Подъем крайне правых в Европе в последние десятилетия показывает, что проблемы, поднимаемые политиками этого направления, существенно изменились. Эти изменения связаны с развитием транснационального способа производства, а также с политическими трансформациями – т.е. с понятиями общества всеобщего благосостояния, рабочей политики и демократии.
В период экономического кризиса начала 1970-х годов фордистский классовый компромисс был расторгнут, и его сглаживающие функции оказались поставлены под сомнение – как в политическом, так и в идеологическом смысле.
Развитие транснационального способа производства революционизировало социальную основу фордизма и создало потребность в новом подходе к политическому и идеологическому регулированию. Процесс укрепления неолиберализма должен пониматься не просто как идеологический «государственный переворот»: неолиберализм оказался под рукой в ситуации, когда из-за изменяющихся глобальных стратегий валоризации, производственных технологий и нового баланса сил у правящего класса возникла необходимость в новом самосознании, а также в социальной программе для низших слоев, способной вовлечь их в этот проект.
Болтански и Кьяпелло (Л. Болтански, Э. Кьяпелло, 2011) говорят о новом духе капитализма, но я бы назвала это скорее новым типом политического и идеологического регулирования высокотехнологичного способа производства – регулирования, позволявшего обеспечивать формы мысли и новые жизненные модели в понимании Грамши, предполагавшем практическое, политическое и связанное с культурой повседневности понятие идеологии.
Грамши показал, что новая гегемония нуждается во взаимодействии способа производства с жизненными моделями, задающем горизонт, в рамках которого люди могут , мечтать, надеяться и выстраивать свои жизни.
Несложно продемонстрировать связь между классическим неолиберализмом и правой политикой: неолиберализм базируется на идее неравенства людей от природы, в нем заложено глубокое недоверие к демократии, а также такое представление об этническом плюрализме, согласно которому смешение с инородцами ослабляет природную силу этноса.
Общество развивается согласно законам рынка, обеспечивающим наилучшие результаты посредством свободной конкуренции – вмешательство государства и «групп лоббирования» (например, профсоюзов) является помехой для этого наилучшего из возможных обществ и его благосостояния.
Благодаря такому подходу появляется возможность заявлять групповые интересы в качестве общих и бороться с «групповыми интересами» вроде социального государства во имя интересов «общенародных» .
Я отмечу здесь лишь точки соприкосновения между неолиберализмом и правой политикой: их сближение можно было наблюдать, например, во время первой неолиберальной революции в Чили в 1973 году.
Этот пример показывает, что неолиберализм направлен не против государства как такового, а против государства всеобщего благосостояния, обеспечивающего социальное равновесие, – он вполне может вступать в альянсы с правыми антигосударственниками.
Сторонники неолиберализма обещали исправно функционирующий капитализм как раз в ситуации стагнации и кризиса – до тех пор, пока капитализм и правящие политики не согласились отказаться от устаревших позиций.
Это позволяет некоторым правым проектам представлять себя в качестве реформаторских и модернизационных, а также присоединяться к неолиберальному блоку и быть частью процесса, который Грамши называл «transformismo»: проникновение в социальную базу враждебных классов\партий и присоединение к правящему блоку (Gramsci 1991ff, H.1 § 48).
Стюарт Холл предлагал рассматривать восходящий тэтчеризм как «авторитарный популизм» (1982). Социал-демократы в тот момент все еще ориентировались на классовый компромисс, основанный на государственном вмешательстве. Они стремились завоевать поддержку рабочего класса, выторговывая для него уступки. Этот процесс оказывал дезорганизующее воздействие на политическую и экономическую борьбу.
Правые успешно мобилизовались против государства, против коллективизма, «социализма» и правящего блока. Они просочились в социальную базу лейбористов при помощи риторики, артикулировавшей ощущение кризиса фордистского компромисса, недовольство и понимание того, что «дальше так продолжаться не может».
