Революция и жизнь
Четверо юных революционеров, трое юношей и девушка по имени Югослава, отправляются на Citroën 2CV в путешествие по деревням Воеводины, намереваясь просвещать народные массы относительно выгод, которые несет им социалистическая революция, будь то культурный прогресс или женская эмансипация. Югослава пытается эмансипировать крестьянок, рассказывая им о способах женской контрацепции и техниках мастурбации, а юноши обрисовывают крестьянам перспективы крестьянства как класса.
Однако романтически-революционный запал и просветительский энтузиазм быстро сталкиваются с суровой действительностью: попытки Югославы эмансипировать женщин не находят понимания, а местные мужики избивают главных героев и вываливают их в грязи.
Юные революционеры поджигают «коктейлем Молотова» свой «Ситроен», из-за чего их арестовывают; полицейские устраивают показательное наказание, грубо состригая длинные волосы парней в цирюльне, наскоро созданной перед зданием полиции. Но герои не теряют надежды, решив, что просто ошиблись с выбором общественного класса, к которому апеллировали, — и решают идти к рабочим.
Однако и рабочие на заводе оказываются глухи к прогрессивным призывам. Разочарование растет. Югослава смиряется первой и возвращается обратно к семье: сестре-подростку, многострадальной матери и поколачивающему ее отцу-алкоголику. Речи Югославы, исполненные раньше революционной риторики и звонких лозунгов, сменяют бессмысленные банальности. Югослава становится своего рода символом поражения революционных устремлений, не выдержавших испытания жизнью.
Бывшие соратники уводят ее в поле и там убивают; тело Югославы, завернутое во флаг, поджигают с помощью все того же «коктейля Молотова» под звуки революционной песни, прославляющей жертвы во имя свободы. Здесь следует затемнение, и на экране появляются слова якобинца Сен-Жюста: «Те, кто делают революцию наполовину, только роют себе могилы».
Снятый осенью 1968 года фильм Желимира Жилника[1] «Ранние работы» («Rani radovi»[2]) вышел в югославский прокат в феврале 1969-го и тут же спровоцировал большой скандал. На режиссера даже было заведено уголовное дело. Жилник, юрист по образованию, сам защищал себя на суде. «Ранние работы» он объяснял так:
«Все движения сопротивления в мире, вне зависимости от их успешности, вдохновлены идеями “классиков марксизма” — факт, который говорит в пользу жизнеспособности этих идей. Невозможно зарезервировать идеи классиков только для отдельных официальных сил. Фильм показывает, что подобные идеи могут вдохновить движения, которые при соприкосновении с непосредственной реальностью демонстрируют дилетантизм и несостоятельность, свидетельствующие об извечном расхождении между мыслями и действиями»[3].
Относительно либеральная судебная система Югославии вынесла вердикт в пользу режиссера. Оправдательный приговор судья сформулировал примерно так:
«Жилник верно понимает коммунистические идеи и корректно их трактует в соответствии с линией партии, но при этом абсолютно никчемен как режиссер; за плохое кино в нашей стране не принято судить»[4].
«Никчемность» режиссера Жилника, конечно, опровергают полученные «Ранними работами» две награды Берлинского кинофестиваля 1969 года, в том числе «Золотой медведь», ставшие одним из крупнейших достижений в истории югославского кинематографа. Однако для нас сейчас важно другое: не эстетические разногласия, а попытка режиссера (не только эта, но и ряд других) подвергнуть югославскую модель социализма критическому анализу.
По мнению Татьяны Алексич, жертвоприношение Югославы (любопытно, что имя девушки звучит в фильме всего один раз) в концовке «Ранних работ» является «мощным комментарием к банкротству югославского социалистического идеала»[5]. В интерпретации исследовательницы Югослава становится аллегорией Югославии. Ее образ — своего рода квинтэссенция гуманной социалистической революции; судьба девушки демонстрирует, «что социализм — это идеал, которого нужно достичь в будущем, а не состояние современной Югославии»[6].
