Эффективный альтруизм (ЭА) – это программа рационализации благотворительной деятельности, направленная на то, чтобы люди делали “наибольшее добро” при затрате денег или времени.
Впервые она была сформулирована двумя оксфордскими философами чуть более десяти лет назад в качестве практического применения моральной теории консеквенциализма, и с самого начала одним из ее отличий в мире филантропии было расширение класса получателей благотворительной помощи за счет включения в него нечеловеческих животных.
ЭА стала объектом недовольства и даже насмешек со стороны левых активистов и критиков, которые ассоциируют консеквенциализм с деполитизирующими тенденциями велфэризма. Однако эти упреки ЭA в основном бьют мимо цели, и многие недоброжелатели приходят к выводу, что, как бы ни были наивны усилия, направленные на то, чтобы заставить банкиров, технологических предпринимателей и им подобных эффективно раздавать свои деньги, они не наносят серьезного вреда.
Однако данная позиция больше не выдерживает критики. Мы наблюдаем взрывной рост ЭA. Некоторые аффилированные с ЭА организации, такие как Open Philanthropy, уже предоставляют гранты на сотни миллионов долларов в год. Отчасти опираясь на сопутствующие тенденции в экономике развития и в тандеме с такими движениями, как импакт-инвестирование, ЭA стала силой, способной наложить свой отпечаток на целые области социального взаимодействия. Подобное наглядно заметно на примере деятельности по защите животных, к которой ЭA привлекла значительное внимание и обеспечила серьезное финансирование.
Одним из результатов этого взрыва стало то, что рейтинговые структуры, руководствующиеся принципами ЭA, выступают в роли теневой силы, которая искусственно отдает приоритет организациям, выступающим в защиту животных, и которые с точки зрения ЭA считаются “эффективными”. Одновременно они заставляют сократить или даже прекратить финансирование множества организаций, считающихся “неэффективными”, в то же время оказывая давление на другие организации с целью искусственного изменения их миссий, чтобы соответствовать их показателям оперативной “эффективности” и затем только обеспечить их финансирование.
Такое положение дел вызвало критику со стороны зоозащитников (часто звучащую лишь вполголоса в связи с опасением оттолкнуть финансистов, поддерживающих ЭA). Тем не менее, сторонники ЭA, независимо от того, обеспокоены ли они судьбой животных или нет, в большинстве своем придерживаются позиции, что у них нет серьезных критиков, и что скептикам следует довольствоваться их попытками постоянно корректировать свою практику.
Тем не менее, ЭА опровергается существованием серьезных критических ресурсов как внутри, так и вне той философской традиции, в которой зародилась сама ЭA. В свете неоспоримого влияния ЭА и ее успеха в привлечении идеалистически настроенной молодежи, важно убедительно доказать, что она обязана своим успехом в первую очередь не сомнительной ценности своей моральной теории, а ее совместимости с политическими и экономическими институтами, ответственными за появление некоторых из тех самых проблем, которые она устраняет. Несмотря на искреннюю преданность многих отдельных приверженцев, рефлексия над ЭА демонстрирует ее как непосредственный пример моральной коррупции.
Анатомия ЭA
Идеи консеквенциализма лежат в основе деятельности многих ориентированных на ЭA организаций, занятых в основном на работе с людьми. Это Development Media International, GiveWell, Giving What We Can и др. Также подобные представления лежат в основе деятельности ориентированных на ЭА структур, в основном занятых животными.
Среди них Animal Charity Evaluators и Faunalytics. Кроме того они обосновывают и деятельность таких структур, как Open Philanthropy, которая занимается как людьми, так и нечеловеческими животными. Консеквенциализм – это довольно большая крыша, под которой помещаются самые разные сторонники ЭА.
Некоторые сторонники утверждают, что эффективным альтруистам необязательно быть консеквенциалистами[1]. Другие заходят еще дальше, утверждая, что ЭА вообще “не зависит от каких-либо теоретических обязательств”[2]. Последнее утверждение неверно, поскольку отражает незнание конкурирующих этических традиций, из которых проистекает критика ЭА. Но будет справедливым оставить в стороне вопрос о том, можно ли быть эффективным альтруистом, не будучи при этом консеквенциалистом.
Консеквенциалистские позиции, которые фигурировали при формулировании идеи и институциональном оформлении ЭA, предполагают наличие особого философского мировоззрения, и от критики этого мировоззрения можно перейти к обоснованной атаке на наиболее опасные черты ЭA. В результате неконсеквенциалистское мировоззрение позволяет разоблачить как заблуждение рассуждения в стиле ЭA о том, что его сторонники делают “больше всего добра”, делегитимировать оценки благотворительных организаций, которые предполагают последовательность таких рассуждений, и таким образом сделать спорным вопрос о том, являются ли такие оценки обязательно консеквенциалистскими.
Консеквенциализм – точка зрения, согласно которой моральная правота – это вопрос о том, как получить наилучшие последствия или наилучшее положение дел. “Лучшим” при этом считается то, что имеет наибольшую ценность. Таким образом, позиция консеквенциалистов основывается на теориях ценности, которые ей предшествуют. В рамках этой схемы консеквенциалисты могут быть весьма неразборчивы в отношении того, какие вещи оцениваются как правильные или неправильные [3].
Они могут говорить о правильности не только действий, но и всего, что чревато последствиями, включая желания, убеждения, склонности и последовательности действий. Хотя последователи ЭА могут быть достаточно неразборчивы в отношении того, что считается ценностями, они также делают ряд эпистемологических допущений, которые ограничивают то, какими могут быть ценности.
Эффективные альтруисты часто демонстрируют свои консеквенциалистские установки, помещая себя в пространство консеквенциалистских альтернатив. В течение короткой истории ЭA, самопровозглашенные эффективные альтруисты зачастую брали в качестве объектов моральной оценки конкретные действия, в то же время принимая в качестве основной ценности тот вид благосостояния, который фиксируется метриками экономики велфэра.
Одним из инструментов, который иногда рекомендуется для оценки действий с точки зрения благосостояния, является скорректированный по качеству год жизни или QALY, экономическая метрика для программ здравоохранения, которая объединяет показатели стоимости продления жизни людей с определенными показателями качества жизни за соответствующий период, при этом один QALY равен одному году жизни в полном здравии [4].
