Дискуссия об индивидуальной и коллективной ответственности, начатая на Койнэ Денисом Кирюхиным и продолженная Михаилом Минаковым, в самом деле затронула целый спектр философских проблем — начиная от границ идентичности и заканчивая вопросом Михаила что существует в реальности — индивид или коллектив.
Важно и то, что проблемы эти находятся буквально в центре ситуации современного мира, где ответственность за тотальную коммерциализацию медицины не несёт никто, а ответственность за рабство и расовую сегрегацию достаётся, например, Дэвиду Юму и Вольтеру, пусть и в форме атак на их памятники. Не вступая в полемику ни с одним из участников дискуссии, я все-таки рискну предложить ряд соображений, которые, надеюсь, помогут рассмотреть проблему глубже.
Во-первых, сама постановка вопроса о том, кто должен нести ответственность — человек, общество в целом или специфичная группа (например, неонацисты, антифа или красные кхмеры) — предполагает, что идентичность как таковая является гомогенной и тотально распространённой на всех, кто такую идентичность разделяет.
На самом деле это далеко не так. Участник может разделять нарративы идентичности или не разделять, участвовать в «плохом праксисе» или не участвовать, сопротивляться мейнстриму или не сопротивляться, и даже сопротивляться ему активно или пассивно. Всякое тотализирующее воздействие идентичности порождает тот или иной вид, как сказал бы Делез, «ускользания».
Альтернативой тотализирующему представлению об идентичностях, мне кажется, может служить теория ассамбляжей Мануэля Деланда, который, вслед за Делезом и Гваттари, призывает рассматривать любую социальную сущность как ассамбляж — результат процесса сборки человеческих и нечеловеческих элементов, связанных между собой отношениями экстериорности, то есть, представляющими собой гетерогенное, неорганическое и нетотализированное целое.
Ассамбляж, по теории Деланда, всегда определяется координатами в трёх осях — материальное/экспрессивное, территоризация/детерриторизация и кодирование/декодирование. И кроме того, он удерживается неизбежно возникающей эмерджентностью, обладающей двойственной функцией — открывать возможности и налагать ограничения.
Что даёт такой подход? Прежде всего, возможность осознанной (само)идентификации с той или иной идентичностью. Раз идентичность — тот или иной род композита, складывающийся под влиянием определенных исторических и социальных факторов, значит никто из нас не обречён на участие в ней. И мера ответственности за действия этой идентичности определяется мерой участия, которое всегда может быть добровольным и осознанным актом, следствием свободного выбора.
Двигаясь по осям ассамбляжа, человек может оценивать укорененность идентичности в материальной среде и способы ее выражения (экспрессии). Он может оценивать глубину кодирования (в исламском фундаментализме, например, она больше, чем в либеральной идеологии). Наконец, может видеть баланс возможностей и ограничений, которые предоставляет идентичность. И выбирать линию поведения — разделять или не разделять нарративы, участвовать или не участвовать в праксисе, сопротивляться активно или пассивно.
Иногда достаточно «неучастия во лжи», иногда требуется разрыв с идентичностью. Иногда сопротивление или выход означают угрозу жизни. Но в современном мире незнание уже не может служить оправданием — чего нельзя сказать, в большинстве случаев, о людях прошлого. В целом, мера ответственности должна определяться путём сложной и взвешенной системы — не в рамках бинарной оппозиции «индивид или коллектив».
Второй момент не менее важный. Когда мы говорим об ответственности, по умолчанию подразумевается ответственность за уже происшедшее. То есть, ретроспективная ответственность, ассоциирующаяся с виной и наказанием. В таком подходе к проблеме есть две опасности. Первая состоит в искушении заново сконструировать прошлое, нарисовав картину, продиктованную сиюминутными политическими интересами.
Механизм этот аморален по природе, независимо от того, кем он применяется — гитлеровскими идеологами, героями романа Оруэлла или находящимися «на светлой стороне» гражданскими активистами сегодняшнего дня. Вторая опасность связана с современным миром коммуникаций, где правят бал мемы и заголовки. Ретроспективная ответственность в такой атмосфере становится слишком страшным оружием, ибо для обрушения репутации человека (а возможно, и лишения его жизни) достаточно даже голословных, опровергнутых позже обвинений.
Сегодня мы хотим демонтировать памятники Юму, Джеферсону и Вольтеру, но где гарантия, что завтра под нож общественного осуждения не попадут индейцы как наследники цивилизаций, в которых практиковались человеческие жертвоприношения?
Мне кажется, пора сместить акцент с ретроспективной ответственности на проспективную. Ведь ответственность — это не только наказание за то зло, которое было сделано раньше. Это слово означает еще и осознание последствий, к которым могут привести те или иные действия сегодня. Если каждый из нас будет над этим думать и в результате осознанного выбора корректировать своё поведение и пытаться повлиять на представителей своей коллективной идентичности – возможно, мы вскоре увидим мир лучший, чем он есть сейчас.
По крайней мере, слова Джона Донна о колоколе, «который звонит по тебе», не будут казаться чрезмерно пафосными. А слова Ханны Арендт о «банальности зла» будут так или иначе побуждать к действию. В конце концов, все наши действия сегодня так или иначе отразятся на наших потомках — людях, которые не могут санкционировать ни одного из наших действий и на которых несправедливо возлагать все последствия совершенного нами сегодня.
Наконец, третий момент. Мудрые греки придумали механизм, который лёг в основу политической парадигмы Запада. Джорджо Агамбен не так давно напомнил о нем со всей присущей ему интеллектуальной и эмоциональной силой. Речь идёт о стасисе — гражданской войне, которая у греков (по крайней мере начиная с законов Солона) считалась императивом жизни полиса.
Стасис — это конфликт внутри полиса, участие в нем было обязательным для всех (под угрозой изгнания). Это война, которая ведётся ради установления гражданского мира. И самое любопытное, после окончания стасиса, когда победившая группировка определилась и была установлена новая система взаимоотношений, мстить за поражение или даже за пребывание на другой стороне конфликта было запрещено.
Разумеется, таким образом стасис способствовал трансформации родового общества в полисное, цивилизованное, исключавшее кровную месть как метод разрешения конфликтов. Но в этой истории содержатся некоторые выводы и для нашей проблемы. Во-первых, мы видим, что сегодня политики склонны отступать от этой парадигмы — например, в нестабильных демократиях пришедшая к власти оппозиция стремится «посадить» причастных к ранее доминирующей группе.
И эта практика превращается практически в бесконечную «цепь перерождений», подогревая конфликт и делая его бесконечным. Во-вторых, главный урок для нас состоит в том, что любые конфликты идентичностей должны заканчиваться «закрытием гештальта», фиксацией того, что отношения изменились, что были действия, подлежащие осуждению и люди, которые совершали эти действия (они должны быть названы поименно). Так же необходима фиксация того, что отношения изменились и есть предохранители от возвращения в будущем к нежелательному для (со)общества сценарию. — В рамках этого процесса и раскроется в полной мере то самое «покаяние/прощение», о котором упоминал Михаил Минаков. Но без закрытия этого гештальта мы рискуем продолжить до бесконечности ту «войну всех против всех», которая уже сегодня истощает силы социума, причём — в глобальном масштабе.
В оформлении использована фотография М. Минакова «Гражданская война» (2017).
Источник: Koine
