Великий Бог Рандома… Сетевой мем, пришедший из игровой среды. Навязчивый, как детская песенка. Довольно старый, но сегодня вновь поймавший волну актуализации.
Геймер молится богу рандома — в шутку или всерьез — чтобы случайная карта, куда выбросила его игра, была легкой и знакомой, а игровой процесс приносил только вкус победы. Разработчик игры ставит его над всеми героями, богами и демиуграми — игроками-людьми. Сетевой маркетолог оправдывает деяниями божества свои провалы кампаний по продвижению — ибо в новых сетевых средах, том же Тик-Токе сложно предсказать, какой из роликов наберёт тысячи и десятки тысяч просмотров, какой — провалится, а одни и те же действия могут привести к противоположным результатам. Вот тогда рандомный бог превращается в единственный нарратив, который может объяснить несправедливость сетевого мира.
Что же заставляет нас задумываться об этом божестве? Почему бы не оставить его геймерам и сетевым «ритейлерам»? Прежде всего, просто удивительное подобие. Философ без труда узнает в великом боге рандома живое воплощение контингентности Мейясу — той самой возможности быть-всегда-иным, которая в «После конечности» была возведена в абсолют — пожалуй, впервые в истории философии настолько смело, недвусмысленно и откровенно. Контингентность, утверждает Мейясу, необходима — и потому вечна. Более того, только контингентность необходима.
«Все может произойти, все может иметь место — кроме необходимого. Контингентность сущего является необходимой, но не само сущее» (1., С. 98).
Теперь абсолют — не всемогущий и всеведущий Бог, а «крайняя форма хаоса, гипер-Хаос, где нет, или кажется, что нет, ничего невозможного, даже немыслимое возможно» (1., с.91).
С одной стороны, это не слишком хорошая новость: любитель романов Лавкрафта, Мейясу не мог не напомнить, что открывающийся нам таким образом абсолют — это «нечто глухое, способное разрушать вещи и миры; способное порождать монстров алогизма; способное также никогда не переходить к действию; способное воплотить и любые фантазии, и любые кошмары; способное на необузданные и беспорядочные изменения, или, наоборот, способное произвести бездвижный универсум» (1., сс. 91-92). Но в таком подходе к миру появляется, пусть и парадоксальная, «определенность неопределенности». Которая, спускаясь в мир доксы и здравого смысла, воплощается в «рандомном боге».
Для современного человека, оглушенного и ослеплённого избыточной событийностью гипермодерна, эта определенность неопределенности может сыграть роль спасательного круга, точки сборки. «Рандомный бог» запускает делезианскую ритурнель, играя роль первого аспекта — детской песенки, которую «охваченный страхом в темноте ребёнок напевает, чтобы успокоиться», зафиксировать в качестве центра чёрной дыры хаоса зыбкую точку, из которой может развернуться новый порядок. (2., сс. 517-518).
В самом деле, человек — существо, которому необходимо на что-то или на кого-то полагаться в своём противостоянии хаосу заброшенности в этот мир. Как говорили Делез и Гваттари,
«Все, что нам нужно — немного порядка, чтобы защититься от хаоса» (3, с.232).
Только вот где сегодня взять этот порядок, когда институты и ценности текучи, солидарность (а иногда и телесная близость) практически под запретом, привычные структуры повседневности разрушаются под воздействием вируса в острой форме и неолиберализма — в хронической? Даже докса, которую Делез и Гваттари считали первой производной хаоса, способной защитить от него сознание, больше не работает в этом качестве: ее стало гораздо больше, чем сознание в состоянии даже первично обработать, она слишком разноголоса и порождает перманентные конфликты в пространствах любого дискурса.
Абсолютная контингентность предлагает, по сути, иной вариант: если положиться не на что, остаётся полагаться на сам хаос, приняв его субстанциальность как данное. Фактически, хаос в такой парадигме трансцендируется, но не превращается ни в Бога «осевого времени», всемогущего и всеведущего в силу откровения, ни в Большого Брата технологий, всемогущего и всеведущего в силу машинной способности просчитать любой вариант событий. Рандомный Бог — не всемогущий и не всеведущий, он — чистая возможность, которая, как говорит Мейясу, может быть, никогда не осуществится:
«Эта контингентность такова, что может произойти все, что угодно — даже то, что ничего не произойдет, и все останется как есть» (1., с.89)
Но в то же время, такая контингентность — это и не «жизнь в эпоху неопределенности», которую пропагандируют сегодня адепты неолиберального мейнстрим, начиная от консалтинговых агентств и заканчивая мировыми политическими лидерами. Постковидный «Age of uncertainty» — даже не концепт, а идеологическое заклинание, выращенное на почве того, что Марк Фишер (4, с.12) называл «капиталистическим реализмом»: представления об отсутствии у капитализма жизнеспособной альтернативы (наиболее ярко она выражена в тэтчеровской формуле TUNA — There Is No Alternative).
«Эпоха неопределенности» — та же TUNA, с которой нам предлагают смириться в каждый момент, когда неолиберальный мейнстрим даёт сбои, которые уже невозможно просто игнорировать. То есть, сейчас высокий уровень неопределенности, но альтернативы все равно нет, поэтому надо к каждый раз приспосабливаться к неопределенности, двигаясь от одной «новой нормальности» к следующей.
Жизненная установка на абсолютную контингентность, напротив, не просто дает возможность, но и прямо требует помыслить альтернативу. Иное, инобытие и возможность бытия-иным здесь как бы зашито в ткань реальности, и ее вряд ли возможно оттуда исключить. С этой точки зрения, «обожествление контингентности» может стать значимой альтернативой TUNA.
Точно так же, абсолютная контингентность может составить конкуренцию и концепту Большого Брата, который сегодня преподносится в качестве альтернативы «хаотическому порядку» гипермодерна. Для Мейясу, в отличие даже от его учителя — Алена Бадью, математика сама по себе является абсолютом второго порядка. А претензии апологетов машинного интеллекта на исчерпывающее математизированное управление социальной реальностью наверняка располагаются еще ниже.
Наконец, «рандомный бог» способен дать утешение, оправдание и право на ошибку (вспомним сетевого менеджера, объясняющего свои провалы в непредсказуемых средах действием «великого Бога рандома»). И эта способность, в свою очередь, тоже выглядит как вызов — как минимум неолиберальным императивам, возлагающим на человека исключительную ответственность за происходящее с ним самим и перекладывающими на личность все риски системы — независимо от ее готовности эти риски на себя взять. И это хорошая новость для поколения «зумеров», которые изо всех сил стремятся не повторить того пути хронической фрустрации и депрессии, которым сегодня идут их предшественники-миллениалы.
Вопрос лишь в том, станет ли «божественная контингентность» мировоззрением, или религией новых поколений, или застынет в логических лабиринтах спекулятивного реализма, или в сетевой иронии поколения геймеров? Любой ответ на этот вопрос пока что априори верен и одинаково возможен —в противном случае мы вынуждены будем признать, что концепт абсолютной контингентности несостоятелен и тем самым точно разгневаем «Великого Бога рандома».
Ссылки:
Мейясу К. После конечности. Эссе о необходимости контингентности. Екатеринбург-М., 2015.
Делез Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. М., 2010.
Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия. М., 2009.
Фишер М. Капиталистический реализм. М., 2010.
Источник: Koine
Фотография: работа из серии “Скрытое” Владимира Будникова (2021; источник).
