Открытие электричества способствовало возникновению нового образа человеческого существования, в центре которого находится нервное напряжение. После цифровой революции наша нервозность стала сырьем для социальной жизни.
Философ Тристан Гарсия, автор книги Life Intense: A Modern Obsession (2018) задается вопросом, как избежать “срыва с катушек”?
– В книге “Life Intense” вы утверждаете, что открытие в XVIII веке электричества и электрического тока, который, как предполагается, проходит через нервную систему живых существ, изменило наше отношение к миру. В каком смысле?
– Идея о том, что по нервной системе бегает электрический ток, выявила неподозреваемые до того момента родственные связи человека с животными. Нервами мы связаны со всеми чувствующими и страдающими существами, как показано в анатомических таблицах и экспериментах по вскрытию животных того времени. Таковы истоки нашего современного сочувствия к животному миру: быть человеком – значит быть способным страдать, иметь центральную нервную систему.
Но открытие электричества сулило и более широкие магические перспективы: открытие тонких токов-флюидов, циркулирующих между живыми существами. Таков смысл экспериментов, проводившихся по всей Европе по изучению электромагнетизма, в ходе которых людям показывали, как волосы встают дыбом, когда через их тела пропускали ток низкого напряжения. Это породило идею о том, что жизнь разумных существ является прежде всего основанной на нервах, а сама нервная система является электрической.
Либертены придали этой идее экзистенциальный акцент: стремясь интенсифицировать свою жизнь через эксперименты над своими желаниями, над пределами наслаждения и страдания, они являются первыми героями интенсивной жизни. Но на протяжении XIX и XX веков, от Рембо до сюрреалистов, утверждалась идея о том, что “реальная жизнь” – это нервный всплеск против угрожающей нам сонливости.
Это чувство нервного вдохновения нельзя измерить снаружи; человек должен ощущать его вибрацию внутри себя, быть “гальванизированным” изнутри. Только вот цена за это – нервозность. Чем “живее” человек, тем он больше нервничает.
– Нервозность – это негативная сторона интенсивности?
– Именно так. Субъективность – это внутренняя электрическая цепь, она предстает как нервная машина, которой мы должны научиться управлять. Если субъект нервничает, если его желания, его внутреннюю жизнь можно объяснить электрическими потоками, проходящими через него – теми самыми потоками, которыми мы овладели в результате промышленной революции, – то мы также должны уметь управлять ими в человеке.
Помимо электричества, нас также вдохновляет паровая машина Уатта: мы начинаем думать об организме и его настроениях как о машине, подверженной давлению, которое мы должны время от времени находить способ высвободить. Таков смысл размышлений Фрэнсиса Хатчесона (1694-1746) или Энтони Шефтсбери (1671-1713) о смехе, которые будут подхвачены Иммануилом Кантом и даже Фрейдом с его теорией “острот”: смех представляется “предохранительным клапаном”, который позволяет нам сбросить давление. Смех, как и раздражение, является необходимой разрядкой накопленной в теле энергии.
– Сетевая нейронная модель пришла на смену электрической модели субъективности и цепях интенсивностей, которые проходят через нее. Теперь речь идет о подключении к сети, а не о “гальванизации” внутренней энергией. Что это меняет?
– Мы перешли от электрической жизни к электронной. А электроника – это низкоинтенсивное электричество, используемое в качестве средства передачи информации. Электричество больше не является целью, энергией, которую мы хотим производить, оно является средством, средством передачи информации. Биты информации, это не интенсивность, это дискретность. Это выводит нас из волшебного воображаемого мира, где правят феи электричества.
– Но даже если он работает на дискретной энергии, разве цифровой мир с его социальными сетями не производит много раздражения?
– Twitter – это поток информации. В энергетическом плане он холодный, совсем не злой. Это не значит, что социальные сети не вызывают раздражения, наоборот. Чтобы понять уникальную природу цифрового раздражения, необходимо помнить о двух вещах. Во-первых, это эффект компенсации: цена, которую приходится платить за то, что на экранах и в сетях нет настоящего лица или тела. Но настоящий гнев, настоящее раздражение – это мышечное выражение, которое выражается жестами тела и мимикой лица.
В первые дни существования интернет-форумов люди пытались передать эту “горячую” информацию, например, писали большими буквами, когда были недовольны. Сегодня мы обходимся без этого. Но я убежден, что если мы наблюдаем всплеск публикаций в социальных сетях, то это для того, чтобы компенсировать недостаток интенсивности цифровой информации. Во-вторых, цифровые раздражения являются частью системы управления нашими аффектами, огромной когнитивной экономики.
Наши эмоции являются источниками данных и управляются как таковые. Мы не отдаем себе в этом отчета и даже чувствуем себя превращенными в лабораторных крыс, чьи нервные стимулы управляются алгоритмами, чтобы спровоцировать или поддержать работу машины. Как будто нервная энергия нашего маленького гнева была использована для того, чтобы новая медиасистема, работающая на возмущении, принесла свои плоды.
Более того, некоторые политические активисты часто попадают в ловушку этого аффективного устройства, им приходится симулировать гнев в Интернете, потому что они должны посылать энергию обратно в машину, выражая гнев в Твиттере, где достаточно ретвита, чтобы привнести электрическую энергию наших нервов в социальную жизнь идей.
– Так как же нам не “слететь с катушек” в цифровой экономике, которая работает на наших нервах?
– Метафора электричества в вашем вопросе выбрана удачно. До сих пор основным правилом для предотвращения срыва в полете, работающем за счет интенсивности, было варьирование интенсивности. Однако логика современной эмоциональной экономики толкает нас, наоборот, к постоянному максимизированию интенсивности, с риском достижения плато, истощения, а затем, если мы не сможем поддерживать постоянно высокий уровень интенсивности, резкого падения. Отсюда депрессия или выгорание.
Вот чем грозят нам социальные сети. Типичный персонаж в этой вселенной представляется мне актером, который постоянно переигрывает свою роль, доводя ее до максимума. В долгосрочной перспективе это неприемлемо. Это не значит, что в цифровую эпоху не стоит злиться или расстраиваться. Мы не должны умерять ярость во имя ее возможного истощения, совсем наоборот.
Мы должны научиться стратегически варьировать свой гнев, чтобы не делать его предсказуемым, чтобы не уменьшать его силу, слишком усердно пытаясь ее регулировать, и чтобы не оказаться актером театра замороженной истерии.
– Но если мы выдернем шнур нервного напряжения, разве мы не выйдем из него?
– Да, я думаю, что мы, возможно, находимся в процессе выхода из эпохи интенсивности. Я считаю, что способ управления аффектами может работать только в том случае, если он остается частично бессознательным. Когда вы осознаете его как нечто угнетающее, он становится тюрьмой, и дни его сочтены. Моя критика социальных сетей не оригинальна, все в обитатели сети об этом знают.
Но когда каждый осознает, что ему приходится играть или переигрывать заново социальную роль на сцене, это означает, что этот способ действия стал своего рода театром. Запрет на переигрывание наших раздражений в системе заряжения и разряда энергии, в которую превратились социальные сети, показывает, что эта модель исчерпала себя.
Кто не рассматривает себя как потенциальный источник электрической энергии, подключенный к обществу себе подобных, и кто не думает сегодня: “Мне нужно подзарядить свои батарейки”? Когда уже каждый подобным образом переживает свое отношение к социальной жизни на этой дистанции, то это значит, что пора двигаться дальше.
Источник: Philomag
