Среднего класса не существует, утверждает антрополог Хадас Вайс и приводит массу доводов в пользу своей позиции. Публикуем фрагмент, из которого становится ясно, почему автор считает концепт среднего класса идеологией и причем тут Бруно Латур.
Среднего класса не существует. То, о чем идет речь на протяжении всего того времени, что мы тратим на рассуждения о среднем классе, по большей части является внутренне противоречивым. Нас беспокоит сокращение или сжатие среднего класса — тот факт, что сегодня к нему могут относить себя меньше людей, чем всего-то десятилетие назад, — а также то, что при сохранении подобного развития событий те, кто сейчас находится на краю среднего класса, выпадут за его пределы.
Но при этом нас ободряют хедлайны СМИ, где говорится, что достаточно лишь подумать глобально, как мы обнаружим, что в действительности средний класс находится на подъеме, что его ряды пополняются предприимчивыми искателями счастья в таких странах, как Китай, Индия, Бразилия и ЮАР. Это одна из давно известных языковых уловок: мы одновременно и ставим под сомнение количество людей, принадлежащих к среднему классу, и подтверждаем представление о наличии некоего среднего класса, в ряды которого можно, наконец, попасть или, наоборот, выпасть.
Но ничего подобного не существует. Одним из аргументов в пользу этого утверждения оказывается рассмотрение выполненных на протяжении многих лет исследований, посвященных выявлению представителей среднего класса. Полистайте эти исследования и аналитические доклады, опубликованные политическими и консалтинговыми компаниями, аналитическими центрами, институтами развития, маркетинговыми агентствами, государственными структурами и центральными банками, и вы найдете столько же критериев выявления среднего класса, сколько и полученных результатов.
В особенно затруднительном положении оказались статистики, которым необходимо найти универсальные критерии количественного измерения. В богатых странах люди обладают жизненными, трудовыми и потребительскими стандартами, о которых подавляющее большинство населения мира — включая тех, кого с наибольшей вероятностью можно отнести к тем самым доблестным новым представителям глобального среднего класса, — может только мечтать. Какая возможная классификация способна охватить их всех?
Существует много вариантов группообразования. Один из них — по роду занятий, когда представителями среднего класса считаются всевозможные квалифицированные обладатели высшего образования, менеджеры и специалисты, а также практически все остальные, кто не занят ручным трудом. Этот подход соблазнительно прост для понимания ровно до того момента, пока мы не задумаемся о множестве профессионалов из «белых воротничков», которые не обладают полной занятостью и пребывают в бедственном положении, или, наоборот, о высокооплачиваемых недипломированных специалистах, которые столь же очевидным образом выпадают из данной классификации.
Еще один популярный критерий выделения среднего класса — его относительная неподверженность бедности: в таком случае средним классом считаются те, кто обладает значительными ресурсами, чтобы защитить себя от неминуемых голода и нужды. Но и здесь все мы слышали ужасающие истории о высокостатусных представителях среднего класса, внезапно рухнувших «из князей в грязь» в результате различных кризисов — личных, в отдельно взятой стране и на глобальном рынке.
Некоторые исследователи обращаются к такому критерию, как уровень располагаемого дохода, относя к среднему классу любого имеющего заработок, чей доход на некоторую устойчивую величину превосходит тот, что уходит на ежедневное содержание их домохозяйства, а следовательно, они имеют возможность приобретать товары, не относящиеся к предметам первой необходимости. Подобный подход обманчиво допускает наличие стабильных доходов, из которых можно высчитывать расходы и выделять некие фиксированные доли, хотя в действительности в нашем мире денежные средства поступают в домохозяйства и утекают из них крайне нерегулярным образом.