Режиссер мог бы согласиться с подобной трактовкой своей работы, но, чтобы убедиться в этом, следует бегло взглянуть на югославскую модель социализма, ее проблемы и попытки корректировки системы, призывы к которым особенно громко прозвучали в июне 1968 года в Белграде.
Социализм по-югославски
По итогам проведенных в ноябре 1945 года одновременных выборов в Народную скупщину (победу на которых праздновали коммунисты в составе Народного фронта Югославии) и референдума относительно судьбы югославской монархии, 29 ноября было провозглашено создание Федеративной Народной Республики Югославия (ФНРЮ)[7]. Новое государство под управлением коммунистов было нацелено на построение социалистического общества.
Поначалу этому способствовало тесное сотрудничество с Советским Союзом (в первую очередь экономическое), которое было разорвано в 1948 году из-за разногласий Сталина и Тито касательно создания Балканской федерации, а также стремления части югославского руководства проводить независимую от Советского Союза политику[8].
Столкновение с Москвой в 1948 году послужило толчком для поисков собственного пути развития. Архитекторы югославской модели социализма[9] положили в ее основу тезис Карла Маркса об отмирании государства и самоорганизации общества на основе самоуправления и непосредственной демократии[10]. В конце июня 1950 года Скупщиной был принят «Закон о передаче фабрик в управление трудящимся», согласно которому управление предприятиями и участие в распределении дохода было отдано трудовым коллективам.
В своей речи, произнесенной по поводу принятия этого закона, Иосип Броз Тито указал на три актуальных вопроса югославского социализма: «отмирание государства», которое должно начаться немедленно; обуздание процесса срастания партийного и государственного аппарата и превращения партии в аппарат насилия; трансформация государственной собственности в общественную[11].
Попытка ответить на эти амбициозные вопросы, реализовать на практике идею построения такой разновидности социалистического общества сразу же столкнулась с рядом трудностей. С начала 1950-х видный коммунистический деятель Югославии Милован Джилас (смещенный со всех постов в 1954 году[12]) указывал на неизбежность появления «нового класса»[13] (партийной номенклатуры) — бюрократического слоя, занятого удержанием власти и контролем над ресурсами, тормозящего официально заявленную политику, направленную на улучшение жизни и развитие общества.
На фоне экономического роста, обусловленного внутренними факторами, мировой конъюнктурой, а также помощью стран Запада, с которыми Югославии удалось наладить хорошие отношения (в силу своей дистанцированности от Советского Союза), проблема «красных директоров» не была такой очевидной. Однако в дальнейшем она сыграла свою роль в югославской истории.
Ориентация на построение собственной модели социализма и последовавший за этим в 1948 году разрыв с Советским Союзом и его идейным багажом повлекли за собой послабления и в интеллектуальной жизни Югославии. Подчеркивая тот факт, что государство все же старалось держать развитие культуры под контролем, социолог Небойша Попов пишет, что отказ от жестких идеологических рамок (вроде принципа «социалистического реализма» в литературе и искусстве) сделал возможным разные мнения и эстетические практики[14].
«Один из поворотных моментов произошел на конференции югославских философов и социологов, в ходе которой догматический марксизм был отброшен в качестве ядра руководящей идеологии. Концепт свободы вернулся в сердце философской и социальной теории, и важность критического мышления была заложена в основу исследований и коммуникации. Этому способствовал призыв приобщаться к “молодому Марксу”, которого правительство не осуждало, так что это была по-прежнему определенная форма марксизма»[15].
Критика ортодоксального марксизма и ориентация на работы молодого Маркса привели к появлению в югославском интеллектуальном ландшафте философского движения, получившего название «школа Праксиса» («Praxis filozofija»).
Экзистенциально-феноменологическое прочтение работ молодого Маркса, предлагаемое рядом философов из Загреба и Белграда, было направлено на поиск альтернатив как правой социал-демократии, так и сталинизму, а также на наведение мостов между интеллектуалами Востока и Запада.
