«Разговоры на песке» — эссе Тайсона Янкапорты, сотрудника Университета Дикина, выходца из клана австралийских аборигенов. В этой книге Янкапорта предлагает взглянуть на историю западного мира через призму аборигенного критического мышления. Публикуем отрывок, в котором объясняется, как, например, история Пруссии выглядит для коренных жителей Австралии.
Отрывок из книги Тайсона Янкапорты «Разговоры на песке»
В аборигенной культуре беседа представляет собой нечто большее, чем история или простой разговор: это структурированная культурная деятельность, в которой даже ученые видят действенную и строгую методологию производства, проверки и передачи знаний. Ее ритуал включает в себя такие элементы, как история, юмор, жест и мимикрия для достижения консенсуса, выработки смысла и внедрения инновации. Будучи связанной с конкретными местами и отношениями, беседа глубоко погружена в местный контекст, определенный особенностями мировоззрения ее участников.
Беседа регулируется правилами активного слушания и взаимного уважения, а ее участники скорее созидают на основе того, что сказали другие, нежели противостоят им, оспаривая их идеи. Не существует твердого правила, согласно которому в каждый конкретный момент говорить может только кто-то один: принцип взаимного уважения подразумевает, что другие участники имеют право вмешиваться, чтобы поддержать говорящего или дополнить то, что он говорит. Правила «жезла оратора» тоже нет (Запад почерпнул эту идею из культуры американских индейцев).
Такой перекрестный (back-and-forth) стиль беседы устраняет неприятный феномен, характерный для многих разговоров, встреч и диалогов, когда один из собеседников стоит и несет чепуху, в то время как остальные вежливо молчат и киснут от скуки (в аборигенной культуре монологи встречаются редко, за исключением случаев со стариком, когда тот рассказывает долгую историю, или с разгневанным человеком, который излагает причины своего недовольства). Благодаря постоянным наложениям высказываний беседа протекает живо и динамично и служит источником вдохновения для участников.
Не будучи линейной, она переходит с одной темы на другую, но часто возвращается к сказанному ранее, чтобы выявить связи между различными наборами данных, которые невозможно установить при более аналитических формах диалога. В ней могут наступать периоды комфортного молчания, которые тоже являются частью общения, дают возможность поразмыслить и не воспринимаются как что-то неловкое. Итогом беседы становится выработка ценностей и направлений, которые разделяют все члены группы, а консенсус между ними может включать различные точки зрения.
Основной формой коммуникации в беседах является нарратив, когда участники делятся забавными случаями, историями и пережитым опытом. Их могут дополнять разговоры на песке, когда люди рисуют изображения на земле (или даже в воздухе), чтобы проиллюстрировать что-то или показать какое-то место. Если кто-то хочет ярче передать события, происходящие в историях, он может разыграть их в лицах. Частью ритуала зачастую становится совместное потребление напитков или еды — в наши дни это, как правило, чашка чая. Нередко беседы сопровождаются совместной культурной деятельностью, например шитьем, рисованием, плетением, подготовкой к Церемонии или даже разгадыванием кроссвордов и изготовлением украшений для вечеринки по случаю дня рождения.
Обычно беседующие рассаживаются так, чтобы каждый участник мог видеть всех остальных, — например, по кругу; как бы то ни было, здесь нет разделения на сцену и зрительный зал. Это устраняет иерархические препятствия для достижения консенсуса и позволяет избегать чувства стыда, которое часто возникает у людей, оказывающихся в свете прожекторов или сталкивающихся с необходимостью выступить перед публикой. Некоторые члены группы могут обладать большим авторитетом и уважением, чем другие, если они старше по возрасту, но этот авторитет обычно используется, чтобы ставить на место людей, нарушающих правила, а не для раздувания собственного эго. Обычно.
