Киев, 16 марта 2016 года (ДС, Джеймс ШЕРР). Запад не понимает того, что понимать необходимо. Россия – страна с сильным государством и слабым гражданским обществом. Украина – страна со слабым государством и сильным гражданским обществом.
Стратегия России, частью которой является оккупация и милитаризация Крыма, стоит на трех столпах – внутреннем, европейском и глобальном. В политической плоскости цель этой стратегии – смена международного порядка, который российский президент считает несправедливым. В военной плоскости такая постановка вопроса означает разрыв геополитических и цивилизационных связей, которые за последние десятилетия сложились на Западе.
С точки зрения России, ее нынешняя стратегия является ответом на угрозу. Она борется с агрессивным Западом во главе с США. В контексте этой угрозы есть два взаимодополняющих вектора – вектор НАТО и вектор ЕС, которые посредством различных инструментов должны ослабить Россию, дестабилизировать, изолировать и свергнуть правящий ею режим. Здесь я имею в виду не конкретных людей, а систему. И мировоззрение, которое превалирует в этой власти.
Аннексия Крыма и вторжение на Восток Украины раскрыли агрессивную суть этой российской политики. Причем даже среди тех из моих знакомых россиян, которым не нравится нынешняя система власти, которые считают ее недемократической, и которые хотели бы, чтобы Путина заменил кто-то другой, многие просто не могут понять, зачем Западу было рисковать своими отношениями со столь важной страной как Россия. Украину же вообще не берут во внимание, дескать, дело вообще не в ней. Средний россиянин верит, что Запад, особенно американцы, ненавидят Россию. Так что с ее стороны речь идет о контрстратегии, об обороне.
Принципы построения защиты России совершенно отличны от тех, которыми руководствуемся мы. В нашем – западном – понимании угроза характеризуется в категориях возможностей и интересов. Россияне же понимают ее в контексте территорий – этим определяются их цели и устремления.
Украина – это территория, страны Балтии – это территория, моря – это территории. Здесь речь о субъективном восприятии. Это означает, что когда возрастает влияние России, растет и ее периметр безопасности. В этот периметр входят все соседние страны, соответственно, его минимальная базовая линия соответствует не границам Российской Федерации, а территориям либо границам бывшего Советского Союза. Теперь он распространяется и за пределы Черного моря – на Сирию, и далее на Восточное Средиземноморье.
В этом ключе стоит сказать пару слов о гибридной войне. Еще в 2006 году г-н Лавров высказывался в том духе, что в России понимают: помимо существования американской супердержавы, весь Запад объединен многочисленными альянсами и институциями. Соответственно, поиск трещин в этом массиве является одной из приоритетных целей дипломатии. И здесь приходят на ум факторы, разделяющие США и Европу, и те линии, по которым делится сама Европа, будь то энергетика или политические вопросы. Можно привести пример попытки изолировать Турцию от ее союзников, лишить ее поддержки [посредством инцидента со сбитым Су-24].
Наконец, в основе нынешней военной науки РФ лежит чекистская традиция. Ее характерная черта – объединение действий на разных театрах ради влияния в других сферах. К примеру, взглянем, что россияне делают в Сирии. Здесь есть несколько целей. Первое – сберечь режим Асада. Повторюсь, речь опять-таки не о персоне. Персоной можно пожертвовать, системой – нет. Именно в ней они очень нуждаются. Им нет необходимости контролировать всю страну, их вообще, возможно, не интересует, что с ней будет. Им нужна Сирия, которую можно использовать – вроде (но не только) побережья для нужд флота. То, что не является частью этой цели, можно отбросить, хоть бы это и имело ужасные последствия для других стран региона.
Естественно, россияне понимают, что вызвали новую волну иммиграции в Европе. На Западе говорят, что этому нет непосредственных подтверждений. Ой, ли? Кто сказал, что РФ использует эмиграцию как оружие? Отнюдь не генерал Бридлав [до недавнего времени командовавший силами НАТО в Европе], а министр иностранных дел Финляндии. И это при том, что представители Северной Европы очень осторожны в своих высказываниях касательно России. С этим мнением солидарны и норвежцы, у которых кризис беженцев: в прошлом году к ним прибыло 40 тыс. человек [причем Москва категорически отказывается принимать тех из них, которые прибыли с российской территории]. Это локальная цель, но в то же время, это один из шагов, направленных на разрушение архитектуры международных отношений, выстроенной американцами либо при содействии американцев.
Из того же списка – угроза безопасности и целостности Турции, от которой у Анкары мурашки по коже. И турки сделали то, что должны были – они сбили “Сухой”. НАТО отреагировал “для проформы”, это сразу было очевидно. Реакция альянса была совершенно скомканной. Попервах она была очень нервной, а зарубежные представители Пентагона прессовали Турцию. Что с тех пор изменилось? Сейчас [доклад сделан накануне заявления Путина о выводе контингента из Сирии] количество полетов вдоль турецкой границы даже больше, чем было.