С этой целью «школа Праксиса» начала издавать с 1964 года журнал «Praxis», а годом ранее начала проводить на острове недалеко от Дубровника международную летнюю школу («Korčulanska ljetna škola»), участие в которой принимали многие видные интеллектуалы того времени (Герберт Маркузе, Анри Лефевр, Ойген Финк, Эрих Фромм, Лешек Колаковский, Эрнест Мандель, Эрнст Блох, Юрген Хабермас и другие).
Внешняя политика Югославии, выступавшей за «третий путь» между советским лагерем и Западом, позволяла югославским гражданам беспрепятственно выезжать за границу, не говоря уже о получении доступа к западной интеллектуальной и культурной продукции вроде постановки в ноябре 1956 года на сцене белградского театра «Atelje 212» пьесы Беккета «В ожидании Годо», запрещенной во всех социалистических странах.
В качестве примера доступности западной интеллектуальной продукции немецкий исследователь Борис Канцляйтер приводит тот факт, что в 1965 году на сербохорватском языке были изданы работы Герберта Маркузе, а также опубликованы другие работы представителей Франкфуртской школы[16].
Благодаря росту экономики и улучшению жизни в 1950-х — начале 1960-х на какое-то время показалось, что Югославия была близка к построению социалистического общества. Однако обострившиеся к середине 1960-х внутренние проблемы показали всю сложность действительного положения дел. Югославская модель начала пробуксовывать.
Прежде всего дала сбой экономика. К середине 1960-х возможности экстенсивного роста были исчерпаны; также стали очевидны допущенные структурные диспропорции. Назрела необходимость проведения реформы, которая могла бы исправить сложившуюся ситуацию. И такая реформа начала реализовываться в июле 1965 года, когда Союзная скупщина СФРЮ приняла около 30 законов, направленных на развитие рыночных отношений и усиление эффективности хозяйствования.
В числе принятых мер были введение твердого курса динара и последующая за этим деноминация, упорядочение цен на ряд товаров, уменьшение финансовых обязательств предприятий перед государством и ряд других. Однако снятые ограничения для рынка лишь разогнали инфляцию и рост цен, а также усилили социальное неравенство и напряженность в обществе[17]. Желимир Жилник так характеризует сложившуюся в то время обстановку в обществе:
«В 1967 году я снимал два документальных фильма: “Маленькие пионеры” о несовершеннолетних правонарушителях и “Безработные” о волне безработицы. Будучи в то время идеалистом и членом партии, я был удивлен масштабами социальных различий и бедностью, с которыми столкнулись я и моя команда. Мы снимали людей, живущих в крайней нищете, которые обвиняли правительство в его неспособности придерживаться социалистических идеалов»[18].
Еще одним результатом реформы стало усиление власти технократов и бюрократии на предприятиях; в этих условиях управленческие функции рабочих советов были сведены к минимуму, а сама концепция самоуправления оказалась под угрозой. Все это происходило на фоне официальной риторики о необходимости «демократизации», «развития отношений самоуправления» и обсуждения наболевших вопросов.
Именно в этих условиях и начались студенческие протесты 1968 года в Белграде (подхваченные и в ряде других югославских городов). Но прежде, чем перейти к их описанию, попробуем дать короткий очерк ситуации, сложившейся в Югославии к июню 1968 года.
В ожидании революционной искры
Борис Канцляйтер подчеркивает тот факт, что протесты в Югославии проходили в особом политическом контексте:
«Союз коммунистов Югославии (СКЮ) был, пожалуй, единственной правящей партией во всем мире, которая трактовала глобальное восстание студентов как подтверждение своей идеологической и политической основы. В мае 1968 года легендарный лидер СКЮ и ветеран гражданской войны в Испании Велько Влахович заявил, что протесты во всем мире должны “оцениваться положительно”. Призывы к “самоуправлению” на демонстрациях во Франции и в других местах показывали, что югославский самоуправляемый социализм движется в правильном направлении»[19].
