Киев, 09 декабря 2015 года (Коммерсант.ru, Леонид КРУТАКОВ, Алексей МАКУШКИН). Страны мира переходят в новое экономическое состояние не без помощи политики.
В результате кризиса 2008 года стал очевидным конфликт внутри мировой производственной цепочки. Оказалось, что причиной кризиса является не отсутствие источников роста в мировой экономике, а утеря доверия к модели глобального управления сбережениями, предполагающей денационализацию финансов. Ряд игроков пытается выйти из этой модели и пересобрать производственную цепочку через региональные союзы. Идет смена механизмов перераспределения потока будущих доходов, меняется режим общей безопасности, формируются новые, качественно иные институты управления инвестиционными ожиданиями. Проблемы глобальной кооперации вышли за технические рамки экономических противоречий, перейдя в область противостояния национальных юрисдикций. Центральный вопрос: перейдет ли конфликт правовых систем в сферу прямого военного противостояния, или процесс экономической кооперации восстановится на новых основаниях?
Крах Шанхайской фондовой биржи, перенос сроков решения МВФ о включении юаня в корзину специальных прав заимствования (пул резервных валют), скандал с девальвацией китайской валюты, падение мировых фондовых индексов… Еще в начале сентября эти события занимали первые полосы ведущих мировых изданий. Сегодня они выглядят как новости из размеренной жизни прошлого века.
Военно-воздушная операция России в Сирии (подробнее об итогах двух месяцев операции см. материал “В небесах и на море”) и американо-китайский инцидент в Южно-Китайском море всего через несколько дней после визита главы КНР в Вашингтон вскрыли реальную повестку дня, сместив акценты из экономической в военно-политическую плоскость. Оценка глобального конфликта в привычных категориях войн прошлого века соблазнительна, но оставляет мало шансов на мирное разрешение противоречий, поэтому события воспринимаются как бесцельное крушение основ и нарастание хаоса. Режим ядерного сдерживания (фатальное взаимоуничтожение) лишает продолжение такой политики смысла, блокирует выработку стратегии, направленной в будущее.
Проблема осознания (поиск цели) сегодняшнего процесса заключается в том, что мир столкнулся с качественно иной фазой развития. Системный конфликт развивается между тесно связанными участниками глобальной цепочки производства, а сознание пытается воспринимать его в привычной, национальной, метрике как противостояние самодостаточных экономик. Попытка оценить проблему без учета уже достигнутого уровня кооперации, так же как и подход с точки зрения некоего абстрактного (в отрыве от ценностных основ и социальных приоритетов) бизнеса, влечет за собой срыв в военную тематику. Под вопрос ставится достигнутый уровень открытости, ее возможность и целесообразность.
Реализуемая с начала 90-х годов прошлого века доктрина финансовой глобализации декларировала равные права доступа национальных экономик к институтам международного кредита и рынку капитала, регуляторами которых представлялись МВФ и ВТО. Казалось, что за четверть века финансовая глобализация если и не разрушила, то фундаментально размыла экономические границы, защищаемые государством, лишив всякого смысла попытку замкнуть основные цепочки производства на территории отдельных стран и их союзов. Кризис 2008 года и его последствия показали — не разрушила и не размыла.
Видимое единство мировой экономики сложилось только в некоторых нишах финансовых операций, через которые была предпринята попытка создать общий глобальный режим управления бизнесом, связанный с движением капитала. Попытка оказалась неудачной. Институты глобального инвестиционного механизма в принципе сформировались, но равные права доступа к кредитным ресурсам и технологиям дальше декларации не пошли. При этом базовые активы мировой экономики (технологии и сырье) остались в национальных юрисдикциях, сохранили политический режим регулирования.
Мало того, события последних лет показали, что якобы общий инвестиционный механизм тоже имеет ярко выраженный национальный характер и тоже политически мотивирован. Такие глобальные институты, как МВФ и Всемирный банк, на деле оказались институтами геополитики. В 1933 году Джон Мейнард Кейнс предупреждал: если вы живете в одной стране, а ваши активы — в другой, то это неизбежно приведет к “напряженности и враждебности”, которые обнулят любые выгоды. За классика сегодня говорят все информационные агентства.
Дестабилизации Ближнего Востока предшествовало сближение ресурсного и производящего секторов мировой экономики
Сложившаяся к началу кризиса глобальная цепочка производства схематично выглядит следующим образом: Россия — ресурсный сектор, Китай — производитель конечного продукта, а США — супермаркет, через кассу которого выручка поступает всем участникам процесса. Логично, что в данной схеме США выступали в роли заказчика, устанавливали свои правила и выдвигали требования к ее участникам. Итоговые риски лежали на “супермаркете”.
