование всех форм права, существующим правовым порядкам, а скорее выявляет реальные социальные антагонизмы, спрятанные за их по видимости глянцевой наружностью (Rose, 1981). Будучи далеким от конструирования фантазма всеобщей гармонии, марксизм должен быть понят как борьба — в мире, где свобода — одинокое дитя порабощения и несправедливости, — за новые социальные формы, которые сделают реальностью действительную личную и политическую свободу.
Критикуя существующий правопорядок и ратуя за новые формы демократии, современный марксизм вновь обратился к своим просветительским истокам — идее объединения индивидуальных гражданских прав с политическими правами коллективного участия в управлении государства. Однако марксизм полагает необходимым реализовывать этот проект (см.: Fine, 1984) за пределами и либеральной, и так называемой государственно-социалистической законности в той мере, в которой обе они ограничивают субъективные права узкими рамками существующих отношений собственности и ложно представляют эти социальные границы в качестве естественных и непреодолимых.
* * * * *
Ссылки и литература
Althusser, L. (1965) Reading Capital (London: New Left Books).
Arthur, C. (1977) Towards a Materialist Theory of Law’, Critique, vol. 7, pp. 3146.
Balbus, J. D. (1977) ‘Commodity Form and Legal Form’, Law and Society Review, vol. 2, pp. 571-88.
Beirne, P. and Sharlet, R. (1980) Pashukanis: Selected Writings on Marxism and Law (New York: Academic Press).
Binns, P. (1980) ‘Law and Marxism’, Capital 6 Class, vol. 10, pp. 100-13.
Bottomore, T. and Goode, P. (eds) (1978) Austro-Marxism (Oxford: Oxford University Press).
Clarke (1982) Marx, Marginalism and Modern Sociology (London: Macmillan).
Colletti, L. (1972) From Rousseau to Lenin (London: New Left Books).
Colletti, L. (1975) Introduction to Marx: Early Writings (Harmondsworth: Penguin).
Dewar, J., Paliwala, A., Picciotto, S. and Ruete, M. (1986) Nuclear Weapons, the Peace Movement and the Law (London: Macmillan).
Draper, H. (1977) Karl Marx’s Theory of Revolution (New York: Monthly Review Press).
Fine, R. (1984) Democracy and the Rule of Law (London: Pluto Press).
Fine, R., Kinsey, R., Picciotto S. and Young J. (eds) (1979) Capitalism and the Rule of Law (London: Hutchinson).
Fine, R. and Millar, R. (eds) (1985) Policing the Miners’ Strike (London: Lawrence & Wishart).
Habermas, J. (1974) Theory and Practice (London: Heinemann).
Holloway, J. and Picciotto, S. (1977) ‘Capital, Crisis and the State’, Capital and Class, vol. 2, pp. 76-101.
Holloway, J. and Picciotto, S. (1978) State and Capital: A Marxist Debate (London: Edward Amold).
Kay, G. and Mott, J. (1982) Political Order and the Law of Labour (London: Macmillan).
Keane, J. (1988) ‘Despotism and Democracy’, in Civil Society and the State (London: Verse).
Marx, K. (1954) Capital, Volume I (London: Lawrence & Wishart).
Marx, K. (1975)’Economic and Philosophical Manuscripts’ in L. Colletti, Introduction to Marx Early Writings (Harmondsworth: Penguin).
Marx, K. and Engels, F. (1989) Selected Works of Marx and Engels (London: Lawrence & Wishart).
Neumann, F. (1957) The Democratic and Authoritarian State (Glencoe, Ith.: Free Press).
Neumann, F. (1986) The Rule of Law (Oxford: Berg).
Norrie, A. (1982) ‘Pashukanis and the Commodity Form Theory: a Reply to Warrington’, International Journal of the Sociology of Law, vol. 10, pp. 4 2 9-37.
Norrie, A. (1990) ‘Locating the Socialist Rechtsstaat: Underdevelopment and Criminal Justice in the Soviet Union’, International Journal of the Sociology of Law, vol. 18, pp. 343-59.
Pashukanis, E. (1983) Law and Marxism (London: Inklinks/Pluto Press).
Poulantzas, N. (1978) State, Power, Socialism (London: New Left Books).
Redhead, S. (1978) ‘The Discrete Charm of Bourgeois Law: A note on Pashukanis’, Critique, no. 9, pp. 113-20.
Renner, K. (1949) The Institutions of Private Law and their Social Functions (London: Routledge & Kegan Paul).
Rose, G. (1981) Hegel contra Sociology (London: Athlone).
Sayer, D. (1987) The Violence of Abstraction: Analytical Foundations of Historical Materialism (Oxford: Blackwell).
Sharlet, R. (1974) ‘Pashukanis and the Withering Away of Law in USSR’ in S. Fitzpatrick (ed.) Cultural Revolution in Russia 192-231 (Bloomington, Ind.: Indiana University Press).
Thompson, E.P. (1977) Whigs and Hunters (Harmondsworth: Penguin).
Thompson, E.P. (1978) The Poverty of Theory (London: Merlin)
Thompson, E.P. (1980) Writing By Candlelight (London: Merlin).
Williams, M. (ed.) (1988) Value, Social Form and the State (London: Macmillan).
Wood, E. (1990) ‘The Uses and Abuses of «Civil Society»’, Socialist Register (London: Merlin).
_____________
Перевод с английского Алексея Трончу и Зарианны Соломко
Публикуется с разрешения авторов.
Источник: KritikaPrava