Беседы способны нести и более важные функции, чем стимуляция памяти и вовлечение. Будучи перенесенными в современную медиасферу, они могут стать революционной инновацией — освобождающей и расширяющей возможности. К сожалению, этот потенциал чаще всего остается нераскрытым в историях о Времени сновидений и в рассказах о пережитом — жанрах, пользующихся особой популярностью среди аборигенов. Такая разновидность нарратива тоже важна, но ей не хватает мощной критической составляющей, присущей аборигенному взгляду на мир.
«Сильный голос аборигенов» должен не просто пересказывать наш субъективный опыт: мы также должны анализировать нарративы культуры оккупантов — с тем, чтобы противопоставить ей свои контрнарративы. Это довольно трудно, потому что всякий раз, когда в любом институте мы отвоевываем небольшое пространство для критических аборигенных взглядов, консервативные ученые мужи настаивают на том, чтобы мы сосредотачивались на истории западной цивилизации, особенно в системе образования; и я согласен: мы должны детально анализировать историю этой цивилизации в школах.
Неспроста вокруг школ и образования ведутся идеологические баталии и культурные войны, захлебывающиеся патриотической риторикой и лозунгами о становлении нации. В условиях современной цивилизации школы становятся ареной политической борьбы из-за того, что они являются главными инструментами создания больших нарративов, необходимых для обеспечения прогресса. Вся история глобализации тесно связана с тем, как и почему появилась современная образовательная система. Я иногда задаюсь вопросом: что бы случилось, если бы людям пересказали эту историю с точки зрения аборигена, изучившего архивные документы федерации и первые учебные программы в Пруссии?
Ответ на этот вопрос звучит так: нелепая теория заговора, которой не нашлось бы места в стеклянном шкафу, набитом черепами. Именно поэтому я ее сейчас и изложу.
Большинство фактов можно проверить, но те, которые я использовал для построения нарратива, прошли особенно тщательный отбор. Я сочинил этот рассказ с целью показать, как люди могут перевирать историю в угоду своим интересам и нарративам… Вообще же я написал его скорее для смеха: забавно представить, как выглядела бы история, если бы ее писали не победители, а проигравшие вроде меня.
Так вот, история современной системы образования — это история перехода от эпохи империализма к современной эпохе глобализации. Как и все истории, касающиеся цивилизаций, она начинается с захвата земель, принадлежавших коренному народу, а именно — пруссам, которые жили на территории, расположенной между сегодняшними Германией и Россией, начиная по меньшей мере с 9000 года до н. э. Они торговали янтарем и пенькой в Европе и Азии, но в основном жили за счет охоты и рыбной ловли. Их общество просуществовало до XIII века.
На юге проблемы зрели на протяжении столетий. Германцы и другие северяне (бежавшие в предшествующие эпохи от римских завоеваний, от повышения уровня моря и от голода, вызванного истощением почв вследствие внедрения сельского хозяйства) превратились в викингов. В те времена слова «викинг» и «бандит» были синонимами, и эти ребята, плававшие на лодках, представляли собой реальную опасность. Они разорили Британию и навсегда изменили этот остров, даром что он уже был завоеван до того римлянами и кельтами, так что бедолаги британцы трижды испытали на себе бесчинства колонизаторов. Пруссам повезло больше: в течение столетий они находились вдали от ужасов колонизации и жили по старинке, как и многие другие коренные народы Севера. До определенного момента.
Это были не отдельные крупные государства, как сегодня, а многонациональные группы регионов — много регионов, все с разными законами, языками и обычаями: очень похоже на то, что было в Австралии до колониальной оккупации. Большие страны с одним законом, одним языком и одним народом — это совсем недавнее изобретение, созданное для более эффективного контроля над населением и ресурсами в экономических целях.
Поэтому, когда римляне ушли из германских земель, богатые землевладельцы, стремившиеся к господству, приложили немало усилий для восстановления римской системы социального контроля. В течение тысячи лет множество мелких государств бились между собой, стремясь снова утвердить прежнюю систему власти, а на их гербах красовался римский орел. Эта одержимость Римом впоследствии создала немало проблем, особенно пруссам, исконно обитавшим на севере.