Некоторые эффективные альтруисты используют QALY, чтобы определить, какое из множества действий (скажем, медицинское вмешательство для излечения “десяти человек от СПИДа [по сравнению с вмешательством для излечения] ста человек от тяжелого артрита”) дает большее благосостояние и приносит больше пользы [5].
Оценки часто включают дополнительные шаги, такие как рандомизированные контрольные замеры для получения достоверных данных о последствиях вмешательства, расчеты предельной полезности вмешательств и контрфактические соображения о ценности результатов, которые были бы получены в результате различных вмешательств, которые возможно предпринять.
Есть еще один момент, когда эффективные альтруисты выступают с точки зрения консеквенциализма. Консеквенциалисты иногда пытаются придать блеск своему взгляду на мораль, утверждая, что их рассуждения о морали осуществляется с “точки зрения вселенной”, подчеркивая, что они представляют себе такие рассуждения как отстраненные и беспристрастные [6].
Эта абстрактная моральная эпистемология является одним из признаков морального радикализма, который, хотя иногда и критикуется за степень своих требований, нравится консеквенциалистами. Моральный радикализм заключается в том, что наша способность действовать так, чтобы в любом случае добиваться ценного результата, предъявляет к нам такие же моральные требования, как и наша способность производить ценный результат в непосредственных обстоятельствах.
Рассмотрим здесь известный случай из практики выдающегося философа и сторонника ЭА Питера Сингера. Если мы принимаем благосостояние за ценность, то наша способность действовать так, чтобы предотвратить страдания где бы то ни было на земле, предъявляет к нам такие же моральные требования, как и наша способность предотвратить страдания малыша, оказавшегося без сопровождения взрослых, который тонет в мелком пруду рядом с дорогой, по которой мы идем [7].
Этот радикальный поворот к абстрактной моральной эпистемологии консеквенциализма лежит в основе двух фирменных жестов эффективных альтруистов. Во-первых, эффективные альтруисты следуют именно ей, когда призывают нас руководствоваться своими рекомендациями таким образом, чтобы вопрос о том, кому именно помогают, рассматривался как несущественный, важно не следовать своим страстям и не отдавать предпочтение делам, к которым мы испытываем особую привязанность [8].
Во-вторых, эффективные альтруисты предполагают радикальный подход к абстрактной моральной эпистемологии, призывая нас делать “наибольшее добро”. Их абстрактный подход исключает любой взгляд на добродетель, согласно которому правильность действий определяется реакцией на обстоятельства, и это делает более естественным объяснение правильности через ценность последствий действий.
Консеквенциалисты могут считать, что существует множество видов ценностей, и среди них никогда не было “консенсуса по поводу относительного веса какого-либо конкретного набора ценностей” [9]. Но именно представление о том, что правильность – это вопрос ценности количественно измеримых последствий, предотвращающее жонглирование различными классами ценностей, позволяет производить конкретные суждения о том, как сделать наибольшее добро.
Образ моральной рефлексии “с точки зрения бога”, предложенный ЭA, ставит под вопрос альтернативные представления о морали и моральном поступке, не оставляя места для взглядов, нетерпимых к идее, что моральная рефлексия должна производиться с точки зрения вселенной. Таким образом, исключаются взгляды – например, некоторые кантовские конструктивизмы – которые объединяют представления о моральной рефлексии как перспективные по существу с представлением о теоретической рефлексии как максимально абстрактной [10].
Также исключаются взгляды, которые объединяют представления о моральной рефлексии как по существу ангажированной пониманием теоретической рефлексии, в которой такая рефлексия также не регулируется идеалом абстракции. Под последним брендом помещаются различные взгляды, некоторые из которых связаны с направлениями теории добродетели, которые представляют ценности как вплетенные в ткань мира, так что нам нужна особая чувствительность, чтобы их распознать.
Многие эффективные альтруисты не осознают это последнее исключение как таковое. Основатели ЭA, получившие образование в Оксфорде, работают в философской традиции, обязанной классическому эмпиризму предположением, что субъективные способности имеют существенную тенденцию препятствовать нашему доступу к миру. Мыслители из этой традиции часто просто считают само собой разумеющимся, что любые подлинные, объективные свойства мира доступны абстрактно. Знакомство историей данной традиции показывает, что такая позиция по меньшей мере сомнительна.
В оксфордской философии ХХ века велись серьезные дебаты о том, являются ли субъективные склонности внутренне присущими нашей способности приводить мир в состояние познаваемости. Среди наиболее активных участников этих дискуссий были члены группы женщин-философов из Оксфорда во время и после Второй мировой войны – включая Г.Э.М. Энском, Филиппу Фут и Айрис Мердок – которые дистанцировались от идеи, что субъективные склонности неизменно имеют тенденцию блокировать правильный взгляд на вещи.
Эти философы освободили место для взглядов, согласно которым представления о ценностях следуют закономерностям, которые сами, будучи объективными, доступны только с ненейтральных позиций [11]. Если обойти стороной эту часть англоязычной философии, то значит упустить из виду ее самые значительные ресурсы для критики консеквенциализма и его ЭА-ответвлений.
Руководящие ЭА идеи следует рассматривать вместе с работой организаций, которые их реализуют. Если говорить о зоозащите, то мы можем сделать моментальный снимок деятельности известного оценщика благотворительных организаций для животных, аффилированного с ЭA – Animal Charity Evaluators. Девять зоозащитных организаций получили от Animal Charity Evaluator либо высший (“top”), либо второй высший (“stand out”) рейтинг за 2019 год. Из них по меньшей мере восемь занимаются сельскохозяйственными животными. (Возможно единственное исключение – это компания Faunalytics, которая самостоятельно использует принципы ЭA для оценки благотворительных организаций для животных).
На сайте Animal Charity Evaluator объясняется, что на каждую собаку или кошку, “подвергнутую эвтаназии” в приюте, во всем мире приходится 3 400 умерщвленных сельскохозяйственных животных, однако расходы на организации, занимающиеся проблемами животных в промышленном сельском хозяйстве, составляют лишь малую часть средств, выделяемых на защиту животных.
Из восьми рекомендованных организаций, занимающихся проблемами сельскохозяйственных животных, шесть – или 75% – в основном занимаются улучшением благосостояния животных в промышленном животноводстве (The Albert Schweitzer Foundation, Animal International, The Humane League, Compassion in World Farming, The Federation of Indian Animal Protection Organisations, Sinergia Animal), а две другие (The Good Food Institute и Sociedade Vegetariana Brasileira) в большей степени сосредоточены на структурных преобразованиях.