Политический ответ Тэтчер на тревоги «обычных людей» заключался в усилении верхов. Расизм, якобы защищающий трудящиеся массы от государственного либерализма, удачно соединился с неолиберальным проектом Тэтчер.
Грамши назвал бы это процессом, в котором «массы оказываются оторванными от своих традиционных идеологий, и никто больше не верит в то, во что верил прежде». (Gramsci 1991ff, H.3 §34).
Таким образом, задачей правого популизма был прорыв плотины для неолиберализма в противостоянии с социал-демократами и социальным государством – подобные тенденции можно проанализировать на примере Франции, Австрии и Италии.
Ситуация кардинально изменилась, когда социал-демократы перезапустили свой политический проект в середине 1990-х. Перестав защищать фордистскую модель регулирования, они сами сделали неолиберальный поворот и успешно выступили на выборах, пообещав социально приемлемую, но все же ориентированную на рынок перестройку общества – и интегрировали множество неконсервативных, постмодерных групп населения.
Этот transformismo нового типа расширил социальную базу неолиберального проекта. Теперь социал-демократы смогли отказаться от устаревшей политики; однако они не преуспели в создании новых форм представительства интересов наемных работников.
Тем не менее первое время стратегия работала успешно: практически по всей Европе были у власти социал-демократы. Но оставаясь в рамках неолиберальных реформ, социал-демократы оказались вынуждены поддерживать новые условия, в которые ставились рабочие – среди прочего от них требовали уступчивости, зарплаты снижались, демонтировалось социальное обеспечение и обесценивался трудовой опыт.
Также стало явным ощущение, что даже более тяжелый труд и стремление повышать квалификацию не помогут достичь достойных и справедливых стандартов качества жизни.
Связанные между собой дерегуляция и неокорпоративизм усилили социальное дробление некоторых сегментов рабочего класса. Создание низкооплачиваемого сектора, расширение временной занятости вызвало рост конкуренции и нагрузки даже в ключевых секторах занятости, из-за приватизации социальной сферы и страхования давление на людей усилилось, причем они не могли не понимать, что в ухудшении их социального положения виновны именно те партии, которые традиционно представляли их интересы.
Таким образом, находившиеся у власти партии перестали защищать интересы значительных групп населения (в первую очередь рабочего класса) – это можно назвать кризисом представительства. «Когда случаются такие кризисы, – утверждал Грамши, – ситуация становится зыбкой и опасной поскольку пространство открыто для любых силовых решений, для деятельности сомнительных сил, которые представляет склонный к жестокости или харизматичный человек» (Gramsci 1991ff, H.13 §23).
Представительство – это вопрос не только партий и парламента. Подобные тенденции касаются и профсоюзов, которые согласны с «необходимостью реформ», но не способны выработать собственной политической программы.
На фоне кризиса представительства правопопулистские партии в конце 90-х имели электоральный успех по всей Европе. Впрочем, успех этот был связан не столько с неолиберальной программой 80-х, сколько с критикой влияния неолиберальной глобализации на жизнь людей и условия их труда. Правые партии успешно проникли в «зазор в представительстве» и начали позиционировать себя как новых защитников рабочих, жертв глобализации и «старого доброго лейборизма».
Попадая в правительство, они начинают следовать неолиберальным экономическим концепциям. Но сильной стороной некоторых правых объединений является совмещение различных, а порой несовместимых социальных сред и интересов – при том, что сила эта основана на противоречивых программах, альянсах и теориях, а также на способности представлять интересы в том числе высших слоев через неолиберальные проекты.
Согласно Грамши, формирование блока зачастую нужно не для полноценного объединения, а для артикуляции различных интересов. Например, возглавляемый Ле Пеном Национальный фронт заменил свою неолиберальную программу денационализации, основанную на дерегуляции рынка, снижении налогов и сокращении общественного сектора, на программу, в которой «международная экономическая идеология» рассматривалась как враг номер один.
