В 2001 году возродившаяся Лейбористская партия получила 412 мест в парламенте. Сегодня их только 199. Почему? Бывшие лидеры, министры и ключевые советники вспоминают трагедию в десяти актах.
Двадцать лет назад лейбористы под руководством Тони Блэра пошли на перевыборы. Тогда в 2001 году Лейбористская партия потеряла всего шесть мест, вернувшись в парламент с 412 депутатами. Между тем консерваторы, потерявшие за ночь в 1997 году более половины своих мест, смогли прибавить лишь одно, получив 166 мандатов.
За все время своего существования лейбористы ни разу не находились у власти более шести лет подряд. Поэтому именно переизбрание в 2001 году, а не сокрушительная победа в 1997 стала наивысшей точкой для «новых лейбористов». “После победы в 2001 году лейбористы добились гегемонии в британской политике”, — говорит Дуглас Александер, который был партийным координатором на тех выборах. Лейбористы одержали победу в Шотландии, Уэльсе и Англии. Казалось, результат подтверждает правоту Джона Грэя, который в 1997 году сказал, что “Британия тори ушла навсегда”.
Спустя два десятилетия лейбористы потеряли более половины своих мест. Тонкая как бритва победа партии на июльских довыборах в округе Батли и Шпен, возможно, успокоила критиков, но она не может скрыть тот факт, что сегодня у лейбористов всего лишь 199 депутатов — минус 213 за 20 лет.
Как же лейбористы потерпели такой крах? Является ли 20-летний упадок партии результатом неизбежных структурных изменений или его можно связать с ошибками и решениями конкретных людей? Чтобы ответить на этот вопрос, New Statesman поговорило с более чем 20 ключевыми фигурами, от бывших лидеров и министров до старших советников. Могут ли они вместе выделить десять ключевых моментов провала лейбористов?
И если нынешний лидер партии Кир Стармер хочет обратить эту тенденцию вспять, он должен ее глубинные причины. С января его рейтинг поддержки упал с 39 до 26 процентов, и он хотел казаться невозмутимым по этому поводу, когда мы с ним общались в июне накануне довыборов в Батли и Шпен, которые, как ожидалось, лейбористы проиграют. Вакцинация, как сказал мне тогда Стармер, стала “самым важным фактором, определяющим результаты опросов за последние шесть месяцев.
Одна партия поднялась, другая упала, один лидер поднялся, другой упал”. (Рейтинги Стармера с тех пор не улучшились, даже после того как эффект от вакцинации стал сходить на нет.) Лидер лейбористов хотел, чтобы последний период спада партии рассматривался как часть более крупного процесса. “Существует тенденция по крайней мере последние десять лет, но, возможно, примерно с 2005 года, – неопределенно сказал он, – к разобщению и потере того, что когда-то было традиционным мощным избирательным блоком”.
Когда я попросил Стармера поразмышлять о причинах упадка лейбористов, он выделил два момента за годы, когда они находились у власти: решение вторгнуться в Ирак в 2003 году, против которого Стармер выступал в то время, будучи королевским адвокатом, а также неспособность лейбористов защитить свою экономическую политику после финансового кризиса 2008 года. Стармер считает, что “с 2010 года не хватало уверенности в том, чтобы защищать достижения последнего лейбористского правительства и настаивать, что финансовый крах произошел не по вине лейбористов”.
Но есть и другие провалы, которые Стармеру труднее выделить, от неэффективного решения партией проблем, связанных с иммиграцией, до ее плохо продуманной стратегии Брекзита (в которой Стармер, как теневой секретарь по делам Брекзита, сыграл свою роль). Чтобы понять причины упадка лейбористов, нужны и другие наблюдатели, в том числе за пределами партии. Найджел Фарадж прямо сказал мне: “На протяжении последних 20 лет мы в замедленном режиме наблюдали как для значительной части лейбористских избирателей партия стало просто противной, и они не торопятся возвращаться”.
Многих избирателей-лейбористов фигура Фараджа отталкивает. (“Я не буду комментировать слова Найджела Фараджа”, – сказал Стармер, когда я привел его цитату.) Но во многих традиционных лейбористских округах теперь популярен именно Фарадж и Борис Джонсон, а не лейбористы. Для бывшего министра иностранных дел Дэвида Милибэнда 20-летний спад Лейбористской партии – это «провал политики – он не был неизбежным или предопределенным. Мы все несем определенную ответственность”. Широкая коалиция партии распалась – и этот раскол начался 20 лет назад, в ночь, когда лейбористы праздновали свое историческое переизбрание.
1. Хилая победа
В 2001 году лейбористы получили на 15 мест больше, чем Маргарет Тэтчер на пике своей карьеры в 1983 году. Но триумф Блэра оказался обманчивым: явка избирателей резко упала с 71% до 59%. Победив, «новые лейбористы» получили на 3 млн. меньше голосов, чем на прошлых выборах. Менее чем каждый 4-й избиратель поддержал лейбористов, вручив Блэру более слабый мандат, чем любому премьер-министру в 20 веке.
В то время мало кто обращал на это внимание: членов парламента избрали как обычно, а сторонники Блэра винили в низкой явке большой отрыв лейбористов в соцопросах. Ведь зачем голосовать на выборах, где исход предрешен? На деле же это был первый звоночек. Роб Форд, политолог из Манчестерского университета, сказал мне, что падение явки лейбористов в 2001 году является одними из “самых недооцененных статистических данных” в политике. Для многих традиционных избирателей лейбористов неучастие в голосовании было их первым разрывом с партией, в которую они так и не вернулись.
