Одна из мудростей, которой нас бомбардируют СМИ, заключается в том, что пандемия Ковид-19 научила нас о нашей смертности и биологической ограниченности: мы должны отказаться от нашей мечты о господстве над природой и принять наше скромное место в ней.
Есть ли более отрезвляющий урок, чем быть униженным и сведенным к почти бессилию вирусом, примитивный механизм саморепродукции которой некоторые биологи даже не считают формой жизни? Неудивительно, что это требует новой этики скромности и глобальной солидарности.
Но является ли это истинным уроком, который следует извлечь? Что, если проблема жизни в тени пандемии совершенно противоположна: не смерть, а жизнь, странная жизнь, которая затягивается, не позволяя нам ни жить в мире, ни быстро умирать?
Итак, что же нам делать с нашими жизнями в этом затруднительном положении?
Может быть, песня группы “Рамштайн” “Далай-лама” указывает на правильный ответ. Песня в определенной мере основана на балладе Гёте “Лесной царь”. Поэт описывает отца с сыном, скачущих на коне через лес в непогоду вечерней порой. Сыну кажется, что его манит к себе лесной царь; отец же объясняет ему, что это всё ему мерещится. В конце сын кричит о том, что лесной царь нагнал его. Когда они, наконец, приезжают домой, отец обнаруживает, что ребёнок мёртв.
В песне Тиля Линдеманна ребенок летит в самолете со своим отцом. Как и в стихотворении, путешественникам угрожает таинственный дух, который “приглашает” ребенка присоединиться к нему (хотя только ребенок может это услышать). Но если в балладе Гете встревоженный отец едет за помощью, держа ребенка на руках, только для того, чтобы обнаружить, что его сын мертв; в песне “Рамштайн” смерть ребенка вызвана самим отцом.
Какое отношение все это имеет к Далай-ламе? Песня не просто издевается над страхом нынешнего Далай-ламы перед полетами – здесь есть более тесная связь с ядром буддийского учения. Страх Далай-ламы перед полетами странным образом перекликается со словами Господа на небесах в песне “Рамштайн”: “Люди не летают / Сказал Господь с небес / Чадам своим летящим”, – чтобы вызвать сильную турбулентность, которая убьет ребенка. Но как? Не просто разбивая самолет, а непосредственно преследуя душу ребенка: “Хор стекает с облаков / Вползая в маленькое ухо / Поди сюда и сиди здесь / Любимый наш / Наш братец”. Голос дьявола – это не жестокий окрик, а мягкий любящий шепот.
Мы должны жить, пока не УМРЕМ
Эта двусмысленность имеет решающее значение: внешняя грубая угроза удваивается припевом соблазняющих голосов, которые слышит только ребенок. Ребенок борется с искушением подчиниться этим голосам, но отец, держа его слишком крепко, чтобы защитить, не замечает его одышки и “выталкивает душу из ребенка”. (Обратите внимание на двусмысленное окончание песни: в тексте никогда не говорится, что самолет действительно упал, только то, что была сильная турбулентность).
Отец (который, очевидно, Далай-лама) хочет защитить ребенка от реальной внешней угрозы, но в своей чрезмерной защите убивает сына – есть что-то более глубокое, что разделяется Далай-ламой и “Королем ветров”. Очевидный намек на то, что буддийская защита от боли и страданий уничтожает нас, исключает из жизни.
Здесь можно процитировать известный ироничный пересказ первых строк гимна ГДР(Auferstanden aus Ruinen / Und der Zukunft zugewandt – Восстал из руин / И отправился в будущее) послание песни “Далай-лама” фактически звучит так: Einverstanden mit Ruinen / Und в Zukunft abgebrannt – Согласен на руины / и в будущем сожжен.
Однако, “Далай-лама” придает этой стандартной пессимистической мудрости дополнительный оттенок – припев песни звучит так: “Weiter, weiter ins Verderben / Wir müssen leben bis wir sterben” (“Дальше, дальше в погибель / Мы должны жить, пока не умрем”) – это то, что Фрейд назвал инстинктом смерти в его чистом виде: не стремясь к самой смерти, мы должны жить, пока не умрем, это бесконечное затягивание жизни, это бесконечное принуждение к повторению.
