В начале XX века писатель Норман Энджелл поделился с читателями своими размышлениями по поводу нерациональности любого крупного конфликта на территории Европы. По его мнению, уровень экономических и торговых взаимоотношений между странами Старого Света должен был свести к минимуму вероятность такого развития событий. Его теория, опровергнутая Первой мировой войной, всё же способствовала становлению либерального пацифизма и обогатила аргументами доктрину неолиберализма.
Фильм Жана Ренуара «Великая иллюзия» (1938) доказывает абсурдность смертоносных конфликтов на примере немецкого лагеря для пленных в период Первой мировой войны. Название ленты было позаимствовано из повести Нормана Энджелла, имевшей успех ещё до 1914 года. (1)Как ни странно, самая разрушительная из всех войн нисколько не дискредитировала книгу, в которой речь шла о нецелесообразности конфликтов. В 1933-м повесть была переиздана, а её автор удостоился Нобелевской премии мира. В этом же году к власти пришёл Адольф Гитлер.
Критики иронизировали над наивностью писателя. Накануне двух мировых войн рассуждать о неразумности ведения войны, «тщетной» и для победителя, и для побеждённого, как оценивал её британский писатель, используя слово, в английском языке не имеющее того же оттенка легковесности, что и во французском – в самом деле, это занятие казалось… тщетным.
После 1945 года о книге забыли. Сегодня её можно было бы воспринимать как малоинтересное чудачество. Однако она заслуживает большего, чем оказаться предметом насмешек. Энджелл утверждал, что взаимозависимость экономических укладов в странах Европы должна послужить препятствием к развязыванию войны, которая стала бы катастрофой для всех, так как она разрушила бы синергию экономик и привела бы к банкротству экономические системы как победителей, так и побеждённых.
«На первый взгляд, это парадокс», – тут же признавал он. Это утверждение подчёркивает оригинальность воззрений Энджелла: его пацифизм основывается на рациональных соображениях. В отличие от пацифистов прежних времён, он говорил не о том, что «война – это плохо», а о том, что война – это неразумно.
Он не скупился на дополнительные аргументы, напоминая о превосходстве мелких государств за пределами соперничества крупных международных интересов. Он писал, что выходцы из Швейцарии, Бельгии, Нидерландов, Швеции порой становятся состоятельнее, чем уроженцы мировых держав, хотя их страны не обладают большой военной мощью, но, вместе с тем, и не чувствуют угрозы со стороны своих более крупных соседей. Аннексии не делали победителей богаче, как показал пример Пруссии, в 1866 году присоединившей Шлезвиг-Гольштейн, а в 1871-м – Эльзас и Лотарингию.
Говоря о положении на своей родине, в Великобритании, стоявшей у руля самой огромной колониальной империи, он утверждал, что жители колоний не подвергались эксплуатации, так как эти территории не подчинялись власти Великобритании, а были её партнёрами: «В сущности, британские колонии – это независимые народы, заключившие союз с матерью-родиной». (2)
Консервативная миролюбивая держава.
Значит ли это, что война представлялась совершенно невозможной? Энджелл это предполагал, но не был настолько прямолинеен в своих высказываниях. Если война всё же начнётся, говорил он, то продлится недолго. Идеи Энджелла получили широкую поддержку. В первую очередь – со стороны заинтересованных экономических организаций, таких как ассоциация «Институт банкиров», перед членами которой он выступил в Лондоне 17 января 1912 года.
«На мой взгляд, рассуждения господина Нормана Энджелла встретили сегодня почти единодушное одобрение», (3) – отметил главный редактор Financial Times. Успех писателя был велик, его идеи нашли отклик среди представителей самых разных социальных классов, политических партий и стран.
Жан Жорес упомянул о нём с трибуны Национальной ассамблеи в своём большом докладе о международной политике: «Недавно появилась книга английского писателя Энджелла о великой иллюзии. Она вызвала широкий резонанс на родине автора. За те несколько дней, что я провёл на другом берегу Ла-Манша, я много раз слышал, как при упоминании этой книги на различных народных собраниях немедленно раздавались аплодисменты. Когда же мне представился случай пообщаться с английскими консерваторами и унионистами, они в один голос сказали: «В этой книге изложена правда».