По словам Форда, сейчас выборы 2001 года выглядят как “канарейка в угольной шахте”. “Вы знаете всех тех людей, которые тогда остались дома? Теперь они голосуют за тори”. В Седжфилде, округе Блэра в графстве Дарем, из избирательного блока выбыли 7000 избирателей-лейбористов. Блэр по-прежнему уверенно побеждал, но на каждых последующих выборах база лейбористов ослабевала. В 2019 году тори Бориса Джонсона победили в округе, который раньше голосовал за Блэра с перевесом в 25 тысяч голосов.
Потребовалось два десятилетия ошибок, чтобы потерять Седжфилд и другие похожие места. Но слишком долго «новые лейбористы» воспринимали свои традиционные избирательные округа как нечто должное. «За исключением довыборов, я не припомню, чтобы в период с 1997 по 2008 год я проводила фокус-группу в округах, которые традиционно голосовали за лейбористов», – говорит Дебора Маттинсон, отвечающая за стратегию в команде Стармера, а ранее проводившая соцопросы для партии. Оснований для самоуспокоения не было: победа Блэра в 2001 году всегда была слабее, чем казалось. Это был триумф посреди апатии, а база лейбористов уже начала рушиться и дрейфовать.
2. Дорога к войне
Даже в самый последний момент Британия могла избежать участия в войне в Ираке. Эндрю Адонис, ключевой помощник Блэра на Даунинг-стрит, вспоминает, что с изумлением слушал, как Дональд Рамсфелд, тогдашний министр обороны США, предложил лейбористам невероятный спасательный круг за несколько дней до голосования Палаты общин о вторжении в Ирак в марте 2003 года. “Есть обходные пути”, — сказал Рамсфелд на пресс-конференции, если британцы “не будут задействованы” на начальном этапе. По словам Адониса, “на Даунинг-стрит было многом споров” по поводу решения о вторжении, но заверения Рамсфелда прозвучали слишком поздно: в течение нескольких часов офис премьер-министра проинформировал о своей непоколебимой приверженности войне.
Серия опросов Ipsos Mori показала, что общественная поддержка вторжения не была безусловной. Если окажется, что Саддам Хусейн скрывает оружие массового уничтожения, а Совет Безопасности ООН одобрит вторжение, подавляющее большинство британцев поддержит войну. Но если ни того, ни другого не произойдет (как и оказалось на самом деле), две трети избирателей были бы против. Проект «нового лейборизма» поставили на кон, если не сказать пожертвовали, ради того, что Блэр, подпитываемый успешным военным вмешательством в Косово (1999 г.) и Сьерра-Леоне (2000 г.), счел более высокой целью.
“Ирак реально подорвал доверие к Блэру”, – сказал мне Эд Боллс, бывший советник лейбористов, член парламента и министр, в то время как для Дугласа Александера он “лишил [лейбористов] авторитета на международном уровне”. “Тони был подорван после войны в Ираке”, – говорит Дэвид Ламми, теневой министр юстиции. “На это было потрачено много политического капитала, и было трудно увидеть выгоды”.
В период с октября 2002 года до середины 2003 года рейтинг одобрения Тони Блэра упал с 41% до 29% и так и не восстановился полностью. В июле того же года тори впервые за 11 лет стали опережать лейбористов в соцопросах. Не сумев убедить треть своих депутатов поддержать вторжение в Ирак, Блэр больше не мог управлять партией по своему желанию.
Вскоре война затмила многие успехи «новых лейбористов» как во внутренней, так и внешней политике. По словам Роба Форда, Ирак “легитимировал стремление огромной части левых списать со счетов новых лейбористов”. Два будущих лидера лейбористов, Эд Милибэнд и Джереми Корбин, смогли возглавить партию в том числе за счет оппозиции вторжению в Ирак, хотя в случае Милибэнда это было ретроспективно.
Тем не менее, лейбористы во главе с Блэром все же выиграли на выборах 2005 года. Но он сохранил только 66% своих избирателей 2001 года, при этом порядка миллиона перешли в стан партии либеральных демократов (далее либдемы – прим. пер.). В 2005 году лейбористы победили, набрав 35,2% голосов, что является самым низким показателем за всю историю наблюдений. “Обычно с такой долей голосов проигрывают”, — говорит политолог Джон Кертис, – “лейбористы победили только благодаря особенностям избирательной системы”.
На самом деле консерваторы под руководством Майкла Ховарда незаметно победили лейбористов в Англии, набрав на 70 000 голосов больше. Но за счет хорошо рассредоточенной коалиции избирателей и практически неизменной поддержки в традиционных округах, лейбористы получили в Англии на 92 места больше, чем тори. Кроме того, Блэра спасло 41 место лейбористов в Шотландии, без которых он не получил бы парламентское большинство в третий раз. Лейбористам просто повезло.
Почему же поддержка лейбористов упала так сильно? Отчасти из-за необратимого решения, принятого в 2004 году, которое Кертис считает «абсолютно фундаментальным для понимания истории Брекзита». В отличие от Ирака, потребовалось больше времени, чтобы оно проявилось, но его электоральные последствия оказались гораздо более значительными.
3. «Мы думали, что их будет совсем немного»
В 2005 году, когда лейбористы праздновали свою третью, хоть и слабую победу на выборах в парламент, Роб Форд, тогда еще молодой аспирант, написал статью о том, что он назвал «проблемой айсберга» выборов того года – иммиграцию. В период с 1998 по 2004 год количество новых мигрантов и беженцев в Великобритании увеличилось более чем вдвое. Общественное беспокойство по поводу иммиграции как ключевой проблемы, с которой сталкивается Британия, за это время выросло в шесть раз, с 5% до 30%.
