«Будущее анархизма следует оценивать в глобальном контексте: любая попытка локализовать его неизбежно принесет ущербные плоды. Препятствия, с которыми сталкивается анархизм, в основном глобальны; лишь их специфические черты определяются местными условиями»
– Сэм Мба
«Для реакционеров сегодняшнего дня мы революционеры, но революционерам завтрашнего дня наши действия будут казаться действиями консерваторов»
– Рикардо Флорес Магон
Цель этой статьи — помочь анархическим/антиавторитарным движениям, действующим сегодня, составить новое представление об истории и теории анархизма первой волны на всемирном уровне и заново посмотреть, насколько его опыт применим к текущим анархическим проектам. Однако для того, чтобы по-настоящему понять всю сложность и взаимосвязанность анархизма как всемирного движения, нам необходимо обратить особое внимание на уникальность и силу движений, развивавшихся в среде «людей без истории».
Причина этому в том, что историография анархизма сосредоточивается на этих движениях почти исключительно в связи с народами Запада и Севера, в то время как движениями среди людей Востока и Юга повсеместно пренебрегают. В результате создается впечатление, что анархические движения возникали преимущественно в более привилегированных странах.
Ирония заключается в том, что анархизм как раз был, по преимуществу, движением самых обездоленных регионов и народов планеты.
То, что об этом не найти упоминаний в большей части анархической литературы, необязательно говорит о злонамеренном пренебрежении не-западными анархическими движениями, но, скорее, о том глубоко укоренившемся с течением веков европоцентризме, который так и не преодолен до сих пор. Однако ситуация в какой-то степени меняется, так как в последние десятилетия было сделано несколько попыток заново подробно рассмотреть историю анархизма в отдельных не-западных странах и регионах.
В этой связи можно назвать такие работы, как «Анархизм в Китайской революции» Арифа Дирлика (Dirlik), «Африканский анархизм» Сэма Мба и «Кубинский анархизм» Фрэнка Фернандеса. Эта статья продолжает линию, намеченную указанными исследованиями, и дальше углубляется в относительно новую сферу систематической оценки, сравнения и синтеза открытий, сделанных всеми этими исследователями, в сочетании с оригинальными изысканиями, для того чтобы выработать более цельное понимание мирового анархизма и его истории.
В начале нашего исследования необходимо пояснить, что мы в действительности подразумеваем под «западным анархизмом». Если обратиться к прошлому, к дебатам внутри Первого интернационала, быстро становится ясно, что само употребление этого термина неправильно, так как на самом деле истинно как раз противоположное: корни анархизма всегда были больше на Востоке/Юге, чем на Западе/Севере.
Как отмечает Эдвард Кребс: «Маркс (и Энгельс) видели в идеях и поведении Бакунина русскость», в то время как «Бакунин выражал опасения, что социальная революция станет характеризоваться “пангерманизмом” и “государственничеством”».
Используя ярлык «западный», я имею в виду не реальную историю анархизма, но скорее то, как он понимается, когда его конструируют, глядя сквозь многочисленные линзы марксизма, капитализма, европоцентризма и колониализма.
Этот искаженный, вырванный из контекста и внеисторический анархизм, который сейчас нам хорошо знаком, был сконструирован преимущественно академическими авторами, пишущими в контексте основных стран Запада: Англии, Германии, Франции, Италии, Испании, Соединенных Штатов, Австралии и Новой Зеландии.
Так как вплоть до 1990-х годов никто реально не старался опровергнуть европоцентрическое понимание анархизма, огромное большинство доступной литературы, претендующей на то, чтобы считаться беглым обзором анархизма, написано так, что у читателя складывается убеждение, будто анархизм всегда существовал исключительно в этом контексте, и лишь изредка, если вообще когда-либо, где-то вне его.
