Томаш Немечек
Чем отличается словацкое понятие главы государства от польского и чешского
«Это не просто так, если я смотрю на Прагу с Града, я должен думать о том, как бы наши проблемы решал тот или иной Пршемысловец, что бы с ними делал Карл Люксембургский. Через сто, через двести лет после меня тут снова кто-то будет думать о судьбе этого государства», – говорил когда-то своему секретарю Томаш Гарриг Масарик. А чехи до сих пор от его демократических наследников ожидают: президент – это тот, кто должен видеть дальше других. Это архитектор истории: он должен по-своему переложить великие сказания о национальном существовании.
Президент отвечает только «перед Богом и историей» – гласила польская конституция 1935 года, скроенная под маршала Пилсудского. А поляки до сих пор от его демократических наследников отчасти ожидают: президент – это тот, кто во имя Родины многое может себе позволить. Это мужчина – да, до сих пор только мужчина, как будто другой вариант непредставим – для мира и для войны, страж величия народа.
А в Словакии… В Словакии президентом становится тот, кто остался. Как будто на нем все еще лежит тень поколения основателей государства.
* * *
То, что чешские президенты до сих пор находятся в Граде, кроме раздумий о Пршемысловичах, имеет и свои невыгоды. С 1993 года политики уже четырежды заявляли, что выбирают только главного чиновника страны, но каждый раз получался гражданский монарх. Немецкий историк Фердинанд Зейбт указывает на сходство стиля жизни Масарика и покойного императора (два аскета, спящие на простых железных кроватях, обоим нравились белые униформы, оба до старости ездили верхом). «Королевских» пережитков осталось достаточно до сих пор: торжественные фанфары, стража на Граде, благодарственная месса в национальном кафедральном соборе, абсолютный иммунитет, неограниченное право помилования…
А если к этому приплюсовать комнаты, террасы, длинные коридоры, гобелены Пражского града, канцелярия главного чиновника страны вопреки изначальным намерениям превращается в королевский двор со слугами, слухами и интригами. (Однако если бы она находилась в воздушном, современном здании как, например, чешский омбудсмен, возможно у ее сотрудников тоже была неформальная, дружеская культура поведения.)
Однако Масариковское понятие включает и роль карающую – и чехи ее ожидают. Когда об этой роли напомнил Вацлав Гавел, комментаторы возроптали. Но когда о ней не вспоминал Вацлав Клаус, комментаторы начали обвинять его в мягкотелости.
Складывается впечатление, что функции президента предопределила предыдущая профессия Масарика: в его моральном лидерстве есть что-то профессорское, воспитательское. Не случайно, в предвыборных дебатах в Чехии кандидатов на президента автоматически ищут среди интеллектуалов, не напрасно на последних выборах парламент колебался меж двух профессоров.
Президентская семья для чешских СМИ иногда является тем, чем Виндзоры для британских: о чем бы писал чешский Sun, если бы Вацлав I не женился на актрисе, а Вацлав II не изменял своей жене?
Чешское государство могло бы – после корректировки системы рычагов и противовесов – вполне неплохо обойтись без президента, но попробуйте сказать об этом гражданам! Они прореагируют как британцы, если бы у тех отбирали королеву.
Через сто, через двести лет на холме над Прагой кто-то все равно должен думать о государстве.
***
Отец современной Польши был военным, который всем прочитал лекцию по истории: эта страна будет защищаться от вторжений даже если ситуация выглядит безнадежно. Ведь чудеса иногда случаются, «Бог и история» об этом знают. Когда в 1920 году Польшу заполонила конница Тухачевского, Пилсудский разгромил превосходящие силы противника. Его наследникам в 1939 году это не удалось, но лекция продолжается до сих пор.
Йозеф Пилсудский привил Польше «прометеевскую» миссию на западе, куда простиралась Польша при Пястах, и на востоке, где был ее центр при Ягеллонах.