Тем не менее, как писал Форд, проблема оставалась скрытой, потому что те, кого она волновала больше всего, не голосовали. В будущем, как предсказывал Форд, на их поддержку смогут претендовать не консерваторы, а Партия независимости Соединенного королевства (далее UKIP — прим. пер.), у которой в 2005 году был рейтинг поддержки в 2,2%. Десять лет спустя, в 2015 году, партию поддержал каждый восьмой избиратель. По словам Форда, в 2000-х годах наиболее скептично настроенные в отношении миграции избиратели были спрятаны у всех на виду в традиционных лейбористских округах.
В 2004 году лейбористы приняли судьбоносное решение, которое одновременно способствовало потере ими своих традиционных избирательных округов и выходу Великобритании из Европейского союза. Когда десять восточноевропейских стран («A10») присоединились к ЕС в том же году, правительство решило не вводить «переходный контроль» над свободным перемещением рабочей силы сроком на 7 лет, хотя это сделали все остальные крупные европейские экономики.
“Мы этого не сделали, потому что думали, что их будет совсем немного”, – говорит Эд Боллс, в то время главный советник Гордона Брауна в министерстве финансов. “Миграция действительно полезна для нашей экономики и нашего общества”, – добавляет он. “Я думаю, что большинство людей поддерживает миграцию, если она регулируется и осуществляется честно.
Мы не помогли людям подготовиться к этому”. Блэр и министерство иностранных дел увидели дипломатическую выгоду в поддержке открытых границ, в то время как министерство внутренних дел прогнозировало от 5000 до 13000 новых мигрантов в год в течение 10 лет. В своей оценке они ошиблись на порядок: пять лет спустя в Великобританию эмигрировали более 800 000 рабочих из стран A10.
Ушлые оппортунисты могли бы попробовать связать недовольство миграцией с членством Великобритании в ЕС. “Если бы я мог соединить свободную миграцию и выход из ЕС”, – говорит Фарадж, — “это была бы мощнейшее орудие в моих руках. С 2004 года я приводил именно такой аргумент”. Тем, кого убеждала риторика Фараджа, либо вытесненным на обочину экономической конкуренцией, лейбористы не могли ничего толком предложить.
В своей речи на съезде партии в 2005 году Блэр, обращаясь к делегатам, отказывался поступиться своей политикой: “Я слышал, как люди говорят, что мы должны остановиться и подискутировать о глобализации. С таким же успехом можно дискутировать, должна ли осень следовать за летом”. Он добавил, что рабочие-мигранты “делают Британию не слабее, а сильнее”, что, возможно, было правдой в целом, но не для всех и не везде.
Для Блэра свободное движение труда было свершившимся фактом в глобализованном мире. Конкуренцию нельзя убрать, можно только победить в ней. Дуглас Александер, член кабинета министров при Блэре и Брауне, сказал мне, что сейчас он видит ограничения этого мышления. “Мы говорили сталеварам, что они могут стать программистами. Но они не воспринимали это как приглашение, а думали, что это упрек”.
Для Джизелы Стюарт, которая была депутаткой от Лейбористской партии в течение 20 лет до 2017 года, ее партия “после 2004 года оказалась в таком положении, когда любой, кто говорил об иммиграции, считался расистом. Работу на складах даже не предлагали местным жителям, и Лейбористская партия не могла услышать этих людей. Наша ошибка была не столько в самом явлении, сколько в реакции на него”.
“Эти проблемы необходимо было решить, иначе они будут усугубляться”, – говорит Джон Круддас, депутат от Лейбористской партии с 2001 года. Но мировоззрение сторонников Блэра заключалось в том, что в будущем 8 из 10 рабочих мест будут требовать диплома о высшем образования, а Великобритания переходит к «экономике знаний», в которой традиционные отрасли не имеют значения. Лейбористы не боялись потерять свою традиционную рабочую среду. По мнению Круддаса, с политической точки зрения “им было некуда идти”.
4. Нехватка смелости
Если три акта в длинной трагедии лейбористов произошли при Блэре, только один относится непосредственно к Гордону Брауну. Наибольшую ответственность за падение лейбористов несут наиболее способные и разрушительные лидеры, а Браун в качестве премьер-министра не был ни тем, ни другим. Он предложил оживить «новый лейборизм», но уже без осознанной цели, лидера или канцлера (канцлер казначейства — в Британии выполняет роль министра финансов — прим. пер.) — последняя работа для Брауна подходила гораздо больше. В июне 2008 года, через год после ухода Блэра, за лейбористов были готовы проголосовать только 27% избирателей – минимум, которого они не достигали с 1983 года.
Но вскоре после того, как он стал премьер-министром, у Брауна была возможность назначить выборы, которые в ретроспективе – независимо от результата – скорее всего помогли бы партии. Осенью 2007 года лейбористы под руководством Брауна лидировали в соцопросе с отрывом в 6% после долгого проседания в рейтингах, которое унаследовал Браун.
Он медлил с выборами, позволив прессе поверить в их неизбежность, но отступил после того, как проведенные партией опросы показали, что лейбористы потеряют места (но сохранят свое большинство). Это увиливание положило конец его премьерству. “Для него это была катастрофа”, — сказал его близкий помощник. «Он пытался утверждать, что это долгосрочная перспектива, хотя все знали, что это лишь краткосрочные опросы».