Поэтому тот анархизм, который получает широкую известность, обычно отождествляется с Западом, несмотря на свои восточные корни; Кропоткин, Бакунин, Годвин, Штирнер и Гольдман представляют анархизм первой волны; Мельцер, Хомский, Зерзан и Букчин — анархизм второй и третьей волны. Такие плодотворные деятели первой волны, как Шифу, Атабекян, Магон, Сюдзё и Глассе редко даже упоминаются; подобная же судьба постигла и таких представителей второй и третьей волны, как Нараян, Мба и Фернандес — все они не-западного происхождения. К несчастью, конструирование анархизма как сугубо западного явления привело к непреднамеренному европоцентризму, который пронизывает произведения многих теоретиков и писателей второй и третьей волны.
<…>
Очевидно, что анархические движения второй и третьей волны испытывали к этому «западному анархизму» огромное почтение — в результате чего анархизм во многом трансформировался из массовой традиции самых угнетенных слоев общества в нечто ненамного большее, нежели неопределенная смесь предмета академического интереса западной научной элиты и кратковременного бунтарского периода в жизни молодежи, который представляется чем-то, что обычно проходит со временем.
Эта статья представляет альтернативную точку зрения с надеждой, что указанную выше тенденцию удастся преодолеть; она пытается показать, что в первой четверти двадцатого столетия анархизм был крупнейшим антисистемным движением почти во всех частях мира, а не только на Западе.
Учитывая, что более трех четвертей населения земного шара живет за пределами Запада, быстро становится ясно, что у анархизма по определению должно быть больше приверженцев вне Запада, чем внутри него.
Поэтому будет справедливо сказать, что с самого своего зарождения анархизм был не просто движением общемирового значения, но также по преимуществу движением не-западным. Новым подтверждением этой основополагающей истины послужил рост, начиная со второй половины 1960-х годов и далее в течение первой половины 1970-х, анархизма второй волны в Индии, Аргентине, Мексике и Южной Африке (Joll, 1971, pg. 171).
В свою очередь, анархизм третьей волны, набравший популярность в конце 1990-х и сохраняющий ее по сей день, также еще раз подтверждает этот тезис на примере возрождения движения в Бразилии, Аргентине, Корее, Нигерии и других местах.
Несмотря на мое решение избегать какой-либо всеохватывающей теории, я решил сосредоточиться преимущественно на одном определенном временном отрезке: со второй половины 19-го века до конца первой четверти 20-го века. В то время как анархистам второй и третьей волны свойственно описывать это время как период господства того, что они называют «классическим» анархизмом, я утверждаю, что анархизм всегда был лишенной единого центра и многообразной традицией.
<…>
В интересах этого исследования, которое представляет собой попытку собрать по кусочкам историю анархизма в тех странах, которыми, как правило, в этой связи пренебрегают, я буду определять термином «Запад» по существу лишь Европу, Австралию, Новую Зеландию, Канаду и Соединенные Штаты.
Эти регионы и национальные государства помещены в одну группу потому, что с конца 15-го века и до настоящего времени они представляют центр мирового доминирования как в том, что касается противодействия самоопределению остального мира, так и в том, что касается противодействия самоопределению туземных народов, людей с небелым цветом кожи и людей, принадлежащих к рабочему классу в своих собственных границах.
<…>
Представители многих не-западных народов по всему миру видели, что правительства их стран поддаются влиянию Запада, и принимали только те возможности, входившие в модернизационный пакет, которые, как им казалось, могли гарантировать им чуточку свободы и равенства, – анархизм и социализм.
Таким образом, можно сказать, что модернистский проект оказался вывернут наизнанку и обращен против самого себя теми, кого он стремился сделать своей жертвой и поставить под контроль. Этот модернизм наизнанку (или антимодернизм) чаще распространялся благодаря всемирной миграции анархистов и анархических идей, а не в результате принудительного изгнания.
Эррико Малатеста, например, помогал распространять анархический коммунизм в столь удаленных друг от друга странах, как Ливан и Бразилия, Египет и Куба. Котоку Сюсуй почти без посторонней помощи распространил анархический синдикализм в Японии, после того как в 1906 году проработал некоторое время с американскими ИРМ в Сан-Франциско. А Картар Сингх Сарабха оказал определяющее влияние на индийского анархиста Бхагата Сингха, после того как в 1912 году в том же городе помог организоваться индийским рабочим.