На сайте организации Animal Charity Evaluator поясняется, что она больше доверяет оценкам краткосрочного воздействия благотворительных мероприятий, чем оценкам долгосрочного воздействия усилий по изменению системы.
Институциональная критика
Наиболее подробная критика ЭА, разработанная в основном экономистами и политическими теоретиками, иногда называется институциональной критикой [12]. Эта критика атакует эффективных альтруистов за то, что они пагубным образом исходят из крайне узкой интерпретацией класса вещей, которые можно оценить как правильные или неправильные. Она направлена на склонность эффективных альтруистов сосредотачиваться на отдельных актах и их ближайших последствиях и, более конкретно, на несложных действиях, которые уменьшают страдания в краткосрочной перспективе.
Сторонники институциональной критики в целом обеспокоены тем, что ЭA пренебрегает порядками скоординированных действий, направленных на изменение социальных структур, относительно которых достоверно известно, что они вызывают страдания. Метрики ЭA лучше всего подходят для выявления краткосрочного результата конкретных действий, поэтому тенденция ЭА не учитывать воздействие скоординированных действий может рассматриваться как отражение “предвзятости измеримости”.
Лейтмотивом институциональной критики ЭA является то, что эта предвзятость политически опасна, поскольку она скрывает структурные, политические корни глобального страдания, тем самым способствуя его воспроизводству путем ослабления существующих политических механизмов для позитивных социальных изменений [13].
Институциональная критика ЭA также может быть применена к рейтингам Animal Charity Evaluator за 2019 год. То, что Animal Charity Evaluator отдает предпочтение улучшению условий содержания сельскохозяйственных животных, может быть принято за отражение форм (“измерительной”) предвзятости в его метриках, которые лучше всего подходят для выявления результатов более простых усилий с четким краткосрочным результатом.
Такой выбор говорит о желании изменить методы работы мясных компаний таким образом, чтобы не подвергать сомнению более широкий политический контекст, в котором существуют такие компании. В результате, несмотря на искреннее желание защитить животных, Animal Charity Evaluator рискует укрепить промышленную сельскохозяйственную систему, которая в массовом масштабе воспроизводит ужасные страдания животных.
Ряд эффективных альтруистов попытались ответить на институциональную критику. В ответах, как правило, утверждается, что некоторые программы ЭA делают чрезмерный акцент на количественных инструментах для фиксации краткосрочных эффектов отдельных решений и что, таким образом, чрезмерно подчеркивая “значение опоры на количественные показатели такого рода, которые могут предоставить [рандомизированные контрольные испытания]” [14], они действительно демонстрируют предвзятость измеримости [15].
В ответах также в основном утверждается, что при правильном понимании ЭА призывает нас оценивать все, что имеет значимые последствия, включая коллективные усилия по созданию институциональных изменений. Это позиция двух сторонников, которые утверждают, что ЭA обязывает нас серьезно относиться к роли, которую могут играть скоординированные действия и другие тактики “внутри и между социальными движениями”, что предполагает открытость для обращения к таким областям, как “история, социальная, политическая и экономическая теория”, для поиска инструментов измерения их эффектов [16].
Хотя ответы на институциональную критику утверждают, что существует возможность включить коллективные действия в число объектов оценки ЭA и ввести новые инструменты для фиксации результатов таких действий, они оставляют без внимания вопросы о том, не является ли ошибочным настаивать на причинно-следственных эффектах как стандарте для оценки коллективных попыток изменить нормативную структуру общества. В целом идея заключается в том, что ЭА может рассматривать институциональную критику как внутреннюю критику, которая призывает к более точной реализации, а не отказу от ее основных постулатов [17].
Хотя подобная реакция на институциональную критику в определенной степени выглядит правомерной, было бы неправильно заключать, что эффективные альтруисты могут относиться к институциональной критике непосредственно как к исключительно внутренней. Институциональной критике можно и нужно придать философский поворот, который превратит ее в прямой вызов основным философским постулатам ЭA.
Философская критика
Философская критика – это удобное название для серии атак на ЭА, направленных на критику моральной эпистемологии “божьего ока”, которая позволяет сформулировать частные суждения о том, как сделать наибольшее добро. Эти атаки нападки обвиняют ЭА в том, что с точки зрения морали и философии весьма проблематично осуществлять моральную рефлексию абстрактным образом.
Критики, выдвигающие это обвинение, часто представляют себя развивающими линию аргументации, которую Бернард Уильямс предложил в публикациях 1970-х и 1980-х годов, суть которой состоит в том, что этические попытки взглянуть на нашу жизнь с архимедовой точки зрения обязывают нас абстрагироваться даже от наших самых ценных отношений и практик и, соответственно, представляют угрозу для нас самих [18].
Эффективные альтруисты, отвечающие на философскую критику, считают, что Уильямс призывает нас защищать себя даже ценой совершения неправильных поступков [19]. Они считают эту заботу о себе неуместной и самооправдывающейся, и, поскольку они предполагают, что философские критики ЭА таким же образом интерпретируют Уильямса, они полагают, что такая критика лишена философского интереса.
Позиция этих эффективных альтруистов понятна. Интерпретация Уильямса, которой они отдают предпочтение, широко распространена, и трудно найти философскую критику ЭА, которая была бы разработана достаточно точно, чтобы ясно показать неточность такой трактовки. В то же время, это большая упущенная возможность для критического осмысления. Нетрудно развить недовольство философских критиков относительно морали “божьего ока” так, чтобы оно приняло форму сокрушительного контраргумента.
Все, что требуется, это объединить неудовлетворенность по поводу лишенной конкретной точки зрения моральной рефлексии со взглядами на ценности, подобными тем, которые отстаивала группа женщин-философов середины ХХ века в Оксфорде, согласно которым понятия ценностей не могут определяться всеобщими нейтральными моделями [20].
Суть философской критики не в том, что абстрактная моральная эпистемология ЭA навязывает моральные требования, угрожающие человеку. Более показательно обвинение в том, что архимедов взгляд лишает нас ресурсов, необходимых для распознавания того, что имеет моральное значение, побуждая нас вчитывать в него черты любой моральной позиции, которую мы предпочитаем [21].