Учитывая официальную позицию СКЮ, неудивительно, что средства массовой информации широко освещали проходящие во всем мире студенческие выступления. К примеру, газета «Борба» — главный печатный орган Союза коммунистов Югославии — 25 мая перепечатала опубликованное в «Le Nouvel Observateur» интервью Жана-Поля Сартра, взятое им у молодого студенческого лидера Даниэля Кон-Бендита. Что касается югославских студентов, то они не упускали возможности познакомиться с происходящим, а также готовились к собственным выступлениям. Желимир Жилник вспоминает:
«В мае, будучи белградскими студентами, мы все слушали и внимательно следили за событиями в Берлине, Бонне и Париже, а также были заняты уличными протестами и петициями в поддержку Национального студенческого Союза Франции, внепарламентской оппозиции в Федеративной Республике Германии. Мы просто ждали “искры”, которая зажжет огонь»[20].
Сложно не согласиться с мнением Деннисона Русинова, который пишет, что в тот момент «возникла горючая смесь»: идеологическая дезориентация в партии и идеологическое брожение в обеих половинах Европы; стремление режима поощрять политизацию масс, которое привело ко все более открытым дискуссиям и ощущению, по крайней мере в городских центрах, что теперь возможно эффективное участие в политических процессах[21]. Вместе с тем существовали и проблемы, которые касались исключительно студентов.
Мадиган Фихтер подчеркивает важность демографического фактора в становлении студенческой активности: послевоенное поколение поступало в университет в беспрецедентных количествах, и пропускная способность высшей школы не успевала за ростом числа учащихся. Студенты жаловались на нехватку жилья, недостаточное стипендиальное обеспечение, проблемы с университетскими помещениями и переполненными библиотеками, а также на безрадостные перспективы последипломного трудоустройства.
Всю трагичность этой проблемы удачно передает размещенная в сараевской студенческой газеты «Naši dani» карикатура, на которой грабитель с пистолетом и университетским дипломом в руках кричит «Работа или жизнь!»[22].
Выступление югославских студентов было лишь вопросом времени, и власти ожидали этого момента. Всего за две недели до начала протестов, 20 мая, Иосип Броз Тито отмечал, что «в других европейских странах происходят большие события, товарищи… мы должны что-то сделать, если не хотим, чтобы наши студенты протестовали на улицах в ближайшие дни»[23].
Еще в конце апреля, в ходе собрания СКЮ Белградского университета был отмечен рост «стихийной активности» и «оживленных инициатив» со стороны студентов. Секретарь университетского комитета СКЮ выражал обеспокоенность тем, «что некоторые люди пытаются доказать своей деятельностью за пределами Союза коммунистов Югославии, что он недостаточно революционен»[24].
Искрой, из-за которой вспыхнули студенческие выступления, стали события на одном из концертов в «Культурном центре» Нового Белграда.
Красный июнь 1968-го
Район Новый Белград, который возводили на северном берегу Савы, был одной из грандиозных югославских строек того времени. На его окраине располагался Студенческий городок, где жили от семи до восьми тысяч студентов. Вечером 2 июня 1968 года в «Культурном центре» Нового Белграда — через дорогу от студенческих общежитий — проходил концерт для добровольных молодежных рабочих бригад (omladinskeradne akcije), который также хотела посетить группа студентов, но была остановлена охраной. Инцидент с охранниками перерос в массовую драку с участием полиции, в ход пошли дубинки и водометы.
В ответ на неоправданную жестокость полиции студенты в ночь со 2-го на 3 июня предприняли организованную попытку пройти в центр Белграда, чтобы выразить протест против полицейского произвола. С собой они несли национальные флаги, портреты Тито и транспаранты с лозунгами «Мы — сыновья трудящихся», «С Тито, вперед!», «Долой красную буржуазию», «Да здравствует социализм» и тому подобные. Но марш был остановлен под железнодорожным мостом в Новом Белграде, где студенты были в очередной раз избиты. «Если их не устраивают такие лозунги, как “Да здравствует социализм!” или “С Тито, вперед!”, то что тогда?» — эмоционально вопрошает в камеру один из участников демонстрации, запечатленный в 10-минутной документальной ленте Желимира Жилника «Июньские беспорядки» («Lipanjska Gibanja», 1969). «Если вы, шлюхи, будете рожать таких же детей, лучше сразу себя убейте, потому что нам такие не нужны», — передает слова полицейского другая участница неудавшейся демонстрации. А утром 3 июня официальные СМИ заклеймили студентов как хулиганов, склонных к насилию[25].
