Ханна Арендт и Карл Ясперс, которые вели интенсивную переписку на протяжении сорока трех лет, не предполагали, что она когда-либо будет опубликована. Однако это произошло: вся она переведена и включена в новую книгу, выпущенную Издательством Института Гайдара. В это объемное издание вошло более четырехсот писем, а также речь Арендт, произнесенная ею на церемонии прощания с Ясперсом в университете Базеля. Публикуем одно из писем сборника, написанное Ханной Арендт в 1946 году и почти полностью посвященное размышлениям о послевоенной судьбе и репутации университетов.
Ханна Арендт Карлу Ясперсу
9 июля 1946
Дорогой Почтеннейший,
Как раз вечером накануне моего отъезда приехал Джо Майер и передал прекрасное письмо и обе брошюры (о них далее) и две фотографии Вашей жены, которые пробудили во мне теплые воспоминания о прошлом, но которые я сразу вернула ему, поскольку они предназначались для племянниц, и три Ваших размытых портрета, на которых Вас, несмотря на размытость, можно без труда узнать. Конечно, он в своей наивно-невинной манере обо всем нам рассказал, и мы устроили настоящий праздник с виски и вином, в которых я — very conveniently — смогла утопить обиду и гнев за то, что это он, а не я, только что побывал в Гейдельберге.
Сперва о Вашем письме. С каким облегчением я прочитала Ваши слова о статье в PR. По многим причинам, но и — apropos Ваши слова о том, что «нет учеников», — потому что до сих пор, по прошествии стольких лет, во мне, а точнее в моих воспоминаниях, все еще живет студенческий страх быть «учеником», — и я опасаюсь отправлять Вам свои тексты, которые, в сущности, были написаны под влиянием Ваших идей. Тогда мы были почти убеждены, что о любом «ученике» Вы можете сказать лишь одно: «Он совершенно ничего не понял».
Что касается Вашего замечания о Хайдеггере, то Ваше предположение по поводу письма о Гуссерле совершенно верно. Я знаю, что это письмо было циркулярным, и многие этим его и оправдывают. Но мне всегда казалось, что, как только Хайдеггера обязали подписать письмо, он должен был покинуть пост. Каким бы безрассудным его ни считали, он это понимал. Мы должны признать его ответственность за его поступки.
Он совершенно точно знал, что Гуссерлю в конце концов будет совершенно все равно, кто подпишет письмо. Вы, разумеется, можете заметить, что все это произошло в соответствии с обстоятельствами. На что я могла бы возразить: по-настоящему необратимое зачастую, увы, случается внезапно, почти как несчастный случай, и иногда из черты, которую мы переступаем в полной уверенности, что это не приведет ни к каким последствиям, вырастает стена, по-настоящему разделяющая людей.
Иными словами, несмотря на то что я не расположена ни к идеям, ни к личности Гуссерля, в этом случае я с ним солидарна, и, поскольку мне известно, что это письмо и эта подпись почти стоили ему жизни, мне ничего не остается, кроме как считать Хайдеггера потенциальным убийцей. Мне не стоило писать о «переобучении», хотя здесь я доподлинно в этом убедилась.
Позже Сартр рассказывал мне, что через четыре (или шесть) недели после поражения Германии Хайдеггер письменно обратился к одному Сорбонскому профессору (не помню его имени), назвал «недопониманием» произошедшее между Францией и Германией и протянул ему руку франко-немецкого «согласия». Конечно, ответа не последовало. Позже он написал Сартру. О различных интервью, которые он раздавал в то время, Вы еще услышите. Сплошная глупая ложь, на мой взгляд, с ярко выраженной склонностью к патологии. Но это уже в прошлом.
Простите, что я так надолго задержалась на этой печальной и тревожной истории. Я искренне хотела написать об «идее университета» и «живущем духе». Я с радостью и воодушевлением прочитала оба текста дважды. Вводные главы «Университета», безусловно, должны быть опубликованы здесь. Они написаны особенно выразительно и сильно. К тому же среди местных интеллектуалов царит своеобразный «кризис науки», и, поскольку им не знаком никто, кроме Дьюи, они совершенно не знают, как спастись.
Скрепя сердце, так как я не очень люблю его одалживать, я передам свой экземпляр Эрику Бентли из Kenyon Review (это великолепный университетский журнал). У него, помимо прочего, есть связи в Reynal & Hitchcock, и он сможет узнать, есть ли возможность опубликовать текст целиком. И раз уж я заговорила об этом: примите мою сердечную благодарность за «права на перевод».
Но я несколько взволнована. Я даже и не думаю о том, чтобы заняться переводом, но можно было бы рассмотреть кандидатуру Бентли — англичанин, женат на немке еврейского происхождения, прекрасно владеет немецким и привык к переводу и, прежде всего, получил необходимое «образование» (здесь это большая редкость).
Могу я кое-что предложить? Возможно, в переговорах с издателями было бы полезно упомянуть, что перевод рукописи можно сверять со мной, как обычно его сверяют с автором. Я не гожусь на роль переводчика хотя бы потому, что нужно и можно переводить лишь на родной язык, писать на английском куда проще, чем переводить на него. Dial Press очень заинтересованы в рукописи о виновности, наверняка обратятся к Вам через Ласки. Надеюсь, они успели его застать.
Есть еще несколько практических вопросов, в отношении которых я не разделяю Ваших взглядов, изложенных в работе об университете. Но все они не столь существенны, поэтому я их лишь перечислю: я боюсь, что с политической точки зрения свобода мнений составляет основу для свободы обучения. Это изменится только если утвердится догмат истины. Поскольку истина противопоставлена мнению, она вынуждена политически в условиях любой демократии скрываться под маской мнения.