Поэтому Польше характеры как ориентация на западные сверхдержавы, так и забота о восточных народах в бывшей советской зоне (Пилсудский мечтал о «Международной федерации» от Балтики до Черного моря с Литвой, Беларусью и Украиной). Эту миссию как эстафетную палочку польские политики передают и после 1989 года. Как говорит нынешний министр иностранных дел Радослав Сикорский, вступлением в НАТО и Евросоюз Польша завершила «пястовскую» фазу, теперь в очереди «ягеллонская».
Однако не все из наследства Пилсудского является однозначно позитивным. И поэтому Польша иначе понимает вооруженное сопротивление. Только за один 1906 год полулегальные «стрельцы», боровшиеся за независимость от России, убили 336 представителей царской администрации. Через два года они же ограбили поезд, перевозивший в Петербург деньги (налоги, собранные на территории Польши). Для чехов это звучит по-машиновски (прим. пер. – Братья Цтирад и Йозеф Машины – представители антикоммунистической, фактически партизанской «третьей волны сопротивления»), а не по-масариковски. Когда Пилсудскому надоела слабая и погрязшая в спорах польская демократия, он в 1926 году осуществил военный переворот. Большая часть поляков с этим не согласится, но внешние наблюдатели видят в этом модель поведения, которую позже повторил генерал Ярузельский. В отличие от Масарика Пилсудский никогда не был депутатом, и парламентская система была ему мало понятна. До сих пор поляки в Интернет-дебатах цитируют его пренебрежительные отзывы (конститут-проститут).
И вполне возможно, что благодаря такому неблагополучному наследству Лех Валенса как президент мог менять правительство ежегодно. Как будто в президентском Бельведерском дворце до сих пор витает дух маршала.
С таким президентом, который по определению располагает сильным мандатом благодаря прямым выборам, никогда не будет легкой жизни. Но в одной вещи соседние народы могут быть уверены: если кому-то на Востоке будет угрожать Россия, наследники Пилсудского всегда будут знать, где их место – как бывший коммунист Квасневский во время украинской оранжевой революции или народный консерватор Качинский во время грузинской войны.
***
На словацком президенте как будто постоянно лежит заклятие. Признать наследие чехо-словака Масарика он не хочет (почему собственно? Разве не пришло время пересилить старые комплексы?), а наследие военного преступника Тисо не может.
Современное словацкое государство попыталось основать собственную традицию. Ввиду изначально неблагоприятного расположения звезд президент планировался как властная структура № 2, и действительно, эту функцию принял тогдашний № 2, которая досталась ему как табачная лавка после возвращения из Праги. Однако он одолел свою тень, стал вынужденным героем вопреки собственному желанию, но его избыточность уже была загадочным образом соединена с правительственными функциями. Как иначе нам – внешним наблюдателям – можно объяснить, почему в 1999 широкая коалиция так легко рассталась с этими функциями и при их разделе оставила их за амбициозным вождем миниатюрной страны?
И в 2004 году средне-правое правительство номинировало на президентский пост бесцветного карьерного дипломата, просто больше никого не осталось. В финале на это мест попал политик, который чуть ли не навсегда исключил Словакию из сообщества Запада, и его бывший № 2. Не осталось ничего другого, как снова избрать двойку.
Мне кажется, из трех предыдущих президентов получился бы один. Он должен был бы в решающие моменты вопреки грубо авторитарному правительству стать на стороне демократии как Михал Ковач. Он должен был бы хорошо понимать словацкие национальные меньшинства как – сам представитель национального меньшинства – Рудольф Шустер. Номинацию судей Конституционного суда он должен был бы провести хотя бы на уровне Ивана Гашпаровича. Самое примечательное, что, судя по всему, выборы этого года обманут даже самые минималистические ожидания.
Это не трагедия. Просто жаль, что Словакия снова упустит шанс получить главу государства лучше, чем сейчас у поляков и у чехов.
Перевод с чешского – Бей Илья Геннадьевич