Нерешительность Брауна, которую Джон Кертис описывает мне как «ключевое, роковое решение», имела другой эффект: она помогла спасти лидера консерваторов Дэвида Кэмерона. В сентябре 2007 года 44% избирателей ободряли деятельность Брауна, и только 23% поддерживали Кэмерона, советники которого считали, что они находятся на грани бунта изнутри партии. Партийные спонсоры и депутаты не спешили отвечать на звонки и не хотели встречаться. Но после того, как Браун отказался объявить новые выборы, рейтинг одобрения Кэмерона взлетел на 16 пунктов, а рейтинг Брауна упал на 13%.
Если бы Браун все же назначил выборы, было три вероятных сценария, и все они оказались бы предпочтительнее того, что случилось в итоге. Первый: лейбористы получают большинство, избежав новых выборов до конца 2012 года (а не весны 2010 года, как было в действительности), что дало бы им время вывести Великобританию из рецессии.
Второй: подвешенный парламент (ситуация, когда ни у одной партии нет большинства, чтобы сформировать правительство в одиночку — прим. пер.), в котором Брауна или Кэмерона зависели бы от либдемов, чью партию все еще возглавлял бы левоцентрист Мензис Кэмпбелл, а не более правый Ник Клегг. Как сказал мне депутат-консерватор и бывший министр Уильям Хейг: “С любым другим лидером либдемов консерваторам было бы гораздо сложнее договориться”.
Третий сценарий – победа консерваторов накануне финансового кризиса 2008 года- мог оказаться наиболее выгодным из всех. Это свело бы на нет популярный аргумент, которого консерваторы придерживаются по сей день: что лейбористам нельзя доверять управление экономикой.
5. «Боюсь, денег не осталось»
Когда в 2008 году разразился финансовый кризис, Гордон Браун отреагировал искусно, но с политической точки зрения лейбористы уже были обречены. Стюарт Вуд, советник Брауна, говорит мне, что премьер-министр знал, что реакция правительства лейбористов на кризис «станет для тори настоящим подарком к следующим выборам», но такова была цена проведения правильной политики. Тори же воспользовались этим по-полной.
В 2007 году, еще до кризиса, теневой канцлер казначейства Джордж Осборн обещал, что при консерваторах бюджетные расходы будут не ниже, чем при лейбористах. После кризиса же эти обещания были быстро позабыты. Лейбористы “исчерпали лимит по кредитной карте нашей страны”, сказал он, обращаясь к парламенту, и не сумели “починить крышу, пока светило солнце”.
На самом же деле чистый долг Великобритании упал с 37% от ВВП в 1997 году до 34% накануне кризиса 2008 года. Эта статистика может показаться сухой, но она имеет решающее значение: долг Великобритании резко вырос (до 64% от ВВП к выборам 2010 года) уже после того, как произошел финансовый крах. Если бы лейбористская партия проиграла в 2007 году, этот долг увеличился бы при Осборне и правительстве консерваторов.
Оказавшись у власти, новый канцлер-консерватор смог оправдать новую политику жесткой экономии за счет лжи, что лейбористы в 2000-х годах тратили слишком много. В этом ему помогла идиотская шутливая записка, оставленная лейбористом Лиамом Бирном своему преемнику в министерстве финансов в 2010 году (“Боюсь, денег не осталось”). На самом деле неудача лейбористов применительно к финансовому кризису была связана с регулированием, но Осборну было идеологически сложно поддержать этот аргумент. Даже Фарадж, ранее торговавший ценными бумагами, согласен с тем, что крах был вызван “отказом от основных правил, которые существовали в финансовой индустрии в течение двух-трех десятилетий”, а не расточительностью лейбористов.
Однако к выборам 2010 года “Осборн приводил эти нелепые аргументы”, – говорит Алан Джонсон, который был министром внутренних дел при Брауне, в то время как Эд Милибэнд, недавно избранный лидер лейбористов, “толком ничего не делал”. Милибэнд и Эд Боллс, теневой канцлер лейбористов с 2011 года, вспоминают, как боролись с жесткой ортодоксией того времени: сокращение расходов считалось жизненно важным.
“Кристин Лагард [из Международного валютного фонда] приехала, чтобы провести пресс-конференцию с Джорджем [Осборном]”, – вспоминает Боллс, — “и сказала, что она обеспокоена перспективой” нахождения Лейбористской партии у власти – даже несмотря на то, что экономисты в МВФ предупреждали о ловушке жесткой экономии. Осборн, отмечает Боллс, помог Лагард получить работу в МВФ.
За прошедшее с тех пор десятилетие экономический мейнстрим сместился влево, но доверие к лейбористам так и не восстановилось. Накануне выборов 2010 года лейбористы отставали от тори на три пункта в вопросе экономики. Пять лет спустя они отставали уже на 18%, и продолжают это делать и сейчас.
Ирония заключается в том, что лейбористы были правы: в политике жесткой экономии не было необходимости, о чем настойчиво говорил Боллс в 2010 году, а Борис Джонсон признал в 2019 году (заявив в интервью, что он в частном порядке выступал против нее). Но как бы правы ни были лейбористы в деталях, партия проиграла спор: Кэмерон размахивал запиской Бирна на протяжении всей избирательной кампании 2015 года. В самый запоминающийся момент дебатов лидеров партий в том году Милибэнд отрицал, что лейбористское правительство тратило слишком много. Аудитория ахнула. Спустя пять лет было слишком поздно сопротивляться. “Мы позволили этой штуке жить собственной жизнью”, – говорит Алан Джонсон.