Электоральная база сменилась с традиционной радикальной и правоконсервативной на мелкобуржуазную и рабочую, усилились апелляции к безработным и молодежи. Даже если правые проекты находятся в союзе с неолиберализмом, они при этом критикуют следствия глобализации.
Так, итальянская Северная Лига предложила заменить государственное регулирование механизмами свободного рынка; ее экономизм дополняется позитивным отношением к жизненным условиям, в которых специфическая – «родная» – культура и этническая группа теряют очертания, а отчуждение нейтрализуется.
Для того, чтобы объединить неолиберальную экономическую политику с антиглобалистской риторикой, правые в правительстве связывают антиглобализм с антииммиграционной политикой. Мигранты становятся олицетворением «локальной глобализации».
Идеологическое смешение двух традиций правого экстремизма зависит от отношений между правительством и оппозицией.
Например, Национал-демократическая партия Германии, никогда не проходившая в бундестаг, переформатировала свою идеологическую ориентацию в 1996 году, отказавшись от германского национализма, ориентированного на средний класс, в пользу этнического/«народного» социализма. Изменению стратегии сопутствовала ставка на уличные выступления вместо электоральных успехов и мест в парламенте. Центральное место заняла «борьба за умы».
Также внимание было обращено на «низовую политику» как элемент борьбы за культурную гегемонию, например, на организацию молодежных культурных мероприятий, помощь пожилым людям и т.д.
Что касается кампаний и мобилизаций, этнический национализм является центральной темой НДПГ и ее молодежной организации МНД (Молодые национал-демократы). Расистская аргументация в этом случае подчиняется аргументации, основанной на национализме. Суть последней – понимание нации, основанное на единообразии людей одного происхождения.
Указывется, что самоопределение «народа» подорвано иностранными влияниями, а именно «империализмом», который действует в равной степени на политическом, экономическом и культурном полях, где ему и должно быть оказано сопротивление.
«Иностранные влияния» осуществляются как внутренними, так и внешними врагами: внешние враги – это транснациональные корпорации и наднациональные структуры (Европейский союз, НАТО), попирающие принципы этноплюрализма, а внутренние враги это мигранты и «иностранное» население.
Центральной является битва против «империализма транснациональных корпораций и США». Культурное разнообразие рассматривается как «разрушение культуры» и приравнивается к «уничтожению народа».
Присутствие «иностранцев» в обществе выводится из социального процесса глобализации, а распространение транснациональных корпораций и наднациональных структур – элемент того же самого катастрофического процесса: борьбы империализма против народа, противостоять которой может по-настоящему лишь национализм как «освободительное движение».
Этнический национализм также обещает общественную безопасность: он отвергает классовую борьбу как сверху, так и снизу в пользу идеи этнического единства. «Национализм стремится к социальной справедливости и национальной солидарности». [1]
Поскольку транснациональные корпорации и наличие беженцев, граждан других государств и т.д. воспринимаются как два аспекта одного и того же явления, считается, что победив одно тем самым можно победить и другое. Расистское насилие становится антиглобалистской политикой. Ощущение политической беспомощности перед глобальными процессами может быть обращено в действие.
В 2006 МНД начали «антикапиталистическую и антиглобалистскую» кампанию «Будущее без глобализации» [2]. Опорные точки праворадикальной мобилизации совмещаются и систематически укрепляются. Безработица, низкие зарплаты и плохие условия труда рассматриваются как проявления кризиса капитализма. В «Манифесте о приватизации» [3] «народное имущество» защищается от расхищения посредством приватизации. Логика господствующей политики как «всего лишь следование необходимости» отвергается, провозглашается «возможная альтернатива существующей системе».
В противовес империи США «Евразийское объединение народов» объявляется элементом антиимпериалистического сопротивления и нового мирового порядка, отвечающего интересам людей.
В перефразировке сапатистского лозунга «один мир, в котором много миров», «один мир капитала» превращается – в духе этнической фразеологии – в «мир тысячи народов».