На протяжении всей этой работы, которая будет рассматривать анархизм в его азиатском, африканском, латиноамериканском и ближневосточном региональном контекстах, мы будем исследовать три основные сферы, которые находятся в центре наших интересов.
Во-первых, мы рассмотрим, какие специфические для этих мест социальные условия привели к подъему анархизма как идеологии, и как эти условия постепенно проявились в уникальной гибридной форме мирового анархического движения. Во-вторых, мы обрисуем в общих чертах и проанализируем влияние миграций людей и идей в том или ином направлении, и то, как эти различные социальные контексты влияли друг на друга посредством пересечения и взаимообмена.
В последнем разделе исследования, который составляет заключение, мы определим, какие уникальные аспекты не-западного анархизма первой волны унаследовал анархизм второй волны, равно как рассмотрим, какие ценные аспекты имеются в анархизме первой и второй волны для продолжения анархического проекта, который сейчас развивается в рамках третьей волны.
Азиатский анархизм: Китай, Корея, Япония и Индия
Чтобы начать оспаривать господствующее европоцентрическое понимание анархизма и его истории, нужно в первую очередь обратить взор к самому многонаселенному континенту на планете — Азии.
Игнорировать подверженную постоянным изменениям политическую историю региона, где проживает более половины мирового населения, — значит впадать в худшую разновидность европоцентризма; не говоря, конечно, о том, что именно в результате этого мы получаем поверхностное и искаженное понимание анархизма. В первой четверти двадцатого столетия во многих частях Азии анархизм был основным радикальным левым движением.
Это следует считать очень важным для анархического проекта, потому что в глобальном контексте Китай — самая многонаселенная страна мира с населением более 1.2 миллиарда человек. Второе место по населению занимает Индия — чуть больше 1 миллиарда человек.
В каждой из этих стран проживает более 1/5 населения земного шара, и в обеих анархическая мысль по своему политическому значению поднялась на уровень, не имеющий себе равных в других, менее крупных, странах Азии.
Только с точки зрения населения это обстоятельство делает переосмысление глобального контекста чрезвычайно ценным, вот почему я начинаю отсюда. В рамках континента мы начнем с Китая, затем переместимся в другие страны Азии, а потом проследуем в Индию.
Существовало множество причин, связанных с местной спецификой, по которым анархизм приобрел такую популярность в Китае. Многие указывают на такой элемент традиционной китайской мысли от даосизма до буддизма и конфуцианства, как «ограниченное правление» (ву-вэй). В согласии с этой точкой зрения Питер Зарров в книге «Анархизм и китайская политическая культура» утверждает, что анархизм был «создан из руин неоконфуцианского дискурса».
Основываясь на этом положении, он продолжает выявлять связи между даосскими идеями «правления без принуждения» и позднейшим появлением анархизма (1990, p. 5). Хотя в утверждениях Заррова, несомненно, присутствует доля истины, чего следует сознательно избегать, так это какого бы то ни было чрезмерного сосредоточения на «анархических» элементах, содержащихся внутри китайской традиционной мысли в ущерб пониманию той важной роли, которую играли глобальная миграция и колониализм как таковой.
Как отмечает Ариф Дирлик, чрезмерное сосредоточение на традиционной мысли тоже можно назвать своего рода ориентализмом, так как оно приписывает «все новое в Китае китайской традиции… другая форма утверждения, что в Китае не существует ничего существенно нового».
В противоположность этому Дирлик утверждает, что «с помощью анархизма китайское прошлое получает новое прочтение, и, напротив, анархизм по-новому раскрывается сквозь призму даосских и буддийских идей» (1997). Другими словами, развитие и распространение идей никогда не является всецело односторонним процессом, это всегда обмен.
В любом случае, это только один аспект; другая важная причина состоит в том, что вплоть до примерно 1921 года марксистские теоретические работы практически не были переведены на китайский язык и даже после этого движение, основанное на них, не смогло оформиться вплоть до конца десятилетия.