6. Раздавленные коалицией
Переписывая нарратив финансового кризиса, у Осборна был рьяный помощник — Ник Клегг. Решение лидера либдемов вступить в коалицию с тори оказалось смертельным для лейбористов. Сначала это выглядело как благо. Поддержка либдемов рухнула, и большинство этих избирателей склонились влево. К февралю 2011 года лейбористы подскочили до 39% в опросах, догнав тори. Но Клегг помог легитимировать политику жесткой экономии, утверждает Боллз, позволив Осборну сокращать бюджет под прикрытием “национального правительства в национальных интересах”.
“В выходные после выборов [2010 года]”, – говорит Боллс, — “Клегг решает, что единственный способ оправдать вступление в союз с консерваторами – это изобразить лейбористов врагом прогресса – расточительными, безответственными лейбористами, которые втянули нас в этот кризис”. Вскоре Клегг повторял Осборна и нападал на Боллса: “Кто же шептал на ухо Гордону Брауну, бюджет за бюджетом, создавая этот огромный дефицит?” – с умышленной неточностью спросил вице-премьер телеведущего Эндрю Марра в январе 2011 года.
Но коалиционное правительство никогда не было очевидной данностью. Клегг мог заставить Кэмерона возглавить нестабильное правительство меньшинства или потребовать отказа от политики жесткой экономии в обмен на пакт. Хейг, который со стороны тори вел переговоры о формировании коалиции, сказал мне, что он был поражен тем, насколько легко либдемы согласились на бюджетные сокращения: “Они сходу приняли это”. Благодаря коалиции, по его словам, “консерваторы больше не выглядели так токсично”. Боллз же более прямолинеен: то, как Клегг вошел в коалицию с тори, было “невероятно разрушительно для левоцентристской политики в Великобритании”.
7. История двух Милибэндов
На протяжении конца 2000-х годов над политикой лейбористов витала одна фигура: Дэвид Милибэнд, которому в 2010 году не хватило голосов шести депутатов, чтобы победить брата и стать лидером партии. Был ли он потерянным спасителем партии? Возможно, а может, и нет. Его критики говорят, что ему не хватало уверенности, чтобы сместить Брауна с поста премьер-министра, и ему не хватало обаяния, чтобы привлечь на свою сторону достаточное количество депутатов от лейбористской партии в 2010 году, если предположить, что его победа была гарантирована. Возможно, по харизме он был ближе к своему брату, чем к Блэру.
И все же Дэвид Милибэнд мог бы изменить ситуацию. Будучи бывшим министром иностранных дел, он был признанным политиком, а перевес на выборах 2015 года были достаточно небольшим, чтобы чуть более хороший кандидат мог победить Кэмерона. Лейбористам тогда не хватило от 25 до 30 мест, удерживаемых тори, для формирования коалиции с Шотландской национальной партией (далее ШНП — прим. пер.). Когда YouGov спросили избирателей о том, кого бы они хотели видеть на посту премьер-министра в 2014 году, Кэмерон легко победил Эда Милибэнда, но Дэвид Милибэнд победил Кэмерона.
Когда я разговаривал в августе с Дэвидом Милибэндом, его анализ был предельно ясен. Путь лейбористов с 2010 года показывает, что существуют «законы политики», и лейбористы их нарушили. “Если вы ругаете собственные достижения, а используете их; если вы ставите мнение партии превыше мнения страны; если вам не доверяют как политической силе, так что ваш радикализм обращается против вас; если ваш лидер отталкивает широкие слои общества [он подчеркивает, что не имеет в виду своего брата]; и если вы утверждаете, а не спорите”, – сказал он, — “победить действительно сложно”.
Он утверждал, что меры жесткой экономии и коалиция либдемов и тори должны были помочь лейбористам. “Ситуация в стране была на нашей стороне, когда государственные центры дошкольного образования Sure Start закрывались, школьные классы стали укрупнять, а идея «Большого общества» (идеология Консервативной партии в начале 20 века, которая пыталась совместить идеи свободного рынка с социальной ответственностью бизнеса и коммунитаризма – прим. пер.) стала рассыпаться. Правительство 2010–2015 годов не смогло выполнить свою главную задачу”.
Для Алана Джонсона, который занимал пять постов в кабинете министров с 2004 по 2010 год, последствия победы Эда Милибэнда невозможно было недооценить. “На выборах 2010 года никто не выиграл”, – говорит он. “Мы проиграли, но это был подвешенный парламент, и все было возможно. У нас был лучший результат в Шотландии [в 2010 году]. Это был наш шанс провести один срок в оппозиции, а затем вернуться, потому что люди все еще думали о нас как о партии правительства”. Вместо этого, по его словам, пять лет до 2015 года были “для нас катастрофой. Люди очень быстро сформировали мнение об Эде”.
Когда Стармер оглядывается на 2010-е, он тоже критикует Эда Милибэнда, не называя его имени. “Произошло дистанцирование от лейбористского правительства [в 2010 году]. Мы не говорили, как следовало бы, что лейбористы уменьшили размеры школьных классов; сделали работу достойно оплачиваемой, вытащив миллионы людей из бедности; вкладывали много денег в Национальную систему здравоохраения (далее NHS — прим. пер.); преступность снизилась; и экономика до 2008 года была в очень хорошем состоянии”.
“Если у вас нет своего послужного списка”, – говорит Эд Боллс, — “трудно заставить людей доверять вам делать добрые дела в будущем”. Алан Джонсон особенно горячо отзывается о том, как относились к былым заслугам при Милибэнде. “Внезапно никто не смог найти в нас ничего правильного. У вас были профсоюзные лидеры, которые говорили: «Что римляне сделали для нас? Иисусе!» (остылка к юмористическому скетчу «Монти Пайтона», в котором агитатор «Фронта освобождения Иудеи гневно спрашивал, что же римляне сделали для Иудеи, а собравшиеся называли целый список полезных вещей — прим. пер.) Он перечисляет каскад реформ. «И все же это ничем не отличалось от правительства тори? Они все еще так думают?”