Выигрыш от экономической кооперации получали все ее участники, и до поры до времени все соглашались с правилами. Сегодня эти три сектора глобальной цепочки производства вошли в клинч в своих политических ипостасях. США, Китай и Россия, с одной стороны, понимают жизненную важность расширения кооперации, а с другой — не могут достичь взаимопонимания по условиям обмена своими ресурсами и контрольными компетенциями.
У каждого участника конфликта не просто своя производственная специализация и свои представления о принципах сборки будущей глобальной цепочки, принципах раздела издержек и доходов, но и собственные представления о том, на что пойдут заработанные средства. Однако и этот уровень противоречий оставляет конфликтную ситуацию в технических рамках, системным же этот кризис делает исчерпанность технократической трактовки процесса глобализации, затрагивающего общественные ценности и по факту меняющего национальные правовые режимы.
В рамках прежней трактовки считалось, что экономика — всего лишь источник необходимых ресурсов и построить глобальную производственную цепочку по единым лекалам можно на принципах общей материальной выгоды, сохранив политические различия в области безопасности, социального развития и отношений с третьими странами. Этакая кооперация на принципах водного перемирия. Как показал опыт, ни общую экономику, ни общую финансовую систему для конкурирующих политических стратегий создать невозможно. Перефразируя британскую поговорку, нельзя примирить трех собак, бросив им одну кость.
Выйти за пределы сценарных рамок, чтобы иметь возможность навязать свои условия другим участникам конфликта (как минимум усилить переговорные позиции), можно, только достроив свою экономику до самодостаточного уровня. Сегодня Россия стремится развивать переработку и собственную финансовую систему, Китай диверсифицирует ресурсную базу и делает акцент на внутреннем рынке сбыта, США форсируют собственную добычу (сланец) и возвращают в страну обрабатывающую промышленность.
Каждый из участников конфликта стремится “достроить себя” с помощью региональной кооперации, в качестве аргумента используя ту часть национальной экономики, которая представлена в глобальной производственной цепочке. В основу региональной кооперации закладывается принцип создания новых пространств доверия, где исполнение взаимных требований будет гарантировано более широким комплексом механизмов, построенных на наднациональных соглашениях.
Идеология и принципы формирования подобных пространств (БРИКС, ШОС, Тихоокеанское торговое партнерство и Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство) диаметрально противоположны. Одни видят будущее в межгосударственных отношениях, а Вестфальский мир и Ялтинские соглашения воспринимают как ключевые этапы строительства будущего. Другие стремятся убрать конституирующую роль государства, как минимум уравнять его в правах с другими субъектами мирового рынка (судебные иски “Филипп Моррис” к правительствам Австралии и Уругвая). В этой метрике Вестфаль и Ялта — всего лишь рудименты прошлого.
Очевидно, что прежняя финансовая система не может и не обязана поддерживать вновь возникающую экономическую архитектуру. Означает ли ренессанс блокового строительства, что проект глобализации на основе единого центра инвестиций закрыт, вопрос риторический. В ходе реализации этого проекта Вашингтон взял на себя завышенные обязательства и тем самым лишился выбора.
Задолго до кризиса 2008 года на волне стремительного роста Китая и начавшейся политики сдерживания со стороны США глобальное противостояние выявило дилемму: смогут ли такие страны, как Китай и Россия, создать новую финансовую систему, чтобы использовать собственные сбережения и привлекать капиталы без оглядки на США, или Вашингтон не допустит формирования альтернативного инвестиционного механизма, удержит производящий и ресурсный сектор мировой экономики в долларовой юрисдикции, обеспечив тем самым ликвидность ранее выданных гарантий и взятых на себя обязательств?
Наметившееся сближение Китая и России изменило формат конфликта. Как следствие, стала меняться и политическая оболочка глобализации. Обещания всеобщего блага сменились принуждением к светлому будущему.
В 2003 году в Ираке был не просто свергнут и публично казнен “тиран и деспот”. Произошло уничтожение национально-государственной идентичности прямым военным вторжением извне, которое американцы позже назвали пурпурной революцией. Одновременно поднялась волна “цветных революций” в странах СНГ (Грузия, Украина, Киргизия), включая неудавшиеся в Казахстане, Азербайджане и Белоруссии.