Я отвечу на вопрос, который всегда поднимают на Западе. Это, впрочем, даже не вопрос – на Западе не спрашивают, а знают: Россия испытывает трудности в экономике, в этой сфере и в той, и в остальных. Разумеется, это не может длиться долго, и русские хотят найти симпатичный выход. А они почему-то стреляют. С чего бы? А ведь ответ предельно ясен – потому что россияне правильно понимают: Запад столь же слаб политически, сколь Россия слаба экономически. Они полагают, что все решает политическая переменная, и верят, что единство Запада, по крайней мере, в нынешнем виде, трещит и долго не протянет. Так что, если они выиграют политическую битву, то устаканится и все остальное, включая экономку. Я не утверждаю, что они правы, но уверен, что таково восприятие ситуации Кремлем.
Теперь о реагировании Запада. Позвольте начать с хороших новостей. Если вы послушаете нынешние брифинги высшего эшелона британских вооруженных сил или дискуссии в рамках НАТО о способе мышления россиян, их возможностях, потенциале и потенциальных угрозах, то услышите нечто, что было невозможно вообразить еще пару лет назад. В этих кругах случился скачок мышления относительно стандартов, а на некоторых уровнях даже революция мышления. Оборонная политика усиливается. В то же время, страны, для которых членство в НАТО ранее было немыслимо, теперь относятся к такой перспективе очень серьезно. Упомяну, к примеру, Финляндию и Швецию, которые к тому же очень эффективно собирают свою интегрированную систему обороны в ответ на происходящее. Это плюс, и очень серьезный.
Минусы. Во-первых, более половины поколения мы систематически срезали свой уровень компетентности в аналитике не только России как страны, но и в целом российской оборонной и военной системы как единого целого. И хотя я подозреваю, что это ни для кого не секрет, с моей стороны было бы моветоном назвать вам число людей, скажем, в британских вооруженных силах, владеющих русским языком. Даже сегодня. Так что я не стану этого делать. Но приведу пример того, чем оборачивается такая некомпетентность. За время Холодной войны, между сталинским Берлинским кризисом 1949 года и ее завершением, на границе между двумя Германиями было порядка 160 провокаций. В каждом случае НАТО давало пропорциональный ответ, потому что все знали, что это проверка. Скажем, в прошлом году нечто подобное было в Норвегии. Минувшим летом в Грузии прошли учения НАТО – radi Boga, bravo! Посреди этих учений россияне улучили момент и передвинули границу Абхазии на километр, получив контроль над полукилометром нефтепровода Баку-Супса. Тем самым напомнив о его стратегическом характере. Что это было? Учения НАТО в Грузии.
Нужно ли говорить, какой вывод из этого сделал Кремль? Так что повторюсь: у нас больше нет людей, понимающих такой стиль мышления и образ действий, но по ту сторону остались все те же люди, которые тролят и прессингуют нас все время, делая выводы из наших действий или – большую часть времени – отсутствия таковых. Увы, нам не хватает знаний и опыта, и их обретение потребует длительного времени. И получать их нужно из правильных источников. Я и ряд моих коллег еще в 1999 году предсказывали большую часть происходящего. Здесь нет ничего удивительного. Что удивляет (это за пределами понимания) – никто не мог в это поверить в виду того, что у нас такой стиль мышления остался в прошлом.
Второй минус очевиден. Сейчас Европейский Союз полностью сосредоточен на себе и озабочен собой. На кону Brexit. Меня очень беспокоит перспектива того, что Британия покинет ЕС. Надеюсь, этого не произойдет, потому что тогда начнется цикл распада, в ходе которого многое разрушится. Кризис еврозоны. Миграционный кризис. Большинство этих явлений возникли совершенно самостоятельно и, конечно, не были вызваны Россией. Но она использует свои силы и разум, чтобы усилить их эффект. А с нашей стороны реакция на происходящее в Украине – реакция формальная, po shablonu. Мы слишком поглощены своими насущными проблемами.
Следующая проблема – повсеместная нехватка уверенности на Западе. Когда-то, еще до санкций, кто-то говорил, мол, зачем вообще волноваться, если ВВП РФ составляет четверть от ВВП Запада? Но войны выигрывают не соотношением уровней ВВП. Их выигрывают превращением преимущества страны в силу, пригодную к применению. В 1941 году, когда Япония напала на США, ее ВВП составлял 1/7 американского. Последовала четырехлетняя война, завершить которую удалось лишь с помощью атомной бомбы.
Повторюсь, на Западе слишком плохо понимают российское мировоззрение, слишком плохо рассчитывают риски и последствия, слишком плохо осознают, как соотносятся цели и средства, слишком плохо определяют критерии победы и поражения. Но за всем этим стоит дефицит уверенности Запада. Россия же это знает и чувствует. Приведу еще один пример. Минувшей осенью нормандские игроки по факту ужесточили минские соглашения. Сигнал, который они послали Владимиру Владимировичу, был предельно ясен, и он его понял: мы требуем незамедлительного и полного прекращения огня, все остальное неважно. Режим прекращения огня на Донбассе продержался два месяца, что абсолютно четко продемонстрировало: если русские хотят контролировать своих марионеток, они их контролируют. Два месяца. Зачем этого добивались? Тут началась эскалация войны в Сирии, за которой последовали теракты в Париже. Появилось оправдание для отхода от Минских соглашений. Каков был ответ Запада? Никакого. Ничего заслуживающего внимания. Вот что я имею в виду под дефицитом уверенности. Мы боимся не только российской мощи, но и своей собственной. Мы не желаем готовить поражение России без ее согласия.