Эд Милибэнд не согласен с такой оценкой. Он говорит, что настаивал на том, как «Новые лейбористы» улучшили страну – от инвестиций в общественные услуги, до введения минимальной заработной платы и новых налоговых льгот. Но, добавляет он, “вы не проигрывает выборы, если сделали что-то хорошо, вы проигрываете, если сделали что-то плохо”. Милибэнд в 2010 году был сосредоточен на решении новой «политики экономического недовольства», – говорит он мне. “Это заниженная заработная плата, это очень слабое регулирование рынка труда, это использование заемных работников, которые позволяют сокращать людей, это [отсутствие] жилья”.
Но к 2014 году нарастало недовольство, которое касалось не только экономики. К северу от английской границы вот-вот начнется новая политическая эра, которая разрушит электоральную скалу, на которой долгое время строилось парламентское большинство лейбористов.
8. Разгром
В 2010 году лейбористы получили 41 место в Шотландии. Пять лет спустя они выиграл лишь одно. Джон МакТернан, руководитель аппарата лидера шотландских лейбористов Джима Мерфи за несколько месяцев до разгрома партии в 2015 году, вспоминает, как сидел на одной фокус-группе дождливой февральской ночью в Шоттсе, небольшом городке между Глазго и Эдинбургом.
Когда один мужчина средних лет сказал об Эде Милибэнде “Они выбрали не того брата”, а присутствующие начали кивать в знак одобрения, МакТернан понял, что местные депутаты-лейбористы посыпятся как “камешки при оползне”. Один из главных лейбористский стратегов частично соглашается: “В 2015 году лейбористы проиграли, потому что люди не могли представить Эда [Милибэнда] в качестве премьер-министра”, – говорят они мне.
Но упадок лейбористов в Шотландии имел более глубокие корни. По мнению Дугласа Александра, который представлял в парламенте округ в Шотландии 18 лет, в 2014 году лейбористы столкнулись с новой политикой, и у них не было подходящего языка, чтобы говорить о ней. Классовая лояльность, которая долгое время служила основой для поддержки партии, с годами стала ослабевать.
“Агитируя избирателей, вы встретит людей, которые скажут вам: «Не волнуйся, сынок, я лейборист», но с каждыми новыми выборами их становилось все меньше”, – говорит Александр. После провалившегося референдума 2014 года о независимости Шотландии, эту классовую лояльность для многих затмила другая идентичность — стремление к независимости, а лейбористам в этом плане было нечего предложить.
Но еще до 2014 года крах шотландских лейбористов был предопределен рядом ошибок. Джон Кертис считает, что Блэр держался у власти слишком долго, нанеся лейбористам ущерб на шотландских выборах 2007 года; другие обращают внимание на выборы 2011 года в Шотландии, когда ШНП получила большинство, вынудив провести референдум 2014 года.
Но «фундаментальной ошибкой», как говорит Уильям Хейг, было решение «новых лейбористов» провести деволюцию в Шотландии в 1998 году (в соответствии с Актом о Шотландии 1998 г., там появился собственный парламент, который получил право изменять ставки отдельных налогов, устанавливать и взимать местные налоги и сборы, а также принимать законы по широкому кругу вопросов, относящихся к социальной и экономической сфере — прим. пер.).
Он считает, что вместо борьбы с движением за независимость, деволюция лишь помогла разжечь его. Дэвид Милибэнд отрицает такой детерминизм. “Если бы мы были сильнее в Англии и Уэльсе”, – говорит он, подчеркивая слабость лейбористов после 2010 года, — “у нас было бы меньше проблем в Шотландии”.
“Вся политика начинается с местного уровня”, – говорит Маргарет Ходж, которая в 2010 году успешно переизбралась в округе Баркинг, одержав победу над Ником Гриффином из БНП (Британская национальная партия — ультраправая и антимигрантская партия — прим. пер.). “Мы потеряли Шотландию, потому что полностью оторвались от живущих там людей”.
Но Александр не согласен с этим, отмечая, что в 2015 году проиграли даже те депутаты-лейбористы, которые проводили больше всех встреч с избирателями. По его мнению, политика того времени была предельно проста. По его словам, националистические референдумы имеют “загробную жизнь – подобно кислоте они разъедают старую идентичность”. Лейбористам преподали этот урок в Шотландии. После референдума по Брекситу в 2016 году, стало ясно, что партия так ничему и не научилась, оказавшись под контролем бывшего аутсайдера.
9. Ложный рассвет
Команда Эда Милибэнда ожидала победы на выборах 2015 года, но лейбористы проиграли. “Партия пережила травму”, – говорит Алан Джонсон, который помнит, как его готовили принимать поздравления о победе. Вместо этого лейбористы потерпели крах в Шотландии, а UKIP выстрелил под руководством Фараджа, как и предсказывал Роб Форд десятью годами ранее. В шоке от поражения, Милибэнд ушел в отставку, а депутаты-лейбористов невольно отпустили вожжи правления партией.
“У меня не хватает слов”, – говорит Джизела Стюарт, вспоминая, как депутаты позволили Джереми Корбину «для баланса» попасть в бюллетень на выборах лидера партии. Милибэнд ослабил власть депутатов на выборах руководства, лишив их права голоса при окончательном голосовании, но они по-прежнему решали, кто будут кандидатами на пост.