Дестабилизации Ближнего Востока и пояса безопасности России предшествовало сближение ресурсного и производящего секторов мировой экономики. В конце 90-х — начале 2000-х были запущены процессы, воплощение которых мы сегодня видим в таких структурах, как ЕАЭС, ОДКБ, ШОС, БРИКС и не состоявшийся после свержения Хосни Мубарака Форум китайско-арабского сотрудничества.
Вскоре Вашингтон уже официально представил свою новую политическую доктрину. В октябре 2004-го на саммите G8 в Си-Айленде Джордж Буш-младший представил план под названием “Большой Ближний Восток”. Суть плана коротко и емко выразила глава Госдепа США Кондолиза Райс: мы отказываемся от поддержки авторитарных режимов в угоду стабильности и начинаем борьбу за демократию по всему миру.
Сигнал Вашингтона был услышан в Пекине и Москве. В июле 2005 года на саммите ШОС в Астане, на котором впервые как наблюдатели присутствовали Индия, Иран, Монголия и Пакистан, было принято совместное заявление с требованием к США определиться по срокам пребывания военных баз на территории Центральной Азии.
Риски “демократизации” (войны, терроризм) резко ограничили зону инвестирования, политически регламентировали (обусловили) финансовый сектор мировой экономики. Это проявилось (стало видимым) сразу после кризиса 2008 года, когда ФРС США запустила подряд три программы количественного смягчения.
Волна дешевых долларов буквально захлестнула глобальный рынок, но сделала она это избирательно, минуя ресурсный и производящий секторы. Росла капитализация рынков США, Японии и Европы. Фондовый рынок Китая показывал нулевой тренд при самых высоких в мире (более 7%) темпах роста ВВП. Капитализация России и вовсе упала в три раза, хотя цены на нефть зашкаливали, а темпы роста превышали общемировые.
В 2009 году мировая экономика была перезапущена по неким новым, окончательно пока еще не отрефлексированным экспертным сообществом, правилам. Изменилась внутренняя логика и мотивационный механизм рынка инвестиций. Да и рынком этот механизм в строгом смысле слова называть уже невозможно.
Официальной целью количественного смягчения было заявлено оздоровление американских банков и ослабление долговой нагрузки. По прошествии семи лет можно сказать, что политика количественного смягчения стала платой за искусственное торможение экономического роста, вызванного разрывом связей межу финансовым, производящим и ресурсным секторами глобальной производственной цепочки. По факту США сами остановили механизм роста мировой экономики, испугавшись неподконтрольного усиления своих экономических и геополитических конкурентов.
Федрезерв на практике показал, как реальные сбережения можно заменить долгами будущего. Выяснилось, что в условиях общей финансовой системы национальные режимы не в состоянии обеспечить сохранность сбережений, которые в любой момент по желанию эмитента мировой валюты легко могут быть девальвированы или уничтожены.
Простой пример: в 2007 году, накануне кризиса, на резервных счетах ФРС США находилось $12 млрд, а резервы Китая составляли $3,8 трлн. В 2014 году, после завершения программ количественного смягчения, объем китайских резервов не изменился, а резервы ФРС превысили $2 трлн при общем балансе $3,7 трлн.
Сберегающие страны рассматривали свои валютные резервы как гарантии от внешнеторговых рисков. А для США эти резервы, в полном соответствии с парадоксом Триффина (единство национального и мирового статуса доллара), были всего лишь источником внешнего кредита для покрытия недостатка собственных сбережений. В 2009 году Америка воспользовалась своим кредитом.
В этом смысле говорить надо не об ошибках и нестыковках новой модели с законами рынка, это всего лишь свидетельствует о том, что проект администрируется. Говорить надо о перспективе: как после отказа признавать чужие сбережения и обслуживать неугодных пользователей общей (как казалось) финансовой системы в рамках общего (как казалось) рынка будет выглядеть мировая экономика. И будет ли это экономика в том смысле, в каком мы привыкли это слово понимать.
Инерционный процесс запущен, возврат к общему рынку в прежнюю систему международных отношений невозможен
Обнуление счетчиков ликвидировало все прошлые заслуги. Производство и торговлю в качестве источника богатства и инвестиций в будущее окончательно заменили фондовые спекуляции и эмиссионные возможности Центробанков (главным образом ФРС США). Произошло все это не по мановению невидимой руки, а согласно политической воле, через принятие конкретных решений конкретными людьми.
Рыночный механизм (прибыль) регулирования инвестиционных потоков сменился административно-командным. Сегодня ФРС США определяет объем мировых инвестиций через эмиссию доллара, а администрация США — зоны инвестирования (точки роста) через военно-политические предпочтения на основе доктрины демократизации.