В XIII веке рыцарская организация под названием Тевтонский орден обособилась от прочих германских областей и решила создать собственное государство на прусских землях. Для этого пруссов завоевали и уничтожили или ассимилировали, в результате чего все население стало тевтонским. В классической живописи и рисунках в жанре фэнтези вы не встретите изображений рыцарей, режущих туземцев, зато увидите закованных в латы героев, храбро истребляющих зверей, драконов и мифических монстров.
Эти существа символизировали племенные культуры мира: европейский романтический образ рыцаря, убивающего дракона, на самом деле является скрытой отсылкой к систематическому геноциду так называемых язычников. Эта европейская традиция пропаганды, в рамках которой жертвы геноцида изображаются опасными животными, впоследствии успешно применялась против евреев и даже против «диких стай» тут, в Австралии, где коренные жители еще полстолетия назад зачастую не воспринимались как люди, имеющие гражданские права.
К 1281 году Тевтонский орден перебил пруссов и создал новое государство — Пруссию. Интересно, что эти «белые рыцари» активно участвовали в крестовых походах, которые римско-католическая церковь в течение нескольких веков организовывала для завоевания и удержания Иерусалима и других священных мест. Эти затеи оказались настолько провальными, что, вместо того чтобы привести Европу на Ближний Восток, они привели Ближний Восток домой, в Европу, в виде системы управления, которую европейцы там увидели и которая пришлась им по нраву.
В эпоху крестовых походов эта система находилась на последнем издыхании: первые мировые цивилизации истощили ближневосточные леса и сельскохозяйственные угодья настолько, что те превратились в пустыню. В последующие столетия выжившие стали переходить к более устойчивому укладу — племенному, основанному на натуральном сельском хозяйстве и скотоводстве (в ХХ веке нефтяные интересы англосаксов перевернули этот уклад с ног на голову).
Провалившаяся модель, которую позаимствовали тевтонские рыцари, была изобретена не на Ближнем Востоке. Ее истоки лежат в безуспешных азиатских экспериментах по построению крупных, полностью авторитарных государств, которые постоянно расширялись и наращивали производство. Все это было совершенно чуждо Европе, привыкшей к системе мелких военных вождей и олигархов, которые хаотично боролись за сокращающиеся природные ресурсы и периодически досаждали местным крестьянам, которые в целом продолжали жить примерно так же, как и в железном веке. Новая экзотическая система, внедренная тевтонскими рыцарями, основывалась на абсолютной власти, сосредоточенной в руках единого, строго организованного центрального правительства, которое контролировало повседневную жизнь всех и каждого.
Не забывайте, что эти новоявленные пруссаки до этого тысячу лет пытались воспроизвести систему контроля, которую им навязали римляне, завоевавшие Германию (позднее Великобритания и США переняли имперские методы Рима, суть которых заключается в том, что местным элитам поручается держать под присмотром завоеванные народы, — тем самым поощряется насилие и конкуренция, а покоренные превращаются в вассалов, которые сами себя стерегут). Пруссия даже переняла в качестве герба римского орла, которого позднее позаимствовали нацисты и Соединенные Штаты. От чарующих мечтаний римлян о власти и контроле не удалось избавиться даже в наши дни.
В XVIII веке, при Фридрихе Великом, несмотря на свои скромные размеры и нехватку природных ресурсов, Пруссия превратилась в одну из наиболее влиятельных держав в Европе. Этим она была обязана своей регулярной армии, которая численно превосходила армии любого из ее соседей. Ни одна страна не могла держать под ружьем такое количество своих граждан на постоянной основе. Прусская система тотального контроля успешно обеспечивала полное подчинение населения воле правительства, благодаря чему создание массовой регулярной армии не представляло никаких проблем (столетие спустя американское правительство воспользовалось этой формулой для содержания постоянной регулярной армии по совету прусского военного консультанта по имени фон Штейбен).
На этом Пруссия не остановилась. Чем меньше прав оставалось у прусских граждан, тем сильнее становилось государство. Племянник Фридриха Великого продолжил этот процесс, лишив взрослое население страны всех прав и привилегий.
Источник: Горький
