В чём разница между фразами «властвовать, иметь власть над чем-то» и «владеть, иметь собственностью что-то»? Всё ли, на что распространяется власть человека, является его собственностью? Мы можем заставить человека нечто сделать, но означает ли это, что он — наша собственность?
Объектом властных отношений, по-видимому, являются люди, в то время как объектом владения являются неодушевлённые предметы или же люди, чьё человеческое достоинство попрано столь радикально, что они переведены в разряд не имеющих своей воли объектов — рабы, «винтики» тоталитарных режимов, манипулируемые массы.
Фразы «находиться в чей-то власти» и «находиться в чей-то собственности», вероятно, отличаются также по степени полноты контроля. Вторая говорит о тотальном контроле, превосходить который может лишь физиологическое поглощение объекта контроля, в ходе которого данный объект, лишаясь какой бы то ни было самости, буквально будет включён в состав тела своего хозяина. Отношение собственности близко к этому физиологическому модусу отношения человека к миру, находясь в шаге от него.
Говоря об объекте власти или собственности, используют притяжательные местоимения: его работник, мой ноутбук. Однако, среди отношений, обозначаемых притяжательными местоимениями, есть место разным типам самоопределения человека. Моё — это не только
1) то, на что распространяется власть,
2) то, что находится в собственности,
но и
3) родное (мой край),
4) то, что является свойственным (мои привычки),
5) то, что является частями целого (моя рука) и т.д.
Все эти смысловые нюансы, безусловно, добавляют путаницы.
Интересно, что слово «мой» используется для обозначения не только объектов нашей власти и собственности, но и для обозначения субъектов власти и собственности, которые властвуют или владеют нами: «мой начальник», «мой хозяин». Но, если отношения, выраженные в фразах «мой начальник» и «мой подчинённый» рассматривать в качестве взаимозаменяемых сложно, то совсем несложно растерять чёткость в разделении смысловой нагрузки слова «мой» во фразах «мой подчинённый» и «мой ноутбук». Многие руководители отнеслись бы к замене медленно работающего подчинённого на более расторопного работника примерно так же, как и к замене старого ноутбука на более быстродействующую модель.
Между отношениями власти и собственности граница зыбка и её систематически переходят те, кому для осуществления собственных амбиций мало власти, кто готов свести человека к роли инструмента, марионетки, заменяемого предмета без прав, чувств и мнения.
Но что отличает человека от марионетки или же инструмента? Наличие собственной воли и желание ею пользоваться. В «Бегстве от свободы» Эрих Фромм убедительно аргументирует, что конформизм или же поиск вождя — более чем распространённые практики в социальной жизни. Что если тот или иной человек не осознаёт важность не быть вещью? Что если он чувствует себя наиболее комфортно именно в качестве объекта власти или даже собственности? Вправе ли инструментализировать такого человека политики, лидеры общественных мнений и любой другой желающий дополнить свою власть модусом обладания? Этот вопрос, безусловно, из области теории; практики подобными вопросами не задаются — для них инструментализация людей дело более чем привычное.
Что означает быть объектом собственности? Людвиг фон Мизес в работе «Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории» писал, что
«Собственность означает полный контроль над услугами, которые
можно извлечь из некоего блага».
Итак, инструментализированный человек перестаёт быть лицом, которое самостоятельно принимает решения о том, как распоряжаться благами, которые можно извлечь из факта его существования. От его действий, реакций, а в современных условиях и от просмотров в социальных сетях, извлекает выгоду кто-то иной. Если такой человек утратил контроль полностью — он становится вещью со всеми её привычными атрибутами — стоимостью, взаимозаменяемостью и т. д. Он будет представлять собой некую ценность лишь до тех пор, пока его использование сулит выгоду.
Но что же представляют собой люди, для которых самость является ценностью? Им не подходит быть вещью. Они считают ценным быть автором своих целей, поступков и жизни в целом. У них есть их убеждения. Вновь мы здесь видим притяжательное местоимение. Что означает фраза «мои убеждения»? В каком именно смысле они «мои»? Обладаем ли мы убеждениями? Или, может быть, разделяем убеждения?
Как человек становится обладателем собственности? Фридрих фон Хайек в работе «Пагубная самонадеянность» отмечал, что один из первых видов собственности возник в результате творческой деятельности людей — тот, кто изобрёл копьё, топор, заступ и т.п, тот и становился первым собственником этих предметов. Подобным образом можно было бы предположить, что, если человек создаёт некую идею, убеждение, то он может считаться обладателем данной идеи. Однако, действительно ли можно говорить, что убеждение о ценности интеллектуальной автономии или идея о правах человека – это чья-то собственность?
Безусловно, этот вопрос можно было бы переформулировать иначе: а можно ли в принципе владеть той или иной идеей? Как известно, есть особый вид собственности, который претендует на владение идеями — интеллектуальная собственность. Однако, неоднократно отмечалась онтологическая специфика такого рода отношений обладания — относительно категории пространства интеллектуальная собственность ведёт себя совсем не так, как другие разновидности собственности. Томас Стюарт в книге «Интеллектуальный капитал» писал:
«Знания существуют вне зависимости от пространства. Подобно квантовым частицам,
они могут находиться в нескольких местах одновременно. Продайте мне пирог,
и у вас его больше не будет. Продайте мне рецепт пирога, и он будет
у нас обоих. В царстве интеллектуальных активов и неосязаемой
продукции пирога не становится меньше, сколько его ни ешь.
Но вы не можете забрать его назад. Продавец может вернуть себе,
предположим, автомашину, но сообщив покупателю
какую-либо информацию, он не может
забрать ее обратно».
Если мы и можем провозгласить себя обладателем некой идеи или убеждения и даже закрепить это наше утверждение правовыми документами, то совсем иначе обстоит дело с локализацией данных убеждений, идей в рамках физического пространства одного человека. Пространство создано для вещей, идеи пренебрегают им.
Может быть, для людей, которые сопротивляются инструментализации, мир вещный — не единственное, что важно? Может, для них важно также и то, что не может быть сведено к онтологии золота или кирпича — то, над чем не властно пространство как таковое?
Так что же означает фраза: «мои убеждения»? Я не думаю, что здесь притяжательное местоимение фиксирует отношение собственности или же власти. Скорее, это тот тип отношений, который я обозначил среди вышеперечисленных пунктов под номером 3 — то есть, «родное». Для людей, у которых есть убеждения, родным является нечто не-вещное: убеждения, представления, идеи.
Они будут сопротивляться попыткам сделать их объектами инструментализации, поскольку их жизнь протекает не только в вещном мире — они чувствуют, что есть что-то ещё, что-то такое, что выходит за пределы вещного. И это чувство говорит им о том, что быть вещью — это не единственный выбор для них.
Фотография — “Любовь в урне” Бэнкси (2018; источник).
Источник: Koine