В результате в 1905-1930 годах анархизм почти безраздельно господствовал в китайском революционном движении, служа, таким образом, своего рода фильтром для событий, связанных с деятельностью радикальных движений по всему миру.
В результате даже Октябрьская революция 1917 года в России была объявлена «анархической революцией», хотя это искажение фактов продолжалось недолго. Таким образом, в отличие от остального мира, анархическое движение Китая с победой большевиков в России не пошло на спад, но вместо этого набрало популярность вместе с ней (Dirlik, 1991, p. 2).
Анархизм в Китае достиг вершины популярности во время «Китайского Возрождения», также известного как «Движение новой культуры». Анархизм оказался способен утвердиться именно через посредство влиятельных западных идей либерализма, сциентизма и прогресса.
И ирония заключается в том, что именно новое осознание Китая скорее как национального государства в децентрализованном, космополитичном мире национальных государств, чем центра всей культуры, вызвало подъем идеологии, призывающей к упразднению национального государства (p. 3).
Истоки концепции «культурной революции», которая является самой главной отличительной чертой китайского социализма на фоне остального социалистического движения, можно увидеть непосредственно в определенно анархической концепции «новой культуры».
Во времена расцвета последней сам Мао был членом анархического «Общества гласа народного» (People’s Voice Society) и с воодушевлением поддерживал идеи, среди прочих мыслителей, выдающегося анархического лидера Шифу (Dirlik, p. 195; Krebs, p. 158).
Конечно, анархическая концепция культурной революции очень сильно отличалась от Культурной революции, которую Мао осуществил на практике, так как к тому времени, после активного контакта с Коминтерном, он полностью убедился в необходимости централизованной, абсолютной власти. Именно из анархического движения этого периода выйдет большинство лидеров Коммунистической партии Китая.
Когда говорят о «китайском анархизме», можно невольно подумать о нем как о чем-то, что развивалось в пределах фактических границ страны. Но думать так — значит игнорировать то важное влияние, которое оказывала на движение, полностью интернациональное по своему размаху, миграция.
На материке деятельность китайских анархистов была сосредоточена в основном в регионе Гуанчжоу на юге Китая, а также в Пекине. В Гуанчжоу Ши-фу был самым активным и влиятельным анархистом, помогая организовать некоторые из первых рабочих союзов в стране. Среди многих других проектов, студенты из Гуанчжоу образовали «Общество истины», первую анархическую организацию в Пекине.
Но, подобно другим национальным государствам по всему миру в то время, Китай быстро становился более динамичной, разнообразной страной, на которой оставляли глубокий отпечаток следующие друг за другом вторжения иностранных держав, а также глобальные миграции ее собственного народа.
Анархисты жили и организовывались среди китайских общин по всему миру, включая Японию, Францию, Филиппины, Сингапур, Канаду и Соединенные Штаты; самыми важными точками из них были диаспоры в Токио и Париже. Наконец, из этих двух парижские анархисты пользовались большим влиянием на мировом уровне.
Испытывая сильное влияние своего европейского окружения (как и разного рода других, личных обстоятельств, которые привели их туда), они стали рассматривать многое в Китае как проявления отсталости, отрицая большинство аспектов традиционной культуры. Обратившись к модернизму как к универсальному решению китайских проблем, они принимали то, что они рассматривали как универсальную силу науки, воплощенную, главным образом, в идеях Кропоткина.
В духе этих принципов Ли Ши-цзен (Li Shizeng) и Ву Жи-хуэй (Wu Zhihui) создали в 1906 году организацию с сильным интернациональным уклоном под названием «Общество мира» (Dirlik, p. 15). Напротив, китайские анархисты в Токио, такие как Лю Ши-пей (Liu Shipei), были откровенными антимодернистами, принимали традиционную китайскую мысль и обычаи.
Живя в иных социальных условиях, по многим разнообразным причинам они испытывали намного большее влияние анархизма в той форме, в какой он развивался в Японии; это, конечно, подводит нас к вопросу о японском анархизме.