Припев звучит как пустая тавтологическая мудрость – как “за минуту до смерти месье ла Палис был еще жив” – то, что во Франции называют ляпалиссиадой. Но “Раммштайн” перевернул очевидное утверждение, что “сколько бы ты ни жил, в конце концов ты умрешь”: пока ты не умрешь, ты должен жить. Что делает версию “Раммштайн” не пустой тавтологией, так это этическое измерение: прежде чем мы умрем, мы не просто (очевидно) живы, мы ДОЛЖНЫ жить.
Для нас, людей, жизнь – это решение, обязательство, ведь мы можем потерять волю к жизни.
Эта позиция “мы должны жить, пока не умрем” является особенно важной сегодня, когда пандемия напоминает всем нам о нашей конечности и смертности, о том, как наша жизнь зависит от непонятного сочетания (как кажется нам) непредвиденных обстоятельств. Истинная проблема, с которой мы сталкиваемся почти ежедневно, заключается не в том, что мы можем умереть, а в том, что жизнь просто затягивается в неопределенности, вызывая постоянную депрессию, потерю воли к ее продолжению.
Мы ДОЛЖНЫ жить, пока не умрем
Увлечение образами тотальной катастрофы и конца цивилизации превращает нас в зрителей, которые болезненно наслаждаются распадом нормальной жизни; это увлечение часто питается ложным чувством вины (пандемия как наказание за наш декадентский образ жизни и т.д.). Сейчас, после того, как нам пообещали вакцину и начали распространяться новые штаммы вируса, мы оказались в ситуации бесконечно отсроченной катастрофы.
Обратите внимание, как меняются временные рамки: весной 2020 г. власти часто говорили, что “через две недели должно стать лучше”; затем, осенью 2020 г. – два месяца; сейчас – подождите полгода, летом 2021 г., может быть, или чуть позже все наладится; уже слышатся голоса, которые ставят конец пандемии в 2022 г., даже в 2024 г… Каждый день приносит новости – вакцины работают против новых вариантов, а может быть, и не работают; российский “Спутник” – это плохо, но потом, похоже, он работает неплохо; есть большие задержки в поставках вакцин, но большинство из нас все равно будет вакцинировано к лету… эти бесконечные колебания, очевидно, тоже доставляют удовольствие, облегчая нам переживание страданий.
Как и в “Далай-ламе”, Ковид-19 – это турбулентность, которая разрушила нашу повседневную жизнь. Что вызвало ярость сегодняшних богов? Были ли они оскорблены нашими биогенетическими манипуляциями и разрушением окружающей среды? И кто же Далай-лама в нашей реальности?
Для Джорджо Агамбена и многих протестующих против изоляции и социального отчуждения, Далай-лама, который притворяется, что защищает нас, но на самом деле душит наши социальные свободы, является властью, которая, якобы пытаясь защитить нас, душит нашу способность жить, прежде чем мы должны умереть.
Мы должны ЖИТЬ, пока не умрем
Недавно Агамбен написал короткое стихотворение под названием “Они отменили любовь“, которое проясняет его позицию. Вот две строчки из его стихотворения:
Во имя медицины они отменили свободу,
ждем, чтобы медицину отменили.
…
Во имя жизни они отменили человека,
Ждем, чтобы и жизнь отменили.
Но можно спорить и с точностью до наоборот: разве позиция, за которую выступает Агамбен, – давайте как обычно придерживаться нашей социальной жизни, – тоже не является соблазнительным голосом ангелов, которому мы должны сопротивляться? Слова самого Агамбена можно перевернуть и обратить против него: “Если медицину отменили во имя свободы, то свободу тоже отменят…. Если жизнь отменили во имя человека, то и человека отменят”.
Слова “Рамштайн”, что “мы должны жить, пока не умрем”, показывают выход из этого тупика: бороться с пандемией не путем ухода из жизни, а как способ жить с максимальной интенсивностью. Есть ли сегодня кто-нибудь более ЖИВОЙ, чем миллионы медицинских работников, которые с полным осознанием этого ежедневно рискуют своими жизнями?
Многие из них умерли, но до самой смерти они были живы. Они не просто жертвуют собой ради нас в обмен на нашу лицемерную похвалу. Еще меньше их можно назвать машинами выживания, сведенными к самым элементарным вещам. На самом деле, это те, кто сегодня больше всех жив.
Источник: R&T