В то же время, в вопросе санкций есть определенная двузначность. В частности, в том, что касается отключения России от системы SWIFT. Вряд ли нужно доказывать, что этот вариант обдумывался. Россия не приемлет в отношении санкций подхода “око за око”. К тому же, вновь напомню о Японии – атака на Перл-Харбор в 1941 году стала ее ответом на санкции. Имеются ли у России ответы на санкции? Разумеется. И если торговлю можно использовать как оружие, если технологии можно использовать как оружие, то и оружие вполне может быть использовано как оружие. В обстановке секретности россияне изучают возможности перерезания подводных кабелей в Атлантике. Они вообще присматриваются ко многим вещам. Это меры военного характера, и я не уверен, что у нас есть ответы на них.
Полагаю, что на этот путь их может толкнуть то, что они называют “крайними санкциями”. Так что не думаю, нам стоит доходить до них, чтобы изменить всю динамику ситуации – правильная стратегия и без того позволит сделать это за пару недель. Нам не следует этого делать, но и отметать такую возможность тоже не стоит.
Но проблемой санкционной политики является стремление сцепить все одной булавкой. В какой-то момент булавка сломается. Единство Запада в вопросе санкций рассыплется. Если не в июне, то в январе. И никто не думает, что будет после. Невозможно выстраивать всю политику Запада вокруг санкций. Нужна широкая стратегия с множеством инструментов, включая и военные.
Теперь что касается Украины.
Первое, что нужно сделать, и я не впервые об этом говорю, – предоставить ей возможности для самозащиты. Отчасти речь об оснащении и подготовке украинской армии, но и помимо этого есть великое множество иных типов поддержки, которые нужно обеспечить.
Сейчас у нас нет возможности влиять на структуры и людей, которые не прикладывают всех усилий для проведения реформ украинской системы обороны и безопасности, поскольку мы не предоставляем оружейных и военных систем, которые могли бы. И если мы хотим заиметь такие рычаги, нам нужно делать больше. Если ЕС хочет получить контроль над ходом реформ, тогда имейте, пожалуйста в виду, что деньги, которые мы даем Украине, – это не деньги на реформы. Хотелось бы, чтобы на Западе это понимали. Так что в этом смысле деньги не тратятся попусту. Это макроэкономическая помощь, и макроэкономическая политика в Украине ведется, в общем и целом, профессионально и хорошо. Это не проблемная зона.
Но если мы говорим о реальных деньгах на реформы, тогда нам нужны рычаги, нужно открыть доступ к деньгам. Масштаб такой помощи, конечно, будет несопоставим с тем, что мы сделали для Греции, потому что у нас нет такого количества денег, но нечто существенное нужно, чтобы получить такой инструмент. Наконец, давайте будем хотя бы так же агрессивны в интерпретации Минских соглашений, как Россия. Нет ничего в Минских соглашениях. Минские соглашения совершенно четко утверждают, что статус сепаратистов должен согласовываться с украинским законодательством и ее Конституцией. Там нет ни малейшего указания на то, что эти положения должны устанавливаться “с консультации и по согласованию с другой стороной”. Ничто не обязывает Киев принимать абсурдные требования, выдвигаемые ДНР и ЛНР. Так что все наше дипломатическое давление нужно прилагать к той стороне. Мы должны помочь неоккупированной Украине стать настолько кредитоспособной, крепкой и безопасной, насколько возможно.
И, наконец, заключительные ремарки. Первое. Запад не понимает того, что понимать необходимо. Россия – страна с сильным государством и слабым гражданским обществом. Украина – страна со слабым государством и сильным гражданским обществом. Однако Запад ведет дела только с государствами. Их он видит. И в этом слабость Украины. Запад не понимает, что если бы в Украине все зависело от государственной машины, ее судорожных процедур, ее неработающей правовой системы с ее коррупцией и преступностью на каждом уровне, Украины бы уже не было. Тот факт, что она существует, и тот факт, что Россия оккупировала лишь 5% ее территории, указывает на то, что дело в стране, а не государстве. Так что настоящим вызовом для Украины, для ее общества является изменение системы координат Запада и перенесение фокуса его внимания от государства к стране.
Вторая ремарка очень неприятная. В прошлом я не раздувал панику, когда Россия концентрировала свои войска в Украине. Но ввиду нынешней комбинации обстоятельств, боюсь, нужно очень тщательно оценивать вероятность того, что в разгар лета Путин попытается провернуть некий “августовский сюрприз”. Между июнем, когда ЕС либо продлит санкции, либо нет, и сентябрем, когда пройдут думские выборы, которые Кремль заботят куда больше, чем показатели личной популярности Путина.
Выступление состоялось 14 марта в ходе международной конференции “Милитаризация оккупированного Крыма как угроза международной безопасности”, проведенной совместно Центром исследования армии, конверсии и разоружения и Майданом иностранных дел