Как и в Китае, в Японии Октябрьская революция не произвела того ослабляющего воздействия на движение, которое она оказала во многих других странах мира. Фактически, период непосредственно после 1917 года стал наивысшим расцветом японского анархизма и с точки зрения реального числа участников, и с точки зрения влияния (Crump, p. xvi).
Анархизм в Японии был довольно разнообразен, но среди многообразной массы анархистов существовали две основные тенденции: анархо-синдикализм, основанный на идеалах классовой борьбы, который распространяли такие фигуры, как Котоку Сюсуй и Осуги Сакаэ, и в чем-то более широкая тенденция «чистого анархизма», которую развивали такие активисты, как Хатта Сюдзё.
В первой четверти двадцатого века обе тенденции привлекали заметное число приверженцев, и в различные отрезки этого периода каждая пережила свою пору расцвета.
Анархо-синдикалисты следовали бакунинской традиции коллективизма, которая основывалась главным образом на отношениях обмена: каждому вознаграждение, равное его вкладу в большом коллективе. Кроме того, синдикалисты сосредоточивались главным образом на повседневной борьбе рабочего класса, считая, что более великую цель, революцию, следует отложить до того времени, пока они не достигнут значительной степени организованности.
После революции ее участники должны сохранить свою «рабочую» идентичность, которая была у них до революции. Наиболее массовым воплощением этой тенденции стала Всеяпонская либертарная федерация профсоюзов (Дзенкоку дзирен), значительная анархо-синдикалистская федерация рабочих союзов, основанная в 1926 году, которая могла похвастаться более чем 16 тыс. участников (Crump, p. 97).
В 1903 году Котоку Сюсуй оставил свою работу в токийской газете, когда она выступила за войну с Россией и в поддержку оккупации Кореи. Он начал издавать антивоенную «Газету простого народа» (Хеймин синбун), за что вскоре был арестован. Находясь в тюрьме, он установил контакт с анархистами из Сан-Франциско, и все больше и больше проникался интересом к анархической теории.
После освобождения из тюрьмы Сюсуй уехал в Сан-Франциско, вступил там в IWW и возвратился в Японию, принеся с собой теоретические и практические основы синдикализма. Вскоре это движение оказало влияние на такие фигуры, как Осуги Сакаэ и привело к созданию «Дзенкоку дзирен» (Crump, p. 22).
Напротив, «чистые» анархисты были ближе к анархо-коммунистам в традиции Кропоткина в сочетании с сильным антимодернистским, протрадиционалистским уклоном. Как группа, они были представлены прежде всего воинствующей организацией «Лига черной молодежи» (Кокурен). Многие считают, что исторически их главным философским предшественником был теоретик «аграрного анархо-коммунизма» середины XIX века Андо Соёки (Shoeki).
Критика анархо-синдикализма «чистыми» анархистами сосредоточивалась в основном на синдикалистской идее сохранения разделения труда в управлении послереволюционным обществом. Это разделение труда означает, что специализация останется главной характерной чертой общества, что неизбежно приведет к подходу, при котором в центре внимания будут скорее конкретные отрасли промышленности, а не преодоление различия между интеллектуалом и рабочим. «Чистые» анархисты также стремились упразднить отношения обмена, исходя из максимы «от каждого по способностям, каждому по потребностям».
В каком-то смысле их деятельность можно рассматривать как попытку создать разновидность анархизма с большей японской спецификой. Например, они ставили под сомнение уместность синдикализма в обществе, все еще остающемся в значительной степени крестьянским, с относительно небольшим количеством промышленных рабочих (Crump, p. 7).
Несмотря на разногласия между синдикалистами и «чистыми» анархистами, у них была одна общая черта. Она заключалась в том, что все японские толкования анархизма представляли собой гибридные теории, приспособленные к местной ситуации. Это была ситуация постоянных репрессий: на протяжении всего периода анархизма первой волны митинги регулярно разгонялись, демонстрации пресекались, а анархические издания запрещались. Ярким примером этого служит «инцидент с красным флагом» 1908 года.