Другие исследователи определяют средние классы по абсолютным уровням дохода. Они сталкиваются с аналогичными проблемами, и даже в том случае, когда доходы корректируются на страновые индексы цен, появляются некоторые вопросы. Одно дело — сравнительная ценность денег, и совсем другое — что именно люди могут с ними сделать, учитывая материальную и социальную инфраструктуру там, где они живут, а также политическую обстановку, с которой им приходится иметь дело. Люди, обладающие сопоставимыми уровнями дохода в разных странах, отличаются друг от друга так сильно, что сложно представить, что они принадлежат к одной и той же группе.
Впрочем, есть и те, кто приравнивает средний класс к получателям среднего дохода: в таком случае представителями среднего класса оказываются те, кто находится на медианной ступени шкалы распределения доходов в соответствующей стране. Тем самым сравнения между разными странами оказываются невозможными, а кроме того, в каждой отдельно взятой стране различие между теми, кто получает средний доход и немного ниже среднего, настолько незначительное, что убедительно отличать их представителей друг от друга практически невозможно.
Наиболее же любопытным критерием является тот, который твердолобые количественные исследователи называют субъективным — он подразумевает, что надо просто опросить людей, предложив им отнести себя к какой-либо категории. Но такой подход оказывается лишь ловушкой для исследователей, поскольку в качестве среднего класса себя идентифицируют в целом гораздо больше людей, нежели то количество его представителей, которое можно выявить на основании любого другого критерия.
Так обстоит дело практически повсеместно, причем указанная особенность относится к тем, кто в ином случае считался бы находящимся как выше, так и ниже специально выделенного среднего уровня.
И если исследователи проявляют неуверенность относительно определения среднего класса, то представителям государства и бизнеса подобные колебания несвойственны. Медиаперсоны демонстрируют широкий консенсус по поводу того, что средний класс — это некая действительно хорошая штука, однозначно порицая его сжатие и приветствуя его рост.
Так называемый средний класс также дорог политикам слева и справа, консервативным и либеральным — все они претендуют на то, чтобы выражать интересы среднего класса в продвигаемых ими решениях. Аналитические центры и консалтинговые компании помогают политическим акторам апеллировать к среднему классу — к идентифицирующим себя в качестве его членов или стремящимся ими стать.
И пока они выдвигают стратегии расширения среднего класса, маркетологи направляют действия топ-менеджеров корпораций по обслуживанию фантазий среднего класса. Объединяя усилия с профессиональными исследованиями и журналистами, эти акторы ассоциируют средний класс с неким набором желательных социальных и экономических параметров.
В частности, они выделяют такие основополагающие признаки среднего класса, как стабильность, консюмеризм, предприимчивость и демократия, а затем представляют эти характеристики взаимосвязанными: одна естественным образом ведет к другой, порождая экономический рост, модернизацию и коллективное благосостояние.
Между тем социальные исследователи, взявшие на себя труд изучения жизни людей, которые, предположительно, входят в ряды нового глобального среднего класса, выражают серьезное сомнение относительно каждого из перечисленных признаков. В их описаниях людей объединяет не процветание, а мучительная нестабильность, отягощенное долгами имущество и вынужденная переработка. Эти исследователи сообщают о склонности подобных людей копить имеющиеся у них избыточные деньги или вкладывать их в такие вещи, как жилье или страховые полисы, а не тратить свои располагаемые доходы на потребительские товары.
Они предпочтут постоянный заработок, как только им представится такая возможность, а погоня за рискованными предпринимательскими доходами чаще оказывается вызвана нуждой приспосабливаться к отсутствию стабильной занятости. Кроме того, они демонстрируют политический прагматизм, поддерживая любые партии и любые политические меры, которые способны защитить их интересы, а не встают безоговорочно на защиту демократии — это легко обнаружить в недавней истории Латинской Америки и в современном Китае.
Все это означает, что «средний класс» представляет собой исключительно расплывчатую категорию, которая не имеет четких границ и не является убедительно позитивной. Однако ее неопределенность никоим образом не выступает препятствием для ее всеобъемлющей мобилизации. Понятие «средний класс» обладает громадной популярностью в транснациональном масштабе, которая выражается не только в высказываниях политических и экономических лидеров об интересах, достоинствах и притязаниях среднего класса, но и в готовности людей всех жизненных укладов по всему миру определять себя как представителей среднего класса.