После этого Совет Белградского университета, насчитывающего в то время около пяти тысяч преподавателей и 50 тысяч студентов, объявил о начале семидневной забастовки. Студенты захватили разбросанные по городу университетские здания, а на следующий день студенческая ассамблея переименовала университет — отныне он стал называться «Красный университет Карла Маркса»[26]. Внутренний дворик факультета философии, располагавшегося в самом центре города, в здании дворца капитана Миши, стал местом, где выступали ораторы, проводились встречи и дискуссии. В «Июньских беспорядках» фрагментарно показана недолгая жизнь этого пространства: вот студенты поют под аккомпанемент пианино, две девушки сидят на подоконнике и смеются, юноша играет на скрипке, оратор цитирует точку зрения Маркса на свободу прессы и цензуру.
И здесь же вечером 4 июня перед большим скоплением студентов и преподавателей выступал популярный югославский актер Штефан «Стево» Жигон. Стево декламировал перед публикой речь Робеспьера в якобинском клубе из бюхнеровской драмы «Смерть Дантона» (1835), посвященную загниванию революции и расцвету порока как политического врага свободы[27]. Речь Робеспьера в исполнении Стево была своего рода квинтэссенцией настроений протестующих студентов; говорилось о необходимости вернуться к начальным революционным идеалам, когда на первом месте стоит «борьба за лучшего человека, а не за лучшую жизнь».
Белградские студенты, будучи, по меткому выражению одного из современников, «бо́льшими коммунистами, нежели сами коммунисты», выступали за то, чтобы власти следовали декларируемым ею принципам. В заявлении студентов и преподавателей Белградского университета, опубликованном 4 июня, говорится:
«У нас нет собственной программы. Наша программа — программа самых прогрессивных сил нашего общества — программа СКЮ и Конституция. Мы требуем, чтобы они были последовательно реализованы на практике»[28].
Борис Канцляйтер в сочетании актуальной западной повестки (критика капитализма) с актуальными местными проблемами («неправильный путь к коммунизму») усматривает уникальность «белградского июня» 1968 года:
«Поскольку политическая система не была ни полностью сталинской, ни капиталистической, но содержала некоторые элементы обеих, студенты в Югославии протестуют не против сталинизма или капитализма по отдельности, а явно против обоих»[29].
И эта двойная ориентация ярко выражалась в двух наиболее популярных протестных лозунгах: «Долой красную буржуазию!» («Dole crvena buržoazija!») и «Долой князей социализма!» («Dole kneževi socijalizma!»).
В открытом письме, адресованном рабочим Югославии, студенты идентифицировали бюрократию как общего врага:
«Студенческий протест, который протекает в Белграде, ясно показал истинного врага интересов студентов и рабочих. Именно этот сегмент нашего общества, который изо всех сил пытается изолировать рабочих от студентов и который, притворяясь защитниками интересов рабочих, фактически борется за собственные бюрократические привилегии»[30].
Студенты, акцентируя внимание на своей солидарности и близости с рабочими, утверждали, что они вместе должны вернуться к истокам и начать революцию, имеющую в своей основе наследие коммунистической партизанской борьбы в годы Второй мировой войны и опыт сопротивления сталинизму в дальнейшем.
Мадиган Фихтер акцентирует внимание на том факте, что на портретах Тито, которые несли студенты, он был изображен в свои революционно-партизанские годы, а не в должности послевоенного главы государства, и один из студенческих слоганов белградского июня звучал «Долой трубку и пуделя!», что являлось более чем очевидной аллюзией на недавний портрет решительно нереволюционного Тито с трубкой и собакой[31].