Тогда десятки анархистов праздновали освобождение политического заключенного Кокена Ямагути, и подверглись жестокому нападению и аресту только за то, что развернули красный флаг. Перевод и издание анархических текстов часто осуществлялись тайно, чтобы избежать репрессий. Именно так Котоку переводил «Хлеб и волю» Кропоткина.
Другим аспектом специфических местных условий было то, что тексты, которые описывали западные реалии, нужно было сделать понятными местному населению. Например, в широко распространенном японском переводе собрания сочинений Кропоткина европейское понятие «коммуна» передано словом, обозначающим традиционную японскую земледельческую деревню (Crump, p. xiii). Но этот процесс частично происходил также через посредство западных анархистов и через миграцию и иммиграцию людей и идей.
Это, конечно, тоже был путь, с помощью которого эти работы переводились на японский. Кропоткин непосредственно переписывался с Котоку и позволил ему перевести некоторые из своих главных трудов, в то время как путешествия Котоку в Сан-Франциско также привели к разительным переменам в японском анархическом движении. Таким образом, всемирные связи анархистов были чрезвычайно важны, но, как я уже показал, анархизм преподносился сообразно местным условиям.
Другим важным обстоятельством, которое повлияло на формирование восточноазиатского анархизма, было то, что у Японии существовала своя собственная разновидность «Доктрины Монро», которая распространялась на большую часть региона. Как часто повсюду бывает в таких случаях, японские анархисты использовали свое относительно привилегированное положение для того, чтобы распространять анархизм по всему региону.
Эти усилия в разных частях Азии привели к образованию Восточной анархической федерации, в которую вошли анархисты Китая, Вьетнама, Тайваня и Японии. Фактически, именно так анархизм достиг Кореи после японского вторжения 1894 года, осуществленного под предлогом ее «защиты» от Китая. Корейские мигранты, жившие в Токио, попали под влияние японского анархизма и всем сердцем включились в антиимпериалистическое движение.
В результате более 6 тыс. человек было арестовано властями авторитарного японского государства по фантастическому обвинению в организации токийского землетрясения 1923 года.
Их избивали, бросали в тюрьмы, а двое даже были вместе со своими японскими товарищами приговорены к смерти по «Делу о государственной измене» (MacSimion, 1991). Позже, во время борьбы за независимость в 1919 году, в которой анархисты играли видную роль, беженцы из Кореи мигрировали в Китай, где анархическое влияние достигло высшей степени благодаря Движению новой культуры. В то же самое время японские анархисты продолжали свое солидарное сотрудничество с корейским освободительным движением.
К 1924 году в Китае образовалась Корейская анархо-коммунистическая федерация (КАКФ), имевшая ярко выраженную антиимпериалистическую направленность, которая также помогала организовывать анархические рабочие союзы. В то же самое время анархические тенденции развивались в самой Корее. Например, примерно в это же время организовалась «Лига революционеров», которая поддерживала тесные связи с Лигой черной молодежи в Токио.
К 1929 году их деятельность в полной мере проявилась в самой Корее, прежде всего в районе крупных городских центров – Сеула, Пхеньяна и Тэгу. Однако наивысшей точки корейский анархизм достиг позже и вне фактических границ Кореи – в Маньчжурии, когда КАКФ провозгласила автономию провинции Синмин (Shinmin) под управлением Ассоциации корейского народа.
Децентрализованная, федеративная структура ассоциации включала сельские, окружные и областные советы, которые взаимодействовали друг с другом в делах сельского хозяйства, образования, финансов и в других жизненно важных вопросах.
Секции КАКФ в Китае, Корее, Японии и во всех остальных странах всеми силами старались содействовать успеху Синминского восстания, большинство из них в конечном счете переместилось туда. Противостоя одновременно попыткам сталинистской России уничтожить Синминский автономный регион и попыткам империалистической Японии получить над ним контроль, корейские анархисты к 1931 году были разгромлены (MacSimion, 1991).