Поэтому, когда антрополог сталкивается с имеющей столь высокую оценку, но при этом столь плохо очерченной категорией, видя, что эта категория тем не менее столь энергично используется политиками, институтами развития, корпоративными акторами и специалистами по маркетингу, он, вероятно, подумает только об одном — об идеологии.
Я обнаруживала эту идеологию повсеместно, изучая ряд проблем, которые в расхожем смысле ассоциируются со средним классом, в Израиле и Германии, при этом периодически косвенно обращаясь к соответствующим примерам в глобальном масштабе. В результате у меня стало возникать все больше вопросов к тому, как именно определялся статус людей, за которыми я наблюдала. Если в действительности средний класс является идеологией, то что это значит? Какой цели она служит? Как она состоялась и что делает ее столь убедительной? Данная книга представляет собой мой вариант ответа на эти вопросы и исследование их последствий.
Представленные в этой книге аргументы довольно специфически адресованы сопричастной аудитории. Этот момент требует пояснения. В наше время местоимение «мы» является подозрительным и почти всегда пробуждает непокорное «не-я». Всевозможные политики, начальники, проповедники и активисты склоняют «мы» на все лады, чтобы объединить разношерстную публику вокруг тех задач, которые они объявляют общими.
Более спонтанно «мы» звучит в противопоставлении «не-мы», будь то влиятельный 1% общества по отношению к тем 99%, к которым принадлежим мы с вами, или некая контрпублика, воспринимаемая в качестве угрозы тому, что мы есть и что мы имеем. В данном случае я имею в виду инклюзивность иного рода, которая не является привнесенной и не провозглашается коллективным образом ради стратегических целей или в отношении воображаемого противодействия. Это скорее спокойное, самоуверенное «мы», которое подчеркивает наше тщеславие.
Социолог Бруно Латур написал свою работу «Мы никогда не были современными» в противовес одной такой самонадеянности — имеющемуся у нас представлению о себе как о современных, или непримитивных, в процессе навязывания объективности, основанной на отделении человеческого от нечеловеческого, социального мира от мира природного. Латур утверждал, что подобное разделение в действительности никогда не существовало, и рассматривал гибридные феномены наподобие глобального потепления, баз данных и биотехнологий как бросающие вызов вере в то, что оно вообще имеет место.
Хотя данное допущение обладает большой значимостью, утверждал Латур, оно представляет собой западную научно-индустриальную конструкцию. Далее Латур приступил к релятивизации последней путем подробной проработки ее предыстории и грядущего, в котором ее отсутствие является очевидным.
Благодаря новаторской работе Латура, я никогда не сомневалась в том, удастся ли мне привести аналогичные аргументы против самонадеянности среднего класса. Я уверена, что средний класс — это ложная категория в том смысле, что она подразумевает силы, которыми мы не обладаем. Кроме того, я уверена, что она является идеологической в том плане, что привлекает эти силы для достижения целей, которые не являются нашими собственными, а последствия этого не идут нам на благо. Но мне действительно нелегко далось то, чтобы адресовать данный тезис сопричастной аудитории.
Если и существует нечто, к чему антрополог испытывает аллергию, то это универсализация — слишком легкое допущение того, что способ, каким я воображаю себя прямо сейчас, является тем способом, каким воображаем себя мы все, всегда бывшим даром природы, установлением божества или проявлением некоего врожденного инстинкта. Антропологи традиционно изучали не «нас», а «их», то есть людей, поступающих иначе, чья инаковость противостоит само собой разумеющимся обобщениям. Поэтому книга, написанная для нас и о нас, оказывается парадоксальной для антрополога.
Источник: Горький
