В статье Дениса Семенова «Невыносимая онтология фрагмента» в «Койнэ» говорится, что мир фрагментируется, метанарративы распадаются, люди оказываются в отдельных фрагментах.
В статье Дениса Семенова «Невыносимая онтология фрагмента» в «Koine» говорится, что мир фрагментируется, метанарративы распадаются, люди оказываются в отдельных фрагментах, и их переживание онтологии отдельного фрагмента невыносимо, поскольку нет больше метанарратива, который осуществит сборку целого, придаст смысл и перспективу жизни внутри фрагмента.
Фрагмент
Не только жизнь националиста, который никогда не любил глобальное, но и жизнь антиглобалиста, анархиста, антирасиста, феминистки, ЛГБТ-шника и прочих нынешних радикалов от религий и идеологий, становится невыносимой именно из-за ощущения того, что они пытаются видеть мир из своих фрагментов при полном игнорировании метанарративов общего (несвоего) целого.
Нет общего целого — нет смысла, нет оснований, к которым можно апеллировать, нет перспектив у фрагмента, потому как перспектива фрагмента тоже определяется общим целым.
Существующие сегодня принципы толерантности и политкорректности между обособленными социальными фрагментами необычайно ошибочны.
Толерантность это необоюдный договор. Например, вы терпимо относитесь к иному (чужому), а оно вас пытается поглотить. То есть вы пытаетесь договориться с иным (чужим), а оно с вами договориться не пытается. Толерантность чаще всего это обмен недоминации на доминацию. Толерантность это глупая и наивная межкультурная ошибка.
Политкорректность по отношению к обездоленным или угнетенным есть создание таких политических отношений, в которых обездоленные или угнетенные быстро обзаводятся ресентиментом: вместо компенсации обездоленности и угнетенности быстро начинают требовать привилегий.
Обособление без толерантности и политкорректности это диссидентство. Слово «дисс-идент» означает того, кто против идентичности. В этом смысле все идентичности повсеместно умирают. Мир деидентифицируется, потому как распадаются все целостности, с которыми ранее можно было себя идентифицировать, а новое общее целое не появляется. Самоопределение в неопределенности становится основным процессом выбора экзистенции и транзистенции.
Денис говорит, что бессмысленно возвращать старые метанарративы, поскольку между ними обязательно начнутся войны.
Однако тут есть целый ряд соображений. Целое частей не имеет. Части есть у трупа. То есть, когда целое распадается на части, то целокупность становится не целым, а целостностью, которая может иметь в той или иной мере слабые связи фрагментов.
Таков собственно ход от постмодернизма, который был занят тем, что делал из целого труп (так называемый парад смертей: смысла, науки, философии, автора и т.д.): онтология тотальна, метафизика бесконечна, стоит предпочесть метафизику онтологии и закрыть доступ к онтологии, как мы преодолеем тотальность (и войны за разные тотальности), тем самым мы построим бесконечность фрагментов со своими множественными истинами. При этом мы проблематизируем смысл и перспективу и построим мир со слабыми связями, мир «прекарный», мир дезориентированный (целого то нет).
Немного дальше идет метамодерн, который пытается выстроить из фрагментов «ad-hoc целостности» под ту или иную задачу, цель, даже глобальную. Например, нынешняя эпидемия коронавируса выстроила через глобальную инфодемию мир страха, тотального цифрового контроля, удаленки работы, учебы, коммуникации и развлечений, где государства уже не столь важны, как раньше, и корпорации стают вровень с государствами.
Однако коронавирусная «ad-hoc целостность» мира в принципе не может создать метанарратив, поскольку она зиждется всегда либо на ресентименте, либо на фрагментарной, чаще всего негативной, эмоции — страхе, зависти, ненависти, агрессии. На таких эмоциях невозможно построить солидарность в принципе. А значит любые метанарративы в такой доминирующей эмоции будут лишь раскалывать любое общество: на тех, кто за LockDown и тех, кто против, на тех, кто за вакцинацию и тех, кто против, и т.д.
Точно также невозможно построить на «ad-hoc целостности» цифровых технологий единый мир. Поскольку цифра не имеет единого онтологического носителя, то здесь несколько «ad-hoc целостностей» могут противостоять друг другу.
Давайте сравним «ad-hoc целостности»: сетевое сообщество, роботы, искусственный интеллект в виде больших компьютеров с их Big Data, цифровой контроль корпораций, цифровой контроль государства, и, наконец, андроиды (цифровым образом улучшенные люди). Все эти целостности не только организуются по-разному, они еще и противостоят друг другу.
Иначе говори, такие «ad-hoc целостности» в принципе не могут быть превращены в целое, а значит не могут иметь общего смысла, общей перспективы, то есть единой онтологии и единой транзитологии.
Осколок
Ситуация, с которой мы имеем дело сегодня, сложнее, нежели фрагментация. Ведь фрагменты в свою очередь тоже могут распадаться на части или же целое может претерпевать настолько сильный удар, что распасться не на фрагменты, а сразу на осколки. В отличие от фрагментов, которые несут на себе узнаваемость целого, осколки не несут на себе узнаваемость целого. У фрагментов может быть онтология, а у осколков нет онтологии, в лучшем случае — своя онтика.
Предположим, мы пытаемся соединить осколки. Тогда мы получим комки разнородных осколков, у которых нет не только онологии, но уже даже и онтики. Комки осколков — это не целое и не целостность, а разнородная целокупность с потерянной онтологией и онтикой, в переживании кажимости.