Иными словами, политическое тело не может и не имеет права решать, что есть истина, а единственный способ защитить свободу суждения об истине — это защитить свободу мнений. Это возвращает нас к взаимоотношениям государства и университета. Кто-то вынужден за все платить, а государство по-прежнему остается лучшим спонсором. Было бы чудесно, хотя и крайне затруднительно в Германии, если бы профессора не чувствовали себя чиновниками.
В условиях диктатуры университеты в любом случае подвергаются «стандартизации», неважно обеспечивает их государство или нет. От этого, к сожалению, никто не застрахован, поскольку не существует аполитичной страховки от политики. Честно говоря, меня слегка напугало Ваше предложение о введении фондов поддержки, судя по моему опыту в этой стране. К сожалению, Меценат, который уже перестал быть Меценатом, не довольствуется предложенными ему почестями. Я бы не стала ломать голову над doctor honoris causa.
К сожалению, по крайней мере, в этой стране спонсоры хотят контролировать университеты, чтобы их сыновья, внуки и правнуки воспитывались в тех традициях, которые они считают верными. Вы даже не представляете, какими «идеями» полна фантазия табачного фабриканта. Сопротивление профессоров, работа которых и без того недостаточно хорошо оплачивается (намеренно, чтобы поставить их на место), против террора трастовых фондов и президента, to put it mildly, не способно никого напугать. К тому же мне кажется, что в современной Германии вопрос стипендий станет решающим.
Не потому, что я думаю, будто недостаточное количество человек способны оплатить свое обучение, но потому, что я опасаюсь, что те, кому это действительно нужно, никогда не получат образования как раз из-за того, что у них недостаточно средств. Организация Студенческого союза была прекрасной инициативой. Я не знаю, какую часть университетского бюджета составляют средства студентов. Вы помните, никто не имеет права платить за обучение в Ecole Normale, никаких учебных взносов, никакой платы за общежитие и питание, если студент живет в пансионе.
В таком случае стипендия перестает считаться благотворительностью. По моему мнению, то же касается и поддержки приват-доцентов: куда лучше предоставить всем разумный прожиточный минимум (а не голодный оклад), в том числе и тем, кому он не нужен, чем ставить позорное клеймо благотворительности и всего, что с ней связано: свидетельства о бедности, формуляры о доходах семьи и т. д. Это отравляет атмосферу и ломает людей. Прекрасно, что Вы так подробно пишете о неудачах, на практике они невероятно важны.
Для меня почти мучение писать о Вашей лекции. Ваши замечания так меня впечатлили, и позже обрадовали, что мне кажется неприличным добавлять что-то еще. Но если я и решусь на подобное — восхитительный баланс между чистой окрыленностью и точным пониманием действительности. Все, что казалось мне спорным в реально-практическом отношении, в «идее университета» словно растворилось. И потом: принятие технологий — боже, как Вы правы. Наконец впервые со всей серьезностью мы говорим о том, чтобы превратить universum в mundus, если Вы позволите снова обратиться к Августину.
Найдется ли здесь для этой лекции подходящий издатель — я не знаю. Как раз для Германии она, разумеется, гораздо важнее «Идеи университета», по крайней мере, в настоящий момент. Но важнейшие общие вопросы подробнее изложены и в «Идее университета», и здесь ее вряд ли смогут понять, когда жизнь продолжается в условиях нетронутой политкорректности. Здесь не поймут, почему так важен именно университет, и Вы совершенно правы, это единственное, что осталось от Германии, сегодня он превращается в политический фактор.
Именно по этой причине так страшно, что университеты «потеряли достоинство» в 1933-м. Я не знаю, как можно восстановить их репутацию. Ведь они стали смешны. Денацификация, как бы важна ни была, — это лишь пустое слово, ведь институции сами по себе — хуже только положение ученых — тоже стали смешны. Важно не то, что профессора не смогли стать героями. Дело в отсутствии чувства юмора, подобострастии, страхе упустить свой шанс.
Я часто вспоминаю — надеюсь, выдуманный — анекдот о том, как Регенбоген перевел на греческий песенку Весселя. Теперь я точно знаю, что многие из них — может быть даже большинство — не были нацистами всерьез. Но и в этом перестаешь быть уверенным, когда, например, слышишь, что об этом говорит Герхард Риттер, историк из Фрайбурга. Он опубликовал статью в Die Gegenwart, которую, к сожалению, перепечатали и здесь.
С нетерпением жду расширенной версии Вашей «Психопатологии». Удивительно, сколь плодотворными оказались для Вас последние годы.
Письмо получилось невообразимо длинным. Хочу лишь быстро добавить, что согласилась на должность в издательстве Schocken. На другую работу я согласилась только в надежде организовать небольшую поездку в Европу. Эта работа, в подходящие моменты, кажется страшно веселой, когда удается найти общий язык с одним крайне властным господином, Бисмарком во плоти.
Надеюсь, это письмо Вы получите не дома. Джо Майер упоминал о поездке в Швейцарию, желаю Вам славно провести время и хорошо отдохнуть. Будьте счастливы, здоровы, с сердечным приветом
Всегда Ваша
Ханна Арендт
P. S. Посылки: в последний момент получила новый адрес. Июньские посылки еще на пути к Ласки. Июль: как обычно, три для Вас и одна для Марианны Вебер. Помимо прочего, одна CARE-посылка обычной почтой. В июньской посылке был нормакол, отправлю еще в августе. Дорогая Гертруда Ясперс, если бы письмо не получилось таким длинным, я бы хотела написать пару слов о ситуации в Палестине, чтобы не позволить Вам поддаться унынию из-за моих статей, в которых скрыт особый политический смысл, необходимый в особых политических обстоятельствах. В следующий раз. С сердечным приветом
Х. А.
Источник: Горький