Может показаться, что эффективные альтруисты вправе отвергнуть это обвинение. Мишенью является лишенная точки зрения моральная эпистемология ЭA, и эта моральная эпистемология находит себе место в рамках более широкого философского мировоззрения, являющегося стержнем современной аналитической философии, в которой абстракция является регулятивным идеалом для любых рассуждений об эмпирическом мире. Почему эффективные альтруисты должны серьезно воспринимать нападки на философское мировоззрение, которое многие из их коллег принимают за неоспоримую отправную точку?
В конце ХХ- начале ХХI вв мы стали свидетелями серьезной философской критики абстрактных теорий рациональности, и существует заметный философский корпус работ, в котором обсуждаются достоинства этой критики [22]. Хотя отнюдь не очевидно, что сторонники абстрактных взглядов имеют лучшие аргументы, и хотя их собеседники поднимают фундаментальные вопросы о состоятельности этих взглядов, абстрактные концепции рациональности уже более полувека играют ведущую роль в дисциплинарной философии, структурируя исследовательские программы в многочисленных подполях [23].
Подобное положение дел наводит на мысль, что устойчивость концепций, по крайней мере частично, является продуктом идеологических факторов, не зависящих от их философского авторитета. Это – тот факт, что данные представления о рациональности явно открыты для критики – является одной из причин, почему эффективные альтруисты должны обратить внимание на философскую критику, сила которой зависит от отказа от абстрактных представлений о рациональности.
Вторая причина, по которой эффективным альтруистам следует обратить внимание на философскую критику, связана с серьезностью морального обвинения, которое она выдвигает против них. Она утверждает не что иное, как то, что их представления о моральном поступке несостоятельны, и что моральные оценки, основанные на этих представлениях, лишены авторитета.
Философская критика ставит под сомнение представления эффективных альтруистов о “наибольшем благе” или “наилучшем результате”. Эффективные альтруисты предлагают нам рассматривать правильность социального действия как функцию его последствий, при этом результат, включающий наилучшее положение дел, считается наибольшим благом. Эта стратегия выглядит морально запутанной, если рассматривать ее с точки зрения этической позиции философской критики.
Принять эту позицию – значит увидеть, что мир соткан из ценностей, которые открываются только развитому чувству. Такой взгляд на вещи позволяет создать интуитивно привлекательную концепцию правильных действий в той мере, в какой они демонстрируют справедливую чувствительность к данным житейским обстоятельствам. Это согласуется с допущением о том, что правильные действия могут иметь целью содействие счастью или процветанию других.
В данном случае правильные действия включают в себя действия, когда обстоятельства требуют этого, направленные на благополучие других, и, ссылаясь на это благожелательное стремление к благополучию других, имеет смысл говорить – в манере, которая может показаться эхом эффективных альтруистов – о хорошем состоянии дел. Но важно, что, как однажды выразилась Филиппа Фут, “мы находим данную цель внутри морали в качестве ее составной части, а не определяем извне нее хорошее состояние дел, по которому следует судить о моральных действиях в целом” [24].
Здесь правильное действие также включает в себя действия, когда это уместно по обстоятельствам, направленные на достижение целей – например, дать людям то, что им причитается, – которые могут противоречить целям благотворительности. Адекватная реакция на обстоятельства иногда требует действовать с заботой о благополучии других, а иногда – с другими целями. В случаях, когда не следует заботиться о благополучии других, неверно говорить, что, поскольку мы не позаботились об этом, мы достигли морально худшего результата.
Так кажется только в том случае, если мы позволим себе сформировать наши взгляды под влиянием того, что сейчас является запутанным представлением о морали. Мы должны сказать, что результат, который мы получаем в итоге, является морально лучшим. Именно это и означает, что в контексте философской критики нет места для разговора о “наибольшем благе” в стиле ЭA [25].
Согласно данной критике, претензии ЭA на то, что они приносят наибольшую пользу, основаны на непонимании природы морали, и что данное предприятие должно быть либо радикально переосмыслено, либо стоит вообще от него отказаться. Таким образом, она ставит ЭA перед вызовами, которые она не может решить непосредственно внутренними корректировками.
Комплексная критика
Философская критика утверждает, что моральная эпистемология “божьего ока” ЭА лишает ее права авторитетно оперировать ценностями, и тем самым проливает новый свет на обвинения институциональной критики в том, что ЭA не справляется с набором действий, направленных на прогрессивные социальные изменения.
Получающаяся в результате комплексная критика предполагает, в соответствии с философской критикой, что ценности по существу вплетены в структуру социального мира и что архимедов подход ЭA к моральной рефлексии лишает ее ресурсов, необходимых для описания – неустранимо нормативных – социальных условий.
Результатом этой новой линии критики является обновление институциональной критики, утверждающей, что ЭA не может дать точную оценку наборов действий, поскольку она лишается возможностей, необходимых для какой бы то ни было социальной оценки. Это означает, что склонность организаций, связанных с ЭA, ошибочно отдавать приоритет оценке ближайших последствий конкретных действий не является исправимым методологическим недостатком. Организации концентрируются на этих оценках, потому что только здесь их представления о моральном поступке кажутся правдоподобными.
Действительно, часто бывает так, что правильно действовать нужно именно таким образом, чтобы благосостояние других улучшилось. Но признание того, в каких случаях это правильно (или нет), требует способности к активному социальному мышлению, которую ЭA отрицает. Более того, когда дело доходит до оценки действий, скоординированных с целью социальных преобразований, представление о моральном поступке, предлагаемое ЭА, выглядит явно неправдоподобным образом.
Такие действия – это усилия по реструктуризации нормативной организации общества, и их соответствующие “эффекты”, далекие от подчинения простым причинно-следственным законам, находятся в непредсказуемом царстве политики. Попытки оценить эти усилия в терминах ЭА вызывают явное недоумение.
Данная комплексная критика находит широкую поддержку в философских размышлениях об общественных науках. В основе этой критики лежит представление о социальном мира как необратимо нормативном, так что для его понимания требуются отнюдь не нейтральные ресурсы. Классический аргумент в пользу подобного представления в социальной философии основан на понятии действия как концептуально артикулированного и конститутивно нормативного.
Если допустить, что социальные понятия – это категории для действий (или для черт характера, практик и институтов, которые сами по себе могут быть адекватно поняты только в связи с действиями), то из этого следует, что эти понятия должны пониматься исходя из их неустранимо нормативной основы – понятия, которые раскрываются только перед оценочно-ненейтральным взглядом [26].