Требовалось отобрать людей, которые будут терпимы для партии, но они не преуспели в этом. Тридцать шесть депутатов поддержали Корбина (требовалось 35), но лишь немногие из них хотели, чтобы он победил. Лейбористы, вскоре столкнувшиеся с серьезной дилеммой по поводу Брекзита, выбрали наихудшее время, чтобы избрать лидера, который не мог возглавить партию.
Корбин привлек десятки тысяч новых сторонников, имеющих право голоса в соответствии с новыми правилами, утвержденными Милибэндом. “Люди приходили из организаций, которые всю жизнь ненавидели Лейбористскую партию”, – говорит Алан Джонсон. Не только консерватор Уильям Хейг считает, что Корбин был для лейбористов “последним гвоздем в крышку гроба”.
Но Джон Круддас, который поддержал выдвижение Корбина, думает иначе: Корбин “был единственным, кто критиковал капитализм с моральной точки зрения. Должна была наступить расплата”. В 2015 году вся энергия партии была сосредоточена на левом фланге. Больше никто не гордился «новыми лейбористами». Корбин легко победил слабых кандидатов, которым было толком нечего сказать, даже если бы они могли это искусно сделать.
В течение года рейтинг одобрения Корбина, который с самого начала был довольно низким, упал до 25%. Депутаты от лейбористской партии выразили ему вотум недоверия, но члены партии его переизбрали. Весной 2017 года премьер-министр Тереза Мэй назначила досрочные выборы на июнь, надеясь извлечь выгоду из преимущества тори, которые по опросам обходили лейбористов на 13%. К середине мая, когда Корбин опубликовал предвыборную программу партии, разрыв сохранялся. Провал лейбористов казался неминуемым.
Три недели спустя лейбористы ошеломили наблюдателей, проиграв всего на 2,4% голосов, существенно опередив соцопросы. Пройди выборы чуть позже, Корбин даже мог бы победить, т. к. в течение месяца и на протяжении большей части следующего года лейбористы лидировали в опросах. Джеймс Шнайдер, ключевой советник Корбина, связывает это со смелой предвыборной программой: отказ от платы за обучение в университетах, ренационализация железных дорог и отмена политики жесткой экономии за счет налогообложения корпораций и самых богатых: “Возмущение, которое она вызывала среди СМИ и политического истеблишмента, лишь помогла нам донести ее до избирателей”.
Шнайдер также приводит в пример лозунг партии в 2017 году: “Для большинства, а не немногих” (For the many, not the few — прим. пер.), с сознательным “популистским антагонизмом”. Фарадж также считает Корбина популистом — и даже попутчиком. “Он делал то, что я делал годами”, – говорит он мне. “Он говорил за тех, кого бросили и оставили позади, так, как никогда не смог бы сделать Милибэнд”.
Многие в Лейбористской партии говорят, что результаты 2017 года – это лишь абберация. Корбин смог лишь на время объединить две фракции, враждующие по поводу Брекзита, одновременно завоевав поддержку сторонников партии Зеленых и протестного электората. Они также отмечают, что кампания тори была катастрофической, а руководство Мэй крайне не энергичным: неудивительно, что Корбин преуспел. “Если бы большая часть электората думала, что мы действительно можем победить, я думаю, они бы ни за что за нас не проголосовали”, – говорит Дэвид Милибэнд.
Но для некоторых 2017 год был не случайностью, а верным курсом для партии. Один из влиятельных членов теневого кабинета Стармера в беседе со мной назвал это большой «неудобной правдой» 20-летнего краха лейбористов: момент, когда партия решила окончательно порвать с «новым лейборизмом» оказался полностью оправданным.
Но чем же в итоге оказался триумф Корбина? Лейбористы проиграли. Даже Стармер назвал кампанию Корбина «успешной», но потом поправил себя, когда мы обсуждали 2017 год. По правде говоря, выборы были успешными только по меркам заниженных ожиданий. Крайне ограниченная поддержка Корбина имела серьезные последствия.
Партия увеличила долю голосов в своих городских оплотах, но в итоге получила на 55 мест меньше, чем тори, что хуже, чем в 2010 году. У лейбористов вскрылся большой структурный недостаток: их поддержка была в основном сосредоточена в мегаполисах и университетских городках. В 2017 году это мало кто заметил. Катастрофы удалось избежать. Но надолго ли?
10. Сломленные Брекзитом
Еще более досадной правдой было то, что упадок лейбористов можно было преодолеть в самый последний момент. Несмотря на проблемный имидж Корбина и его неспособность справиться с проблемой антисемитизма в партии (которая продолжает отбрасывать длинную тень и сегодня), лейбористы все же могли избежать своей участи. Если бы Корбин знал, куда повести за собой партию в марте 2019 года, они могли бы оказаться у власти.
В 2019 году лейбористы оказались перед тяжелым выбором: поддержать сделку Терезы Мэй о выходе из ЕС или поддержать требование проведения второго референдума. Помощник Корбина вспоминает, как Рождеством 2018 года подумал, что “когда мы вернемся в парламент, нас просто втянут в кампанию Peoples’s Vote“ (общественно-политическое движение, которое требовало провести повторный референдум о членстве Великобритании в ЕС — прим. пер.).
Те, кто хотели реванша, лишены сожалений. “Ошибка заключалась не в том, чтобы требовать второго референдума”, – говорит мне бывший министр в кабинете Блэра и член Палаты Лордов Эндрю Адонис, — “а в том, что мы не добились его проведения”, в чем он винит Корбина. Роба Форда этот аргумент не убеждает: “Почему у нас не было второго референдума? Скажу просто. Не хватило голосов. Большинство депутатов не поддержало бы его”.