Изъятие средств из ресурсного и производящего сектора дополнительно обострило политические разногласия. За Ираком последовали Южная Осетия, Тунис, Египет, Ливия, Йемен, Сирия и Украина. Эскалация напряженности резко повысила так называемую цену страха, когда риск потери денег превосходит предполагаемый доход от инвестиций в более прибыльные рынки. Предпочтения инвесторов ограничили не просто размерами новых пространств доверия, а радиусом действия палубной авиации “Теодора Рузвельта”.
Недавний инцидент в Южно-Китайском море с демонстративным проходом американского эсминца в прибрежной зоне спорных островов Спратли (Наньша) не случайность и не борьба за свободу судоходства, как его позиционировали США. Это военно-политическое оформление новой экономической географии, которая, в свою очередь, является отражением новой финансовой архитектуры.
Инциденту предшествовало подписание соглашения о Транстихоокеанском торговом партнерстве (ТТП), которое пресса сразу же окрестила антикитайским. ТТП лоббировал Вашингтон, его целью продекларирована свобода торговли, но при этом Китай, крупнейший торговый партнер большинства участников партнерства (включая США), был демонстративно исключен из процесса переговоров.
Острова Спратли (Наньша) — своеобразный перекресток Азиатско-Тихоокеанского региона (80% торгового трафика), и не случайно проход здесь эсминца США вызвал резкую реакцию Китая, в отличие от соглашения по ТТП. По поводу ТТП официальный Пекин выразил надежду, что партнерство действительно внесет свой вклад в свободу торговли и инвестиций в регионе, добавив “наряду с прочими договоренностями”. Инцидент с эсминцем командующий ВМС КНР У Шэнли назвал провокацией и предупредил, что подобные действия “могут спровоцировать войну”.
Реакция Пекина была предсказуема. В политкорректных формулировках проход эсминца США определяется как проекция силы на пространство экономической деятельности, а на языке природы это то, что называется “пометить территорию”. Заявление У Шэнли моментально обострило страхи стран региона перед китайской гегемонией, снизив значимость экономических приоритетов. И этот эффект тоже был легко предсказуем (заранее просчитываем).
Можно соглашаться или не соглашаться с вновь создаваемым механизмом, но он уже формируется. Огромный инерционный процесс запущен, возврат к общему рынку в прежнюю систему международных отношений невозможен, маски сброшены, амбиции проявлены. Этот механизм надо понимать содержательно. Понимать, чтобы осознано принимать решение: быть внутри или вне модели, встраиваться в нее или противодействовать.
Долг США $18 трлн, его постоянное наращивание и экономика финансовых пузырей выглядит как путь к самоубийству только в том случае, если исходить из двух аксиом. Первая — возврат долга будет производиться в обозримой перспективе (здесь и сейчас). Вторая — раздувание и лопание финансовых пузырей является сбоями (хаотичными подрывами) модели, которые демонстрируют приближающийся системный кризис. Однако оба этих допущения аксиомами не являются.
Модель фондового рынка на практике демонстрирует, что момент возврата долга можно долго отодвигать в будущее, постоянно перепродавая результат через выпуск вторичных обязательств, да еще и менять по ходу параметры сделки и ожидаемый результат. Юридически сделка как бы состоялась в момент покупки контракта, финансовый оператор приобрел права и риски производителя продукта и конечного покупателя. При этом фактически сделка не завершена, но ее условия зависят уже не от реальных участников, а от посредника, у которого свои собственные риски и мотивации.
Иными словами, в рамках фондовой модели рынка финансовые пузыри являются не предвестниками катастрофы, а всего лишь способом тестирования будущих возможностей роста. Как заявил в своем интервью порталу MarketWatch бывший глава ФРС и один из создателей современной модели экономики Алан Гринспен, финансовые пузыри — это всего лишь чрезмерное жизнелюбие, один из неизменных элементов человеческой природы, “пузырям надо просто позволить дойти до их логического завершения”.
Фондовая модель создает качественно иной механизм капитализации будущего, в его основе лежат не текущие потоки стоимости и сбережения, а стратегии развития и ожидания прибыли. Изменяется модель управления рисками, резко возрастает роль информационной (политической) составляющей и силового ресурса. В классической модели рынка правовой режим обеспечивает физическое исполнение сделки, а в фондовой — порядок на протяжении периода ожидания завершения сделки, сколько бы он ни длился.
Сегодня мы видим, как фондовая модель продолжает попытки подчинить себе реальный сектор мировой экономики. В роли финансового посредника, выкупившего контракт на сделку (долгосрочный фьючерс), выступают США. Речь идет о борьбе за свободный капитал для финансирования нового геополитического проекта. Америка демонстрирует, что никто не может накопить достаточно сбережений, если она этого не захочет.