Так что же в ней написано, господа? В ней говорится, что на сегодняшний день, в условиях нарастающего значения международной составляющей в деловых отношениях, интересы всех народов настолько крепко переплетены, что беда одного из них – это беда для всех». (4) В ответ раздались аплодисменты со стороны «крайне левых и других представителей левых взглядов», сообщается в Официальном бюллетене. Отголоском этого успеха стали появившиеся в скором времени многочисленные переводы книги на французский, немецкий, русский, итальянский, испанский, польский и японский языки.
Неудивительно, что повесть «Великая иллюзия» вызвала большой интерес у читателей начала ХХ века, обеспокоенных соперничеством мелких и крупных государств на международной арене. Её читали и в Великобритании, где имперский дух достиг своего апогея. Незадолго до этого она совершила последнюю в своей истории аннексию по итогам Англо-бурской войны, в ходе которой вся Европа осудила действия Лондона, направившего свои войска на борьбу с белым местным населением, с такими же колонизаторами. Величие Британской империи явно клонилось к закату, и ей уже было трудно защищать свои интересы на Востоке.
Её экономическому господству всерьёз угрожали США, ставшие самой крупной в мире промышленной державой, и в ещё большей степени – Германия, которая после прихода к власти Вильгельма II не скрывала чрезвычайно амбициозных планов в своей международной политике. Опасность стала ещё более очевидной с тех пор, как адмирал Альфред фон Трипиц выпустил программу судостроения, что было расценено как вызов морскому владычеству Британии. Державе, находившейся в тот момент на вершине могущества, но одновременно и на пороге перемен к худшему, гордой, но сомневающейся, оставалось лишь утешаться тем, что военное вторжение ничего не даст, а значит, оно бессмысленно.
Всего за несколько лет Великобритания, ощутившая угрозу своему благополучию, превратилась в консервативное миролюбивое государство. Она даже осторожно приступила к заключению союзов со странами континента, что не мешало ей прибегать к уловкам при обсуждении Англо-французского соглашения 1904 года в попытке преодолеть свою предубеждённость против царской России. Но самоуспокоения было недостаточно: следовало убедить потенциального противника, что война идёт вразрез с его интересами. Книга «Великая иллюзия» была адресована в первую очередь немцам, но она была призвана не предупредить их о том, что они потерпят поражение в войне, а объяснить им, что даже победа ничего им не принесёт.
Политика главы министерства иностранных дел лорда Эдуарда Грея казалась двойственной почти до момента вступления страны в войну в 1914 году. Всё это время правительство Германии могло верить в то, что Англия не решится напасть, но вскоре канцлера Теобальда фон Бетмана-Гольвега постигло горькое разочарование «из-за какой-то бумажки!», когда Британия объявила войну в ответ на посягательство на нейтралитет Бельгии. Неизменная сдержанность Грея, обусловленная скорее внутренними междоусобицами, чем его собственными сомнениями, возможно, выглядела в глазах немцев как проявление слабости. (5) Судя по успеху «Великой иллюзии», германские дипломаты могли предположить, что британская общественность была против вступления в войну на континенте.
С началом Первой мировой войны о «Великой иллюзии», казалось, забыли. Об этой книге никто больше не упоминал. Однако многочисленные жертвы стали ещё одним аргументом в пользу пацифизма. «Больше никогда!» и «Последняя война!» – скандировали пацифисты, основывая свою позицию на принципах морали. Но и рациональные соображения о недопустимости войны тоже не могли долго оставаться в тени. Тем более, что ранее многие успели увлечься идеями Энджелла.