Отличить осколок или комок осколков от фрагмента можно по мышлению. «All lives matter» — по сути означает, что люди это целое. «Black lives also matter»— черные это фрагмент («also» указывает на иные фрагменты). «Black lives matter» — черные это осколок.
Националисты, антиглобалисты, анархисты, антирасисты, феминистки, ЛГБТ-шники и прочие радикалы и эффективные менеджеры — кто они?
Что бы они о себе не думали, мышление выдает их с потрохами. В момент возникновения они еще могли иметь иллюзию, что они фрагменты. Их жизнь невыносима именно потому, что они из фрагментов превратились в осколки. Они пытаются длить универсальность, опираться на какие-либо основания. Но универсальность уже разрушена, а к мультиверсальности они не готовы.
Люди в осколках или люди-осколки — не диссиденты, они — дезориентанты, демотиваторы и депрессоры.
Однако есть принципиально иной подход к проблеме фрагментации и раскалывания мира, разрушения метанарративов, невозможности реализовать метамодерн как следующую фазу постмодерна.
Ойкумена
Избежать невыносимости онтологии фрагмента, онтики осколка и кажимости комка осколков можно за счет создания маленькой своей ойкумены. Ойкумена это отказ сразу же создавать общее большое целое, это малая первичная определенность в неопределенности.
Онтология ойкумены отличается от онтологии фрагмента тем, что ойкумена не происходит ни из какого целого, ни из какой целостности, ни из какого фрагмента, осколка или комка осколков. Ойкумена не какое-то новое государство, народ, нация, община или группа. Сегодня ойкуменисты — не диссиденты и не дезориентанты, они — маргиналы.
Ойкумена это ареал договора. То есть ойкумена это то, что некоторые сущие (люди, андроиды, роботы, искусственные интеллекты, пришельцы и внемирные сущности) договорились считать ойкуменой.
Если некоторые сущие договорились считать ойкуменой территорию, топологию, сетевое сообщество, группу сомыслия, то оно так и есть.
Ойкумены видят иные ойкумены, которые также есть договорными ареалами. Между ойкуменами может быть невмешательство или договор. Договор не обязательно должен быть мирным. Ойкумены могут воевать.
Ойкумена это целое, претендующее стать миром. В этом смысле онтология ойкуменальности предполагает многомирность.
Более подробно об этом изложено в моей работе-презентации «Постулаты о транзистенции».
Ойкуменизм не строит гомогенный тотальный мир, как это делали все религии и идеологии. Каждая ойкумена создает свой мир не только со своей экзистенцией, но и со своей транзистенцией (перспективой, пределами, трансценденцией, преобразованиями и т.д.), то есть ойкуменизм изначально принимает возможность расхождения ойкумен-миров разными несоединимыми путями.
Ойкумена допускает свой отдельный гетерогенный мир как один из множества миров, которые никак с иными мирами могут не то что не объединяться или не пересекаться, но даже и случайно не связываться.
В ойкуменизме нет никакого мультикультурализма, там просто сложноуровневое множество культур на различных основаниях и установках, которые договорились по некоторым важным пунктам. Между договорившимися действует принцип недоминации. Недоговорившихся никто не толерирует и никакой политкорректности по отношению к ним не демонстрирует.
Ойкуменизм выстраивает три уровня договоров — внутри ойкумены, между ойкуменами, которые договорились о политии, и между ойкуменами, которые не договорились. Ни в одном типе договоров нет никакой толерантности, только договорные отношения, включая, мир, войну и безразличие (игнорирование), что приравнивается к согласию о невмешательстве.
Общее целое рассматривается тоже на двух уровнях. Человечество это сущностной договор. Всечеловечество это социальное объединение с ориентацией на сущностной договор.
Всечеловечество поэтому это не гомогенное предприятие, а гетерогенное. Всечеловечетво неедино, полиойкуменально, полиэкзистентно, политранзистентно, то есть многомирно.
Важное различие также проявляется в представлении о том, что Денис называет «негентропийными знаниями» и «мыслительными практиками», в пример чего он приводит монастыри из романа Нила Стивенсона «Анафем».
Монастырь это вполне себе известная, застывшая и довольно костная форма интеллектуальных практик, наилучше всего справляющаяся либо с просветлением в одиночестве, либо с организованной работой по образованию и сохранению знаний, помимо конечно молитв и разной жизнеподдерживающей деятельности. Монастыри редко являются практиками мыслепроизводства.
В этом смысле ойкуменизация также предполагает появление новых «мыслительных практик» — «свободных мыслителей» или «групп свободных мыслителей». Замысел в том, что мыслители не должны быть привязаны ни к какой институализации. Софистические дискуссии — как публичные, так и благородные — есть форма их спонтанного мышления.
Жить они могут на подаяния или иметь вполне себе легальную социальную жизнь, заниматься бизнесом или образованием, но именно в контексте мышления они не должны вмешиваться в социальную жизнь. Это не вполне монастыри. Это мыслительное монашество в миру.
Мыслящие вполне могут создать себе как социальное пространство в ойкуменах, так и быть совершенно отдельными ойкуменами. В этом смысле мышление нужно рассматривать не как функциональную нишу социальности — монастырь, — а как свою самодостаточную ойкумену, заключающую договора с иными ойкуменами.
Источник: ХВИЛЯ