Имея перед глазами пример всеобщей забастовки во Франции, где студенты и рабочие пытались объединиться, Иосип Броз Тито и его окружение всеми силами стремились не допустить подобного «братания» у себя дома. Прежде всего уличные демонстрации и другие мероприятия за пределами университетских зданий были запрещены. На предприятиях проводилась «разъяснительная работа» относительно студенческих требований. Отправленные на фабрики студенческие делегаты в основном не были там приняты, а на некоторых предприятиях были сформированы «рабочие гвардии» с целью недопущения «провокаторов» и «подрывных элементов»[32].
Последний удар по студентам был нанесен лично Тито, который 9 июня обратился по телевидению к нации, признав в своем выступлении, что руководство государства и партии допустило ряд ошибок. Председатель Президиума ЦК Союза коммунистов Югославии утверждал, что студенты выдвигают оправданные требования, и выразил согласие с большинством из них[33].
Похвала студентов со стороны лидера югославских коммунистов была воспринята ими как победа. Небойша Попов, являясь одним из участников студенческих протестов 1968 года в Белграде, заметил, что после речи Тито, словно в оперетте, возбуждение в своей высшей точке быстро сошло на нет[34]. Студенты, еще совсем недавно готовые отстаивать свои революционные убеждения, практически мгновенно прекратили забастовку и пустились плясать коло, распевая песню «Товарищ Тито, мы тебе клянемся».
Анализируя белградский июнь 1968 года с помощью разнообразного теоретического инструментария (будь то джиласовская теория «нового класса» или критика капитализма, предложенная Корнелиусом Касториадиасом), сербский исследователь Бранислав Яковлевич обращается к размышлениям французского социолога Эдгара Морена о «красном мае», которые тот написал менее, чем через два месяца после прекращения протестов, указав на «совершенную театральность» этого кризиса:
«Театральность мая 1968 года исходит не только из этой двухчастной структуры, но и из дуальности, которая носит не только временный и структурный, но и условный характер. Морен указывает на двойственную природу французского Мая как революции. Кризис носит революционный характер, но это не революция как таковая; он обладает всеми внешними свойствами революции — массовыми протестами, столкновениями с полицейскими силами, энтузиазмом, творчеством, — но его результаты не совершают ни революционного “прыжка к смерти” (он не достигает перехода к революционному насилию), ни опрокидывания существующего порядка. Эта “почти революция” театральная, потому что она демонстрирует революционное зрелище без фактического изменения»[35].
Подобная точка зрения кажется правомерной и для «красного июня 1968 года»: белградские студенты делали все, чтобы не делать революцию. И тогда цитата из Сен-Жюста в эпилоге фильма «Ранние работы» о «революционерах наполовину» может прозвучать как суровый приговор всему тому, что происходило на протяжении семи июньских дней в Белграде 1968 года.
********
[1] См. обстоятельный разбор кинематографического творчества Желимира Жилника: Нелепо Б. Проект Жилника. Про всех несуществующих // Сеанс. 2015. 28 апреля (http://seance.ru/blog/portrait/zelimir_zilnik/).
[2] Под этим заглавием в 1953 году в Загребе вышло издание избранных текстов Карла Маркса и Фридриха Энгельса, созданных ими в 1843—1845 годы, в том числе и важнейший для обновления теоретического марксизма текст Маркса «Экономическо-философские рукописи 1844 года». «Ранние работы» легли в основу функционирования югославской «школы Праксиса», о которой будет сказано ниже.
[3] Нелепо Б. Указ. соч.
[4] Там же.
[5] Aleksic T. The Sacrificed Body: Balkan Community Building and the Fear of Freedom. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2013. P. 112. Анализу фильма «Ранние работы» в контексте современного капитализма и крушения югославского социалистического проекта посвящено эссе словенского философа Марины Гжинич: Gržinić M. Ex-Yugoslav Avant-garde Film Production and Its Early Works Seen Through Biopolitics and Necropolitics (www.zilnikzelimir.net/essay/ex-yugoslav-avant-garde-film-production-and-its-early-works-seen-through…).
[6] Aleksic T. Op. cit. P. 112.
[7] В 1963 году югославское государство сменило название на Социалистическую Федеративную Республику Югославия (СФРЮ).