Дальнейшие аргументы в пользу представления социального понимания как нормативного можно найти в многочисленных дискуссиях о методах и значении социальных наук. Сюда относятся антипозитивистские дебаты в социологии [27], споры в антропологии о необходимости этнографических методов наряду с количественными [28] и призывы теоретиков Франкфуртской школы сохранить неизбежно нормативное понятие социального анализа [29]. Эти взаимосвязанные теоретические источники предоставляют дополнительные аргументы в пользу вердикта о том, что ЭА с ее абстрактными методами не позволяет ответственным образом подходить к социальным оценкам.
Однако еще больше аргументов в пользу этого можно обнаружить в современном освободительном дискурсе. Протест в отношении насилия, которому подвергаются люди, вынужденные жить в рамках “ложных универсалий”, можно найти во многих направлениях освободительной мысли ХХ и ХХI вв. Источником вдохновения для этого протеста является пережитый опыт форм социальной жизни, которые кажутся соответствующими хваленым социальным идеалам (например, равенству, свободе и ненасилию) только при взгляде с элитарных позиций, которые ошибочно представляются как нейтральные и универсальные.
Выражение этого опыта часто идет рука об руку с утверждениями о том, что путь к справедливому пониманию несправедливых социальных обстоятельств должен включать не новую якобы нейтральную позицию, а позицию, сформированную на основе понимания страданий маргинализированных групп. Такие утверждения повторяются в широком спектре пересекающихся – феминистских, антирасистских, антиколониальных, антиабсолютистских – освободительных теорий [30], и на фоне этого теоретического корпуса настойчивость, с которой ЭA апеллирует к абстрактному подходу к ценностям принимает форму отказа прислушаться к требованиям справедливости.
На практике комплексная критика предполагает, что в любой сфере, в которой благотворительные организации, руководствующиеся ЭA-рейтингом, работают, средства будут направляться на простые мероприятия, результат которых можно зафиксировать с помощью таких показателей, как уровень дохода или состояние здоровья, и данные организации будут относительно нечувствительны к тому, способствуют ли эти мероприятия укреплению тех самых институтов, которые и порождают те проблемы, с которыми они борются, в то же время пренебрегая систематическими попытками изменить эти институты как менее “эффективными” мерами.
Именно это обычно происходит с организациями, ориентированными на ЭA, которые оценивают благотворительные организации для животных. Помимо того, что эти организации подчеркивают улучшения в обращении с животными, попавшими на промышленные “фермы”, они склонны обесценивать организации, выступающие за животных, которые посвящены изменению отношения общества к животным и чьи достижения не могут быть оценены в терминах ЭA.
Сюда входят веганские организации, работающие в цветных кварталах американских городов, которые стремятся обратиться к людям не с помощью легко измеримых методов, таких как расклеивание листовок, а через работу с церквями и регулярное присутствие на местных рынках и ярмарках; сюда входит множество старых активистских групп на Глобальном Юге, которые выступают против распространения фабричных ферм; сюда входит множество приютов для домашних животных; и, в целом, сюда входит огромное количество низовых зоозащитных организаций и движений, которые, даже работая в коллаборации с более крупными сетями, ищут свои методы с учетом контекста и действуют снизу-вверх.
ЭА как моральная коррупция
ЭA – это движение, основанное на ошибочном представлении морали, которое встречает противодействие не только со стороны этики, политической теории и социальной философии, но и со стороны многих критически настроенных теоретиков, организаторов и активистов, приверженных идеям зоозащиты, которые также разделяют эффективные альтруисты. В связи с этим возникает вопрос об источнике такой привлекательности ЭА.
Эффективные альтруисты оценивают свою мораль количественно с точки зрения того, что они делают больше всего добра, используя тропы экономической эффективности, которые объединяют их с институтами неолиберального капитализма. Не секрет, что ЭA призывает своих адептов работать в рамках данных институтов. Питер Сингер открыто пренебрегает критикой глобального капитализма в его нынешней форме [31], и вместе с Уильямом Макаскиллом и многими другими сторонниками ЭA он поощряет практику “зарабатывать, чтобы отдавать”, то есть использовать высокооплачиваемую работу в сфере бизнеса и финансов, чтобы иметь возможность отдавать больше [32].
Сингер доходит до того, что превозносит миллиардеров-филантропов типа Билла Гейтса и Уоррена Баффета как “величайших эффективных альтруистов в истории человечества” [33]. ЭA обязана своим успехом как философско-филантропическое движение в основном своей способности работать в рамках существующей политико-экономической системы.
Данная причина успеха ЭA также является его самым серьезным недостатком. Эффективные альтруисты представляют свою филантропическую программу как выражение неконтекстуализированной моральной теории, для которой не важно осознание значения их положения в капиталистических формах жизни. Как же так получилось, что в распоряжении ЭА оказалась аудитория людей с избыточным богатством – это вопрос, которым они не задаются.
В обсуждениях сторонников ЭA трудно найти хоть намек на правдоподобную и обоснованную точку зрения – которой придерживаются в своих работах многие теоретики заботы, экофеминистки, экологические марксисты и другие теоретики социального воспроизводства – что непропорционально большие материальные активы богатых людей на глобальном Севере зависят от постоянного обращения с “бесплатными ресурсами” не только животных и других элементов нечеловеческой природной среды, но и репродуктивного труда женщин, а также труда по выживанию и заботе маргинализированных людей во всем мире [34].
Столь же трудно найти у них упоминание об обширной литературе о том, как практика “включения” этих вещей в капиталистические рынки ни коим образом не останавливает и не замедляет опустошение природы и угнетение уязвимых людей [35]. Критические взгляды, для которых данные идеи являются родными, не играют заметной роли в дискуссиях об ЭА, где редко встречается какое-либо предположение о связи между формами страданий, которые мы обязаны облегчить, и структурами глобального капитализма.
Вместо этого на первый план выдвигается патерналистский нарратив о том, как относительно богатые люди должны служить благодетелями прекариата и относительно бедных людей и животных, и таким образом “делать добро”.
Учитывая эту склонность к аисторическому теоретизированию, неудивительно, что энтузиасты ЭА привыкли рассматривать опору на идеал экономической эффективности как нечто само по себе беспроблемное. Среди прочего, они совершенно не беспокоятся о том, что распространение этого дискурса на сферы, в которых действует ЭA, вытеснит политические дискурсы, сформированные ценностями, не поддающимися логике обмена.