В Великобритании они породили политическое течение, которое можно определить как «либеральный пацифизм», в русле которого элита британского общества, представители деловых и академических кругов высказались против вступления в войну в 1914 году и призыва на военную службу в 1916-м. Затем его доктрина вдохновляла тех, кто выражал протест против репараций – на переговорах в Версале эту позицию отстаивал Джон Мейнард Кейнс, в 1919 году написавший памфлет «Экономические последствия мира». (6)
Можно ли утверждать, что приход нацистов к власти в Германии нанёс последний удар по теории Энджелла? В самом деле, смешно и нелепо было бы убеждать Гитлера в том, что война «тщетна». Тем временем писатель стал депутатом от партии лейбористов, получил дворянский титул и Нобелевскую премию мира. Неужели этот безумный успех объяснялся теми же причинами, что и до 1914 года? Несомненно, его книга служила для того, чтобы отвести нависшую над миром угрозу, которая постоянно звучала в речах Гитлера.
Таким образом, она способствовала политике умиротворения, проводившейся британским правительством до 1938 года, частью которой стали Мюнхенские соглашения. Трагический пример невыполнимых ожиданий, согласно которым Гитлер якобы мог образумиться, если бы его требования были выполнены. Мир превратился в иллюзию.
Энджелл подошёл к написанию своей книги как эссеист: он не придавал большого значения ссылкам на источники тех или иных сведений, черпая их главным образом из прессы, а не из научных трудов, и не углублялся в теоретические рассуждения. Этим и объясняется его непринуждённый позитивизм: факты должны говорить сами за себя. Он не ссылался на известную ему работу Джона Хобсона об империализме, опубликованную в 1902 году, автор которой, будучи пацифистом, осознавал агрессивный потенциал капитализма. Вдохновляясь ею, Ленин противопоставил ей радикальную и по-своему реалистичную доктрину империализма как настоящего поджигателя войны: империализм как «высшая стадия монополистического капитализма».
Позже очередной глобальный конфликт, колониальные и революционные противоречия не оставили идеям Энджелла ни малейшего шанса. Тем не менее, его доктрина продолжала существовать, хотя и была не столь заметной, что частично свидетельствовало задним числом о её изначальной основательности. В ней либерализм служит предметом рассмотрения наряду с «мягкой коммерцией», рассуждения о которой пользовались популярностью в Европе со времён Шарля де Монтескье, писавшего в своей работе «О духе законов»: «Торговля опровергает разрушительные предрассудки. Повсюду, где есть мягкие нравы, есть и коммерция – таково общее правило. И везде, где развивается коммерция, смягчаются нравы» (XX, 1). В следующем столетии эти воззрения развивали в своих работах мыслители либерального направления.
Таким образом, можно было бы предположить, что тезис о мягкой коммерции был отброшен на обочину истории по итогам двух мировых войн: «Мы считаем, что эта идея не заслуживает серьёзного рассмотрения», – писал Альберт Отто Хиршман, (7) который видел в ней лишь «один из эпизодов в истории мысли». Однако хоронить эту доктрину было ещё рано. В своей «Общей теории» (1936) Кейнс не отрекался от либерального пацифизма, утверждая, что возврат к полной занятости сделал бы невозможными агрессивные империалистические поползновения стран-протекционистов, заинтересованных во внешних рынках сбыта. Намного позже, в 1970-х – 1980-х годах триумф неолиберализма совпал с восхвалением торговли как миротворческой силы, неотделимой от успеха либеральной демократии.
Эту позицию разделяли многие политические лидеры, в том числе президент США Билл Клинтон: «Как писали философы от Фукидида до Адама Смита, уклад торговли противоречит состоянию войны». (8) Эта концепция основана на довольно сомнительных ссылках (ведь греческий историк первым объяснил причину войны человеческими причинами и, в частности, империализмом в афинском его варианте); что касается Адама Смита, он считал политику «человеческим безумием»; тем не менее, именно такая позиция привела к тому, что США открыли Китаю доступ во Всемирную торговую организацию (ВТО), надеясь, что это усмирит их идеологического противника.
В целом такие формулировки как «конец истории» и «удачная глобализация» обеспечили концепции «мягкой коммерции» вторую молодость. Конечно, сейчас война занимает в ней далеко не центральное место. Можно подумать, что этот вопрос больше не стоит благодаря полезным следствиям глобализации рынков, таким как стирание границ, повышение уровня жизни, ограничение роли государства. Но похоже, что ситуация изменилась.
Источник: Le Monde