[8] Подробнее о проекте Балканской федерации и конфликте между Тито и Сталиным см.: Романенко С. Между «Пролетарским интернационализмом» и «Славянским братством»: российско-югославские отношения в контексте этнополитических конфликтов в Средней Европе. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 419—522.
[9] На первоначальном этапе этим архитектором был Борис Кидрич, автор теории преобразования государственного социализма в свободные ассоциации непосредственных производителей. После ранней смерти Кидрича от лейкемии в апреле 1953 года его место на долгие годы занял Эдвард Кардель.
[10] Югославия в XX веке. Очерки политической истории. М.: Индрик, 2011. С. 602.
[11] Там же. С. 604.
[12] О «деле Джиласа» см.: Югославия в XX веке… С. 610—614.
[13] В 1957 году в Нью-Йорке была издана вывезенная из Югославии по частям рукопись книги «Новый класс», в которой Джилас анализировал появление в социалистических странах привилегированной партийной верхушки. Видный специалист по Советскому Союзу Эдвард Краншоу назвал эту книгу «политическим динамитом, взрывающим теоретическое обоснование коммунизма». В 1961 году был издан русский перевод: Джилас М. Новый класс. Нью-Йорк: Фредерик А. Прегер, 1961.
[14] Popov N. Belgrade, June 1968 // Farik N. (Ed.). 1968 Revisited: 40 Years of Protest Movements. Brussels: Heinrich Böll Foundation, 2008. P. 52.
[15] Ibid. P. 52—53.
[16] Kanzleiter B. Between East and West: 1968 in Yugoslavia // Klimke M., Pekelder J., Scharloth J. (Eds.). Between Prague Spring and French May: Opposition and Revolt in Europe, 1960—1980. New York: Berghahn Books, 2011. P. 90.
[17] Югославия в XX веке… С. 708.
[18] Žilnik Ž. «Yugoslavia: Down with the Red Bourgeoisie!» // 1968: Memories and Legacies of a Global Revolt. Bulletin of the German Historical Institute. 2009. Bulletin Supplement 6. P. 184—185.
[19] Kanzleiter B. Op. cit. P. 85.
[20] Žilnik Ž. Op. cit. P. 185.
[21] Rusinow D.I. Yugoslav Experiment. Berkeley: University of California Press, 1977. P. 232.
[22] Fichter M. Yugoslav Protest: Student Rebellion in Belgrade, Zagreb, and Sarajevo in 1968 // Slavic Review. 2016. Vol. 75. № 1. P. 103.
[23] Ibid. P. 109.
[24] Ibid.
[25] Popov N. Op. cit. P. 50.
[26] Борис Канцляйтер видит здесь прямую отсылку к немецким студентам, которые в мае 1968 года оккупировали Франкфуртский университет и назвали его «Университетом Карла Маркса» (Kanzleiter B. Op. cit. P. 95).
[27] В предательстве революции Робеспьер обвиняет тех народных законодателей, которые «разъезжают в экипажах и распутничают с бывшими маркизами и баронессами», «устраивают оргии, играют в карты, содержат слуг и носят дорогие наряды» (Бюхнер Г. Смерть Дантона // Он же. Пьесы. Проза. Письма. М.: Искусство, 1972. С. 84—86).
[28] Kanzleiter B. Op. cit. P. 88—89.
[29] Ibid. P. 90.
[30] Jakovljević B. Human Resources: June 1968, Hair, and the Beginning of Yugoslavia’s End // Grey Room 30. 2008. Winter. P. 42.
[31] Fichter M. Op.cit. P. 113—114.
[32] Rusinow D.I. Op. cit. P. 235.
[33] Югославия в XX веке… С. 717.
[34] Popov N. Op. cit. P. 51.
[35] Jakovljević B. Op. cit. P. 45—46.
Автор: Иван Жигал (р. 1993) — аспирант кафедры истории южных и западных славян Белорусского государственного университета (Минск). Сфера научных интересов — Центральная и Юго-Восточная Европа в XX веке, история идей.
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2018
Источник: magazines.gorky