Это беспечное отношение к деполитизации – еще одно выражение отсутствия у ЭA какого-либо значимого ответа на институциональную критику – является аналогом неспособности признать, что инструментализация общественного пространства может привести к результатам, рациональным только с точки зрения капитала, и которые неизбежно порождают как раз те формы страдания, которые ЭA стремится искоренить [36].
Эта слабость особенно опасна, когда речь идет о желании ЭA внести позитивный вклад в защиту животных. Усилия эффективных альтруистов в пользу животных в значительной степени направлены на то, чтобы обратить внимание на страдания, причиняемые животным на фабричных фермах. Но характерная для них теоретическая позиция не позволяет им осознать значимость того факта, что эти “фермы” являются капиталистическими явлениями.
Наряду с невыразимыми мучениями, которые фабричные фермы причиняют животным – биоинженерия для увеличения темпов роста их съедобных тканей, выращивание на неестественной диете, чудовищная теснота среди сородичей и смерть на конвейерах, где их зачастую расчленяют, пока они еще находятся в сознании – существуют также и ужасные издержки подобного положения дел для людей. Деятельность по откорму животных в закрытых помещениях оказывает серьезное воздействие на окружающую среду.
Она является источником загрязнения воздуха и воды, что наносит непропорциональный вред представителям и без того социально уязвимых слоев населения, живущих поблизости от них. Эта деятельность производит примерно 15% глобальных выбросов парниковых газов; а потребность в пастбищах для сельскохозяйственного скота является одним из основных факторов обезлесения во всем мире, что само по себе приводит не только к пятой части глобальных выбросов парниковых газов, но и к значительной эрозии почвы и соответствующим загрязняющим стокам.
Промышленное животноводство также представляет серьезную угрозу для здоровья населения. Оно является питательной средой для зоонозов, а поскольку оно полагается на массовое профилактическое использование антибиотиков для смягчения болезнетворных условий содержания животных, оно способствует распространению смертельных инфекций устойчивых к антибиотикам бактерий, таких как сальмонелла. Промышленные скотобойни являются предприятиями, где систематически нарушаются права работников, что хорошо задокументировано.
Данные группы работников в США с 1990-х годов в значительной степени состоят из латиноамериканских иммигрантов и афроамериканских мужчин, и чьи плохие условия труда, экономическая нестабильность и уязвимость к злоупотреблениям особенно проявились во время пандемии COVID-19, когда многие промышленные скотобойни продолжали работать, несмотря на то, что работающие на них люди страдали от непропорционально высоких показателей заболеваемости и смертности. Промышленное животноводство – это бушующая социальная патология, оправданная только с точки зрения защиты и роста прибыли мясных компаний.
Тот факт, что эффективные альтруисты не руководствуются в своих попытках защитить животных пониманием капиталистических истоков “третьей сельскохозяйственной революции”, которая подарила нам откормочные площадки и промышленные скотобойни, не означает, что их действия в защиту сельскохозяйственных животных обязательно дадут осечку [37]. Нет причин сомневаться в том, что корректировки в отношении благополучия сельскохозяйственных животных, за которые выступают группы, связанные с ЭA, могут уменьшить боль многих таких животных.
Возможно даже, что призывая к этим изменениям, эффективные альтруисты ускорят гибель промышленной системы, которая ежегодно мучает и убивает миллиарды существ. Но также возможно, что вмешательство эффективных альтруистов, поскольку они утверждают основополагающие принципы этой системы, будет способствовать ее укреплению, возможно, даже ускорит наступление новой, более ужасной “сельскохозяйственной революции”.
Однако несомненно то, что теоретические обязательства эффективных альтруистов заставляют их подходить к защите животных без должного внимания к политическим и экономическим силам, которые поддерживают фабричные фермы. Любому, кто стремится к существенным шагам по закрытию этих “ферм”, будет полезно отказаться от ЭА в пользу усилий, основанных на понимании данных сил. Только такие действия имеют шанс быть эффективными более чем случайно.
Опираясь на ошибочное понимание морального поступка, ЭA рекомендует своим последователям реагировать на страдания людей и животных таким образом, чтобы отвлечь внимание от того, как образ человека как homo economicus способствует неизбежному воспроизводству таких страданий. В то же время ЭA как движение извлекает выгоду из альянса с теми, кто “зарабатывает, чтобы отдавать”, накапливая богатство на экономической почве, которую оно критическим образом оставляет нетронутой. Это хрестоматийный случай моральной коррупции [38].
ЭА не осталась полностью безответной в отношении своей критики. В дополнение к неудовлетворительному ответу на институциональную критику, эффективные альтруисты попытались ответить на обвинение в том, что ЭA “стала довольно однородным движением белых мужчин среднего класса” [39], сделав особый акцент на инклюзивности.
Два видных эффективных альтруиста призвали эффективных альтруистов по отношению к животным “рассмотреть, как история и демография движений за права животных и эффективных альтруистов могут ограничивать их перспективы” [40], а ряд групп, связанных с ЭA, сделали разнообразие главным институциональным идеалом.
Например, организация Animal Charity Evaluators теперь включает многообразие в число вопросов, которые она учитывает как в своем штате, так и в штате зоозащитных организаций, которые она оценивает. Эти шаги в сторону инклюзивности обычно преподносятся как направленные не только на привлечение участников с различной социальной идентичностью, но и на то, чтобы дать место их взглядам и идеям. Изначально такие жесты выглядят привлекательно, однако есть все основания скептически относиться к их значению.
Они не сопровождаются признанием того, как рамки ЭА ограничивают существующие моральные и политические взгляды. Эти рамки исключают взгляды, связанные с магистральным направлением феминистской теории, критическими исследованиями инвалидности, критической расовой теорией и антиколониальной теорией. Несмотря на то, что она заявляет во всеуслышание о разнообразии идей, ЭA в ее нынешнем виде не может найти место для людей, которые открывают в этих традициях то, что, по их мнению, больше всего нуждается в высказывании.
Для того, чтобы ЭA смогла принять их голоса, ей придется допустить, что их моральные и политические убеждения противоречат ее руководящим принципам и что от этих принципов нужно отказаться. Допустить это означало бы отвергнуть ЭА в ее нынешней форме как фатально ошибочную, что, наконец, стало бы настоящим шагом к тому, чтобы сделать хоть немного хорошего [41].