По всей Восточной Азии анархисты проявляли глубокую приверженность интернационализму, поддерживая и укрепляя движения друг друга. Их мышление выходило далеко за рамки «своих» национальных государств. Таким образом, «национализм» китайских и корейских анархистов можно рассматривать как форму анархистского интернационализма, одетого в националистические одежды в политических интересах.
В обеих этих странах анархическое движение стремилось поддерживать национально-освободительную борьбу до тех пор, пока не будет сброшено империалистическое господство; но они были решительными интернационалистами в своей долгосрочной цели, которая состояла в ликвидации также и китайского и корейского национальных государств.
То же самое можно сказать и о японских анархистах, которые проявляли солидарность с антиимпериалистическим движением в Китае, Корее и других частях Восточной Азии. Как отмечалось ранее, возникновение Восточной анархической федерации и ее газеты «Восток» (Дон Бан) служит свидетельством глобального характера и видения анархизма начала двадцатого века.
Хотя Индия является западной соседкой Китая, о связи и взаимодействии анархизма в обеих странах более или менее ничего не известно, потому что анархизму в Индии реально никогда не были свойственны многие характерные черты, которые формально считаются «анархическими».
Мы можем говорить об анархизме применительно к Индии главным образом благодаря тому влиянию, которое его основополагающие аспекты оказали на важнейшие движения за национальное и социальное освобождение.
Чтобы понять обстоятельства, в которых появилось глубоко анархическое движение сатьяграхи в Индии, нужно сначала рассмотреть объективные местные условия, в которых оно зародилось. Индия – вторая по численности населения страна мира, где живет более 1 млрд. человек.
Если обратиться к древнеиндийской мысли, то там можно найти идеи, предвосхищающие концепцию безгосударственного общества; например, сатья-юга описывается как по сути анархическое общество, в котором люди сами управляют собой, основываясь на вселенском законе дхармы (Doctor, 1964, p. 16).
Но, несмотря на то, что индуистская политическая мысль допускает возможность безгосударственного общества, она по большей части делает акцент на изначально злой природе человека, а потому на «божественном праве» царей править, пока они защищают людей от зла.
Однако, если они правят не на основе дхармы, то «Чанакья-сутра» допускает, что «лучше вообще не иметь царя, чем иметь такого, которому недостает дисциплины» (p. 26). Это, конечно, прямо противоположно западной идее божественного права королей независимо от обстоятельств.
Анархизм в Индии нашел свое первое и наиболее известное выражение в заявлении Махатмы Ганди:
«Зло государства — не причина, но следствие социального зла, точно так же как морские волны — не причина, но следствие шторма. Единственный способ излечить болезнь — устранить саму ее причину» (p. 36).
Другими словами, Ганди видел корень всех социальных проблем в насилии, а государство — как явное проявление этого насилия, поскольку его власть основывается на монополии на законное применение насилия. Поэтому он считал, что «то государство совершенно и ненасильственно, где людьми управляют в наименьшей степени. Ближе всего к полнейшей анархии была бы демократия, основанная на ненасилии» (p. 37).
Для Ганди процесс достижения такого состояния полного ненасилия (ахимсы) предполагал скорее изменение сердец и умов людей, нежели изменение государства, которое ими правит. Самоуправление (сварадж) — вот основополагающий принцип, который пронизывает всю его теорию сатьяграхи. Он означает, фактически, не достижение политической независимости для индийского национального государства, как его обычно толкуют, но нечто прямо противоположное.
Отправной точкой сварадж берет личность, затем идет вовне, на уровень сельской общины, и еще более вовне, на уровень страны; основной принцип свараджа заключается в том, что нравственная автономия личности выше всех прочих соображений (p. 38).
Так что, в общем и целом, страсть Ганди к коллективному освобождению вырастала в первую очередь из всецело анархической идеи индивидуализма; с его точки зрения, единственной поистине легитимной формой правления является совесть индивида. Как он говорил, «сварадж будет нелепостью, если индивиды будут позволять большинству принимать решения за себя».
