Трудно припомнить антоним для слова «диссидент». Разве что, если речь идет об эпохе Реформации, когда так называли протестантов. Противоположностью диссидента оказывался в этом случае, конечно, добрый католик.
А кто стоял по другую сторону баррикад, скажем, для советских диссидентов? Партийцы? Но ведь и Петр Григоренко состоял в КПСС, и считал себя настоящим ленинцем. Милиционеры? Однако один из основателей сионистского движения в СССР Гилель Бутман тоже был милиционер. Конформисты? Но разве не конформистскую позицию заняли в последних президентских выборах некоторые украинские «моральные авторитеты», которых все еще по инерции называют диссидентами…
Инакомыслие диссидента может быть обращено против любой утвержденной и охраняемой нормы. Нормы меняются, а сопротивление им — как было, так и есть. Диссидентство как позиция воспроизводится вновь и вновь, тогда как смысловое наполнение протеста меняется. Кто-то защищает права человека, а кто-то — национальных меньшинств, кто-то отстаивает свободу творчества, а кто-то — свободу вакцинации, а кто-то все вместе. Или попеременно.
И получается, что пресловутый универсализм великих нарративов — ничто в сравнении с истинно универсальной фигурой диссидента. Даже в небесной гармонии не обошлось без отщепенца!
Рискну предположить, что готовность противостоять и выдерживать конфликт в большей степени характеризует диссидента, чем приверженность определенным идеалам. То есть, волевые характеристики здесь срабатывают вернее, чем интеллектуальные. И именно за них мы ценим диссидентов.
Свои диссиденты есть и в школьных коллективах. Нормы подросткового общежития конкретны и жестки, и, уж конечно, не универсалистского характера. Нужно быть смелым, даже отчаянным человеком, чтобы пренебречь этими нормами. Такая смелость часто оборачивается лидерством, но еще чаще она провоцирует буллинг. Его жертв принято жалеть, опекать, поддерживать, но уж во всяком случае не восхищаться ими.
Внимание к буллингу расцвело последние лет тридцать-сорок. Об этом говорит появление множества терминов, описывающих нюансы и вариации феномена буллинга — моббинг, боссинг, культура отмены, кибербуллинг… Английское происхождение этих слов выдает в них агентов либерализации мира, и не случайно. Ведь идея прав человека предполагают в приоритете защиту прав слабых. Сильные себя и так могут защитить.
Но слабы ли те объекты буллинга, которые вызывают огонь на себя? Даже оказавшись «белой вороной» в агрессивной подростковой стае, как правило, можно дать задний ход, проявить конформизм и попытаться просоответствовать правилам. Кто-то готов на это, но не все. Знаю людей, которые не соблазнились плюшками конформности даже в сложные школьные годы. В жалости такие люди — будь они даже подростками — не нуждаются.
Ведь мы не жалеем диссидентов. Мы уважаем их, во всяком случае, обращаясь к историческим событиям, например, истории распада СССР. К современникам-диссидентам тоже относимся без особой жалости: порою злимся на них, а порою прислушиваемся —вдруг скажут что-то новенькое, свежее?
Позитивное отношение к диссидентам — признак либеральных ценностей, но не потому, что оно предполагает защиту слабых. Диссиденты не слабые; они — иные. Не соблазняемые позитивчиками конформизма, испытанные буллингом, неудобные, неуемные, противные по определению! Если кто-то кажется милейшим, приятным во всех отношениях человеком — это точно не диссидент.
Но покуда ценность плюрализма для нас актуальна, мы будем слушать диссидентов, а иногда и прислушиваться к ним. Особенно к тем, кто, отторгая навязываемые нормы, имеют визию лучших миров. Каждая такая визия добавляет возможностей и перспектив, а значит — свободы нам всем.
Больше визий, больше миров — хороших и разных!
Автор: Ольга МИХАЙЛОВА, писательница и философ
Источник: Koine
В оформлении использована картина Н. К. Рериха «Город осуждённый» (1914)