_________________
[1] Vinding M. Effective Altruism: How Can We Best Help Others. Durham, NC: The Neuroethics Foundation, 2018.
[2] McMahan J. Philosophical Critique of Effective Altruism // The Philosopher’s Magazine, 2016. Vol. 73. № 2. P. 93.
[3] Parfit D. Reasons and Persons. Oxford: Oxford University Press, 1984. P. 25.
[4] См. напр. MacAskill W. Doing Good Better: Effective Altruism and How You Can Make a Difference. NY: Gotham Books, 2015. P. 34.
[5] Ibidem.
[6] Singer P. The Most Good You Can Do: How Effective Altruism is Changing Ideas about Living Ethically. New Haven: Yale University Press, 2015. P. 84–85; Singer P., de Lazari-Radek K. The Point of View of the Universe: Sidgwick and Contemporary Ethics. Oxford: Oxford University Press, 2014.
[7] Singer P. Famine, Affluence, and Morality // Philosophy & Public Affairs, 1972. Vol. 1 № 3. P. 231.
[8] См. Singer. The Most Good You Can Do, глава 8, и MacAskill. Doing Good Better. P. 41 и глава 9.
[9] Hiller A. Consequentialism in Environmental Ethics, in Oxford Handbook of Environmental Ethics, eds. Stephen Gardiner and Allen Thomas. Oxford: Oxford University Press, 2017. P. 270.
[10] Korsgaard Ch. Fellow Creatures: Our Obligations to the Other Animals. Oxford: Oxford University Press, 2018. P. 9, 95.
[11] Для знакомства с работами философов этого круга см. вебсайт: https://www.womeninparenthesis.co.uk/about/. См. также Anscombe G.E.M. On Brute Facts // Analysis, 1958. Vol. 18. № 3. P. 69–72; Foot Ph. Moral Arguments // Mind, 1958. № 268.P 502–513; Murdoch I. Vision and Choice in Morality. In Existentialists and Mystics: Writings on Philosophy and Literature, ed. Peter Conradi. NY: Penguin Books, 1997. P. 76–98. Продолжение традиции см. Baier A. What Do Women Want in a Moral Theory // Noûs, 1985. Vol. 19. № 1. P. 53–63; Diamond C. The Realistic Spirit: Wittgenstein, Philosophy, and the Mind. Cambridge, MA: MIT Press, 1991 и “We are perpetually moralists”: Iris Murdoch, Fact and Value. In Iris Murdoch and the Search for Human Goodness, eds. Maria Antonaccio and William Schweiker. Chicago: University of Chicago Press, 1996. P. 79–109; Foot Ph. Natural Goodness. Oxford: Oxford University Press, 2001; McDowell J. Mind, Value and Reality. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998. Главы 3, 6, 7 и 10; Wiggins D. Needs, Values, Truth, 3rd ed. Oxford: Oxford University Press, 2002. Глава 5.
[12] См. напр. Berkey B. The Institutional Critique of Effective Altruism // Utilitas, 2018. Vol. 30. № 2. P. 143–171.
[13] См. особенно Clough E. Effective Altruism’s Political Blindspot // Boston Review, 14 July 2015; Deaton A. The Logic of Effective Altruism // Boston Review, 1 July 2015. Критику гуманитарных трендов в девелопментализме, которая определенным образом предвосхитила институциональную критику ЭА см. напр. Duffield M. Global Governance and the New Wars: The Merging of Development and Security. NY: Zed Books, 2001; Fassin D. Humanitarian Reason: A Moral History of the Present. Berkeley: University of California Press, 2010.
[14] Berkey. P. 160.
[15] Sebo J, Singer P. Activism. In Critical Terms for Animal Studies, ed. Lori Gruen. Chicago: University of Chicago Press, 2018. P. 34–35.
[16] Ibidem. P 40-41.
[17] Обсуждение внутренней критики см. в Sebo & Singer. P. 40; схожий ответ относительно ЭА см. в Berkey; Hillebrandt H. Effective Altruism, Continued: On Measuring Impact // Boston Review, 31 July 2015 и McMahan.
[18] Williams B. A Critique of Utilitarianism. In J.J.C. Smart and Bernard Williams, Utilitarianism: For and Against. Cambridge: Cambridge University Press, 1973. P. 77–150; Williams B. Utilitarianism and Moral Self-Indulgence. In Moral Luck: Philosophical Papers 1973–1980. Cambridge: Cambridge University Press, 1981. P. 40–53; Williams B. Ethics and the Limits of Philosophy. London: Routledge, 1985. Главы. 2 и 8. Ссылки на работы Уильямса с целью критики ЭА см. напр. Krishna N. Add Your Own Egg: Philosophy as a Humanistic Discipline // The Point Magazine, 13 January 2016; и Srinivasan A. Stop the Robot Apocalypse // London Review of Books, 2015. Vol. 37. №18. 24 September.
[19] См. Berkey, P. 169 и далее; McMahan; Singer. The Most Good You Can Do. P. 48–49, 85 and 102.
[20] В пользу того, что эти мыслительницы выступали в качестве важного источника для критики Уильямсом эпистемологии без точки зрения см. Williams. Ethics and the Limits of Philosophy. Р. 141.
[21] См. Herzog L. Can “effective altruism” really change the world? // Open Democracy, 2016; и Srinivasan.
[22] Изнутри аналитической традиции Витгенштейн и Остин предприняли две наиболее значимые в ХХ веке атаки на теорию об абстрактной рациональности, а их усилия продолжили такие философы как Стэнли Кавел, Кора Даймонд, Джон Макдауэл и Хилари Патнем. Видгенштейнианские идеи также резонировали в дискуссиях о том, как понимать рациональность в истории и философии науки. Наиболее яркая критика абстрактной рациональности представлена в работе Дастон Л., Галисон П. Объективность. М., 2019.
[23] Crary A. Objectivity. In Wittgenstein on Philosophy, Objectivity, and Meaning, eds. James Conant and Sebastian Sunday. Cambridge: Cambridge University Press, 2019. P. 47–61.
[24] Foot Ph. Utilitarianism and the Virtues // Mind, 1985. Vol. 94. №374. P 205.
[25] Сатирическую версию данного аргумента предложила Baier A. A Modest Proposal // Report from the Center for Philosophy and Public Policy, 1986. Vol. 6. №1. P 4.