В 30-е годы Эрнст Блох показал, как фашистское движение усиливает свою пропаганду посредством «воровства у коммуны» (Bloch 1934, 70), то есть через использование красных флагов рабочего движения, его маршей, песен и т.д. Таким образом, основные стратегии ультраправых сходны: они открыто обращаются «к левым справа» и к правому антикапиталистическому движению.
Соответственно меняют они и внешний вид: копируют даже антифашистское молодежное движение 90-х с его «поп-политикой», носят палестинские платки и стремятся связать собственные организации с революционными движениями Кубы и Вьетнама.
Свои призывы «patria o muerte – Vaterland oder Tod – родина или смерть» они сопровождают портретами Че Гевары, связывают себя с такими революционными движениями, как фашисты, фалангисты, перонисты, с Чавесом и социалистической ГДР, перечисляя их в одном ряду через запятую. Из этой «искры воспоминания может вскоре вспыхнуть пламя национального и социального сопротивления». [4]
«Нацизм является… пространством, защищающим от неприятной тревоги, не позволяющим ей проснуться», – писал Блох о противоречиях нарождающегося немецкого фашизма, который совмещал борьбу против устаревших жизненных моделей и стремление к прошлому (Bloch 1934, 60).
Формирование исторического блока привело в то время к тому, что антикапиталистисты оказались подчинены крупному капиталу. «Неприятная тревога» указывает на то, что люди стремились выйти за рамки привычной жизни, и нацистам удалось сделать вид, будто они связаны с новым, современным образом жизни, и в то же время стремятся вернуть старые добрые времена.
Какие противоречия можно обнаружить в неофашистском движении?
Европейский исследовательский проект SIREN смог продемонстрировать по итогам своих опросов общий опыт, особенно в сферах, которые подвергались реформированию, например, в приватизированных общественных службах.
Людям приходится переосмыслять свои позиции в социальном мире в свете изменившихся социальных требований (это касается как высококвалифицированных работников в сфере IT, так и уборщиц с неустойчивым рабочим положением). Несмотря на тяжелый труд и угнетающую зависимость от работодателя, они не могут достичь положения, на которое рассчитывают, отсюда чувство несправедливости и разочарования.
Существуют различные сценарии подобных изменений, проявляющиеся в различных сегментах общества, но у меня нет возможности детально рассматривать их здесь.
Ощущение «расторгнутого социального контракта» подразумевает, что «тяжелая работа» должна приносить социальную защищенность, признание и высокие жизненные стандарты. Многие опрошенные отмечали свою готовность работать даже еще больше, но признавались, что, законно рассчитывая на новые формы работы, социальный статус или жизненные стандарты, постоянно оказываются разочарованными. «Контракт был расторгнут в одностороннем порядке». (Flecker/Hentges 2004, 142).
Нарушение баланса в отношении людей к работе кажется во многих случаях ключом к пониманию связи между экономическими изменениями и политическими реакциями. Это нарушение приводит к чувству несправедливости и недовольству другими социальными группами, которые кажутся в меньшей степени обремененными тяжелым трудом, либо живущими более благополучно, либо (незаконным образом) лучше устроенными: с одной стороны менеджеры и политики с высокими доходами, назначающие самим себе высокие пенсии, с другой – те, кто живет за счет пособий вместо того, чтобы работать, а также беженцы, поддерживаемые государством.
Политические требования правых акцентируются на двойном отмежевании «народа» – от элиты сверху, и от «исключенных» снизу. Отмежевание от неработающих «нахлебников», например, беженцев, получателей пособий, больных и инвалидов, наблюдается среди работников высшего звена (явление, часто характеризуемое как «шовинизм благополучия»).
Широко распространено подобное отмежевание и в профсоюзных кругах. Ключевым здесь является страх аномии, разрыва социальных связей. Неуверенность и чувство бессилия связаны с промышленным спадом, прекаритетом (ненадежной занятостью), обесцениванием квалифицированности и имеющихся трудовых навыков.