Хотя это откровенно противоречит западным представлениям о правлении, Ганди доказывал, что разумное мнение даже одного человека намного более ценно, чем суждение 99.9% населения, если оно неразумно. Именно этот индивидуализм свараджа также заставил его отвергнуть парламентские методы с их инструментом легитимации — политическими партиями; он считал, что тем, кто по-настоящему стремится к лучшему миру для каждого, не нужно для этого вступать в какую-либо определенную политическую партию.
В этом кроется различие между радж-нити (государственной политикой) и лок-нити (народной политикой). Индивидуализм свараджа означает, что все следует продумывать заново: например, идею, что личность существует ради блага сообщества должна уступить место идее, что сообщество существует ради блага личности, и человек всегда должен быть волен оставить его или не согласиться с ним (p. 44).
Однако идеям Ганди о мирном пути к свараджу пришлось столкнуться с оппозицией — даже со стороны тех, кто испытывал влияние анархизма. До 1920-х годов параллельное, более отчетливо анархическое движение в Индии представляли анархо-синдикалисты и деятельный лидер движения за независимость Бхагат Сингх.
Сингх испытал влияние различных направлений западного анархизма и коммунизма и стал открытым атеистом в стране, где подобная позиция чрезвычайно непопулярна. Интересно, что он глубоко изучал Бакунина и, хотя проявлял заметно меньший интерес к Марксу, очень интересовался произведениями Ленина и Троцкого, которые «успешно осуществили революцию в своей стране». Поэтому в целом Сингха можно охарактеризовать как своего рода «анархо-лениниста», насколько такой термин вообще имеет право на употребление.
В истории индийской политики Сингху сегодня отводят место где-то между пацифизмом Ганди и терроризмом, так как он активно участвовал в создании народных антиколониальных организаций, чтобы с их помощью бороться за освобождение Индии от британского правления. Однако он был также частью той среды, которую имел в виду Ганди, когда говорил о «культе бомбы», — который он, конечно же, объявлял основанным на западных идеях использования насилия как средства достижения освобождения.
Индийские революционеры возражали, что идеи ненасилия Ганди — тоже западного происхождения, идут от Льва Толстого, и потому также не являются подлинно индийскими (Rao, 2002). В самом деле, кажется весьма вероятным, что Сингх испытал влияние западных идей социального изменения: товарищ и наставник Сингха Картар Сингх Сарабха, подобно своему японскому двойнику Котоку Сюсую, организовал южноазиатских рабочих в Сан-Франциско. Со временем это побудило и учителя, и ученика посвятить свои жизни освобождению по всему миру.
Заметную роль в этой среде играла Индостанская республиканская ассоциация, а также молодежная организация «Науджаван Бхарат Сабха»; Сингх участвовал в обеих из них. Несмотря на свое прежнее нерасположение, к середине 1920-х годов Сингх начал принимать стратегию вооружения широких масс населения Индии, чтобы изгнать из страны британцев.
Служа своей миссии, он путешествовал по всей стране, организуя народные ополчения, и по ходу приобретал много последователей. В 1928 году в статье Сингха, опубликованной в газете сторонников независимости «Кирти», стратегия организованного вооруженного восстания уступила место открытой поддержке индивидуальных актов мученичества и террора.
В других выпусках этой же самой газеты он опубликовал свое знаменитое эссе «Почему я атеист», а также различные статьи по анархизму. В анархических статьях Сингх ставил знак равенства между традиционной индийской идеей «вселенского братства» и анархическим принципом «никаких правителей», подчеркивая главным образом первостепенную важность достижения независимости от любой внешней власти, чьей бы они ни была.
Хотя на Сингха повлияли произведения Ленина и Троцкого, он так и не присоединился к Коммунистической партии Индии, хотя прожил после ее основания еще шесть лет (Rao, 2002). Возможно, это было вызвано тем, что его идеи испытали влияние анархизма; в любом случае, в движении за сварадж, как его представляли и Ганди, и Сингх, анархические идеи (если не анархическая идеология в целом) играли главную роль.
Источник: Telegraph