[26] Уинч П. Идея социальной науки и ее отношение к философии. М., 1996. В качестве комментариев советую 8 главу Zerilli L. A Democratic Theory of Judgment. Chicago: University of Chicago Press, 2016.
[27] См. напр. Adorno T, et al. The Positivist Dispute in German Sociology, eds. Glyn Adey and David Frisby. London: Heinemann, 1977.
[28] См. напр. Das V. Life and Words: Violence and the Descent into the Ordinary. Berkeley: University of California Press, 2007; и Das V. Textures of the Ordinary: Doing Anthropology After Wittgenstein. NY: Fordham University Press, 2020.
[29] См. напр. Honneth A. Freedom’s Right: The Social Foundations of Democratic Theory. NY: Columbia University Press, 2014.
[30] Обсуждение данной темы в целом см. напр. Mills Ch. Alternative Epistemologies. In Blackness Visible: Essays on Philosophy and Race. Ithaca: Cornell University Press, 1998. P. 21–39; и Mills Ch. Ideology. In The Routledge Handbook of Epistemic Injustice, ed. Gaile Pohlhaus Jr., et al. L: Routledge, 2020. P. 100–112. См. такжемою статью The Methodological is Political: What’s the Matter with “Analytic Feminism”// Radical Philosophy, 2018. № 2.02.
[31] См. напр. Singer Р. The Most Good You Can Do. Р. 49–50.
[32] Singer Р. The Most Good You Can Do. Р. 39–40; MacAskill W. Doing Good Better. P. 76–77 и 9 глава.
[33] Singer Р. The Most Good You Can Do. Р. 50. Сингер возвращается к этой теме в недавнем интервью, в котором утверждает, что “очень хорошо, что у нас есть миллиардеры и хорошо, что они таковы как Билл и Мелинда Гейтсы или Уоррен Баффет, которые тратят большую часть заработанного весьма эффективно” (Peter Singer is Committed to Controversial Ideas. Аn interview with Daniel A. Gross // The New Yorker, April 2021). В данном интервью Сингер описывает то, как пришел к своим нынешним философским позициям, включая ЭA, а также делится ощущением недостаточного “влияния” идей антикапиталистической марксистской группы под названием “Радикальная философия”, которая существовала в Оксфорде, когда он был там студентом. Некоторые из членов этой группы впоследствии основали одноименный существующий сегодня журнал. (см. Arthur С. et al., Reports // Radical Philosophy, 1972. Vol. 1 № 1. P. 30–32). Поэтому уместно в этом журнале заметить, что Сингер обязан своим неоспоримым “влиянием” в значительной степени своему покладистому отношению к неолиберальному капитализму, и что, далеко не оправдывая его юношеской неудовлетворенности радикальной философией, это “влияние” было в значительной степени пагубным.
[34] Некоторые наиболее значимые подходы к теме описаны в Foster J. B. Marx’s Ecology: Materialism and Nature. NY: Monthly Review Press, 2000; Martinez-Alier J. The Environmentalism of the Poor: A Study of Ecological Conflicts and Valuation. Cheltenham: Edward Elgar, 2002; Mies M., Bennholdt-Thomsen V. The Subsistence Perspective: Beyond the Globalized Economy. L: Zed Books, 2000; и Salleh A. Ecofeminism as Politics: Nature, Marx and the Postmodern. L: Zed Books, 1997.
[35] Полезный обзор см. в Oksala J. Feminism, Capitalism, and Ecology // Hypatia, 2018. Vol. 33. № 2. P. 216–234, и особенно 223-229.
[36] См. Read R. Must Do Better // Radical Philosophy, 2018. № 2.01.
[37] Подробнее об этой “третьей сельскохозяйственной революции” см. Foster J.B.Marx’s Theory of Metabolic Rift: Classical Foundations for Environmental Sociology // American Journal of Sociology, 1999. Vol. 105. № 2. P. 366–405.
[38] Классическое обсуждение представления о моральной коррупции см. работы Gardiner S.M. и особенно главу 9 книги A Perfect Moral Storm: the Ethical Tragedy of Climate Changeю Oxford: Oxford University Press, 2011. Гардинер описывает моральную “коррупцию, как такую, которая нацелена на наши способы говорить и думать, и таким образом мешает нам даже увидеть проблему в правильном свете” (P. 301). Говорить о такой коррупции – не значит “обвинять конкретных людей” (P. 6), но подчеркивать формы морального уклонения, которым мы особенно подвержены – и которым мы можем поддаться “из лучших побуждений” (P. 307) – когда мы сталкиваемся с обстоятельствами, связанными с практикой или институтами, в которых мы участвуем, и которые с одной стороны требуют срочного решения, а с другой предъявляют серьезные требования в отношении ясности такого решения и ответственности за него. В подобных случаях существует высокий риск податься зависимости от искажающих суть дела утверждений и методов, которые сами по себе являются “результатом возникшей проблемы” (Gardiner S.M. Geoengineering: Ethical Questions for Deliberate Climate Manipulators. In Oxford Handbook of Environmental Ethics, eds. Stephen M. Gardiner and Allen Thompson. Oxford: Oxford University Press, 2017. P. 501–514, 511). ЭA – хороший пример для того, чтобы познакомиться с феноменом моральной коррупции.
[39] Srinivasan.
[40] Sebo, Singer.
[41] Поводом для подготовки этой статьи послужили беседы с руководителями организаций по защите животных и активистами-зоозащитниками на встрече Института права и политики в отношении животных имени Брукса в Майами в феврале 2020 года, в ходе которых многие рассказывали о пагубном влиянии ЭA на их работу. Рассказы об неверной оценке их деятельности и в результате утрате финансирования, причиной чего стала ЭA, убедили меня в необходимости тщательной философской и политической критики ЭA. Я благодарна за полезные отзывы, которые я получила на семинарах по философии в Оксфорде, Свободном университете, Университете Восточной Англии и Академии Або. Мне также помогло и было весьма полезным обсуждение этих тем в течение последних нескольких лет с Джеем Бернштейном, Корой Даймонд, Лори Груен, Тимоти Пачиратом и Амией Сринивасян. Я благодарна Кэрол Адамс, Виктории Браун, Робину Селикатесу, Джоэлу де Лара, Даймонду, Аарону Гроссу, Груэну, Натаниэлю Юперту и Пачирату за глубокие комментарии к черновику данной статьи.
* * * * *
Источник: Radical Philosophy