Но люди из команды Корбина не хотят брать на себя ответственность. По их словам, тогдашний лидер лейбористов, которого долгое время подозревали в скрытой поддержке Брекзита, “никогда не смог бы стать убедительным сторонником антидемократической политики”. Кроме того, даже без учета невозможности проведения второго референдума в тех условиях, он (референдум) нанес бы лейбористам существенный ущерб на любых предстоящих выборах.
При Корбине партия не могла разменять сторонников выхода из ЕС из числа своих избирателей на противников Брекзита, поддерживающих тори. Как сказал Джеймс Шнайдер: “Даже сторонники ЕС среди избирателей консерваторов ненавидят Брексит не так сильно, как они ненавидят Корбина. Поэтому ваша программа должна измениться и стать более востребованной [чтобы приспособиться к этим избирателям], что никогда не сработает, поскольку мы угрожали финансовым интересам”.
Так почему бы тогда не поддержать сделку о выходе из ЕС, предложенную Терезой Мэй? Возможно, здесь кроется последняя потерянная надежда партии. И Фарадж, и Хейг говорят мне, что, если бы лейбористы поддержали Мэй, именно тори понесли бы долгосрочный ущерб.
“Если бы сделка Мэй прошла через парламент, – говорит Фарадж, – очень велика вероятность, что большое количество спартанцев [так он называет наиболее ярых сторонников бескомпромиссного Брекзита среди депутатов-консерваторов] покинули бы партию и присоединились ко мне”. Хейг согласен с тем, что поддержка сделки “изменила бы” положение дел для лейбористов. Команда Мэй думала, что лейбористы были близки к тому, чтобы поддержать ее сделку, но, как говорит Хейг, Кир Стармер, который на тот момент был теневым министром по делам Брекзита, сыграл решающую роль в оппозиции сделке.
Джон Круддас сожалеет, что лейбористы не стали отстаивать волю избирателей после первого референдума и тем самым не смогли расколоть правый лагерь. У Корбина, по его словам, “не было авторитета”, чтобы повести за собой партию. Шнайдер также сожалеет о том положении, в котором очутились лейбористы. “В 2017 году мы сказали: «Выборы позволяют провести большие перемены: вы проголосовали за выход из ЕС, теперь голосуйте за социал-демократию». В 2019 году мы уже сказали: «Могут произойти большие перемены, но не те большие перемены, за которые вы голосовали три года назад»”.
Когда я спрашивал Стармера, должны ли были лейбористы поддержать сделку Мэй, он недвусмысленно отвечает: “Нет. И очень важно, чтобы история этого была точно отражена. В ответ на референдум Лейбористская партия выступила за сделку о выходе, но предусматривающую более тесную экономическую связь с ЕС. И мы ожесточенно боролись за это”. По словам Стармера, в сделке Мэй этого не было: “Вся вина здесь лежит на Терезе Мэй”. Но на ком бы не лежала вина, ее последствия сказались именно на лейбористах.
* * * * *
После выборов 2019 года пандемия изменила мир. При правительстве Джонсона, по его собственных словам, «Британия пострадала вдвойне, будучи первой в Европе по количеству жертв и масштабу экономического ущерба». И все же тори по-прежнему в опросах обходят лейбористов на 4% (статья была опубликована 2 сентября 2021 года — прим. пер.), а Джонсон опережает Стармера аж на 10%.
Стармер провел лето в разъездах по стране, пообещав, что заставит британцев изменить свое мнение. Сможет ли он повернуть вспять упадок лейбористов? Он говорит мне, что привнесет “культурные изменения” в партию. “Нам нужно преодолеть раскол, существовавший в последние десять лет, и фактически вернуться к ключевым ценностям Лейбористской партии: единству [и] сочувствию”. Лейбористам, подчеркивает он фразой, которая кажется более подходит для корпоративного тренинга, чем партийной агитации, необходимо развернуться “лицом к избирателям, а не внутрь себя”. Это, по словам Стармера, главный урок, извлеченный из опыта лейбористов за последние 20 лет.
Но ведь все избиратели разные. И невозможно повернуться лицом ко всем сразу. И, возможно, есть гораздо более важные уроки, которые следует выучить лейбористам: лишь один лидер партии, из тех, кто родился в 20 веке, смог победить на выборах; позиция партии по вопросу Брекзита была катастрофической; за последние 20 лет у лейбористов не было убедительной программы управления страной и до сих пор неясно, знает ли Кир Стармер, какой она должна быть.
Те, кто помогал лейбористам прийти к власти в прошлом, указывают и на другие проблемы: “Люди забывают, как тяжело побеждать”, – говорит Дэвид Милибэнд. “Мы пытались привлечь на свою сторону других, а не гонялись за предателями в своих рядах”, – говорит Дуглас Александер, подчеркивая, что дух Лейбористской партии 1990-х годов чужд многим сегодняшним активистам.
“Очень хорошо иметь большое количество членов в партии или «движение за перемены»”, – говорит Эд Боллс, — “но если это не та коалиция, которая позволит победить на выборах, то вы обречены много времени провести в оппозици.” Любое движение должно знать, “что нам говорит страна”, – отмечает Дэвид Ламми. “Консервативная партия податлива. Он отказывается от старого и становится чем-то новым. У Лейбористской партии всегда были проблемы с этим.”
И эти проблемы важны. Лейбористы остаются единственной способной править альтернативой британским консерваторам. От неудач партии – ее 20-летнего упадка, ее преисполненного дрязгами настоящего, ее туманного будущего – страдаем все мы.
Оригинал: New Statesman
Автор: Гарри Ламберт
Перевел: Ян Веселов
Источник: Красин