Человек, чувствующий себя бессильной жертвой экономических процессов или на первый взгляд анонимных сил, становится объектом мобилизации правых, которые обращаются к населению как к пассивной жертве всемогущих врагов. Ностальгический пиетет перед старыми добрыми (а также славными для рабочего класса) временами и превознесение традиционных сообществ действуют тем же образом.
Когда общество осознает проблемы прекаритета и собственной деградации, начинается подъем правых. Акцентируя темы национальных или сверхнациональных образований как выразителей коллективных интересов, они также апеллируют к чувству беспомощности – как отдельного индивидуума, так и коллективных образований (региональных, классовых, национальных).
Ультраправые связали повседневный опыт человека с требованиями глобализированного способа производства и развернули этот повседневный опыт в сторону народного единства и сообщества. «Национальная» (т.е. этническая/ völkisch) идентичность включает в себя обещание социальной защищенности и равенства, солидарности и единения. Такого рода усовершенствование жизни человека учитывает его надежду на причастность, на то что степень его «активности» будет достаточна в новом социальном государстве.
В то же время принцип конкуренции в усиливающейся борьбе за социальные ресурсы используется против «негерманских» элементов.
Итак, из каких элементов формируется правая идеология? Правое сознание в состоянии соответствовать неолиберальной идеологии, выступая в то же время против них. С одной стороны, эти требования отвергаются и растворяются в экстремистской праворадикальной модели социального государства. С другой стороны, требования исключения, брутализации и мобилизации людей направляются против тех, кто социально маргинализирован.
Такое мышление осознает себя оппозиционным, но одновременно утверждает основы социальной конкуренции и эксплуатации.
Альтернатива слева
Говорить о «демагогии» и «инструментализации» социальных вопросов ультраправыми вряд ли имеет смысл, поскольку это препятствует пониманию сути их аргументации и сомнительной логики правых апелляций к социальной политике – мы можем просто не понять, почему подобная аргументация кажется многим привлекательной.
Сегодняшний правый экстремизм не просто «обманывает» людей – соединяя субъективный опыт с протестными настроениями, правые выдвигают модель, не предполагающую разрыва с их собственными основаниями – этническим национализмом, расизмом и идеологией неравенства, а так же неприятием демократии и предрасположенностью к «сильной руке».
В то время как события, связанные с социальными выступлениями, предоставляют все возможности ультраправым, левые должны выдвигать альтернативные объяснения и возможности социализации подобного опыта.
Левые должны научиться соединять фундаментальную критику капитализма с конкретной политикой защиты социальных и демократических прав – то, что Стюарт Холл назвал народно-демократическими позициями.
Разделение этих двух аспектов, разведение абстрактного/ фундаментального антикапитализма и конкретной политической практики не имеет перспектив в изменившемся обществе для людей, оказавшихся в новых условиях, и не дает им никаких оснований принять такой политический проект как свой собственный.
Список цитированной литературы
1. Bloch, Ernst, 1934: Erbschaft dieser Zeit. Gesamtausgabe Bd.4, Suhrkamp Frankfurt/M (1962)
2. Flecker, Jörg, and Gudrun Hentges, 2004: Rechtspopulistische Konjunkturen in Europa. In: JoachimBischoff, Klaus Dörre und Elisabeth Gauthier u.a. (Hg.), Moderner Rechtspopulismus, VSA Hamburg, 119-49
3. Gramsci, Antonio, 1991ff: Gefängnishefte, Argument Hamburg
4. Hall, Stuart, 1982: Popular-demokratischer oder autoritärer Populismus. In: Wolfgang Fritz Haug undWieland Elfferding (Hg.), Internationale Sozialismusdiskussion, Bd 2, Neue soziale Bewegungen undMarxismus, Argument Hamburg, 104-24
5. Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма / Пер. с фр. под общей редакцией С. Фокина. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 976 c.
Автор: Кристина КАЙНДЛЬ