США сегодня обвиняют в том, что за их экономическими инициативами стоит геополитика, а собственная внешняя политика Вашингтона полностью подчинена экономической выгоде. Отчасти это так, одной из причин кризиса прежней модели мировой экономики стало желание Америки писать правила для всех остальных участников. Но при этом надо понимать, что отступать США некуда, позади кредит в $18 трлн, обеспеченный “словом джентльмена”.
Можно сказать, что в действиях США злого умысла нет. Вашингтон, как и другие участники конфликта глобальной цепочки производства, пытается реализовать свое конкурентное преимущество — финансовые и полицейские ресурсы в масштабе, достаточном для того, чтобы связать многочисленные риски (бюджетировать) глобального “проекта” и поддерживать координацию процесса в экстерриториальном масштабе.
Пришло время новой геополитики и политэкономии. Накоплен потенциал для новых стратегий, выбор между ними будет делаться в коротком временном отрезке — несколько лет. Действия по убеждению (вера в свою правоту) становятся главным фактором в международных делах. Это уже не конкуренция экономик, это конкурс ожиданий, стандартов и пилотных проектов. Без определения стратегического “победителя” запуск мировой производственной цепочки невозможен, а затягивание экономической паузы чревато полной дезорганизацией мирового хозяйства и глобальным военным конфликтом.
Предопределенности в том, что США при любом раскладе сохранят лидирующую роль в процессе, нет. Лидер и претенденты на лидерство отказались играть по старым правилам, а новых пока нет, есть отрывочные куски из забытого прошлого. Вопрос, у кого из стран, которые пытаются взять на себя лидерство, хватит сил создать (сформулировать и развернуть в проект) действительно новую модель, открыт.
Любой цивилизационный проект со слабо прогнозируемым (на грани невозможности) результатом рынок сам по себе застраховать (хеджировать) не в состоянии. Страховкой может быть только глубинное взаимное доверие и созданный на его основе институт тотального принуждения. Иными словами, реализовать фьючерс и завершить физически сделку в столь длительной перспективе (запустить новую модель экономики как инвестиционный институт) без монополии на принуждение к исполнению контракта невозможно. Это существенно изменяет (деформирует) сценарные рамки глобального производственного конфликта.
Сегодня контрольный пакет в проекте будущего переходит от обладателей самого большого экономического или финансового потенциала к владельцу самого мощного военно-политического ресурса. Не случайно дебаты на тему долгосрочных последствий военной операции России в Сирии вышли на первые позиции в мировом дискурсе. Сирийский сюжет стал первым со времен развала СССР реально конкурентным американскому проекту предложением. И мировая экономика это предложение услышала.
Политическая подоплека глобального производственного конфликта заключается в вопросе, кто будет выдавать мандат на применение силы
Проще говоря, политическая подоплека глобального производственного конфликта заключается в вопросе, кто будет выдавать мандат на применение силы, обеспечивая легитимацию общей сделки. ООН, как это предусматривается, но не исполняется сегодня? США как самая мощная в финансовом и военном плане держава, что происходит по факту? Смогут ли Россия и Китай предложить альтернативный вариант истории и реализовать его в условиях жесткой конкуренции со стороны США?
Американский проект глобальной кооперации на основе денационализации экономики и уравнивания в правах на мировом рынке государств с транснациональными корпорациями — всего лишь попытка виртуализировать реальную повестку. Сами США в этот ряд равных субъектов глобального рынка вставать не собираются.
Подписанное соглашение о Тихоокеанском торговом партнерстве и прорабатываемое Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство фундаментально меняют принцип межгосударственного консенсуса, на котором строится сегодня режим международной торговли, поддерживавшийся ВТО. В этом режиме государство, являясь базовым игроком в мировой экономике, регулирует курс национальной валюты, вывоз капитала и прибыли.
Новый режим “свободы, равенства и братства”, предлагаемый Вашингтоном, требует введения процедуры государственного банкротства. Как можно привлечь государство к суду, если у него нет собственников? С кого взимать долги по суду? Какой контингент “судебных приставов” понадобится, чтобы принудить государство к исполнению решения суда? Какой состав суда способен решать судьбу стран и народов? В какую форму будут одеты полицейские, охраняющие здание суда?
Без правоустанавливающего субъекта ни одна экономика работать не в состоянии. А в рамках созданной США финансовой системы заменить США никто не может. Поэтому Китай и Россия видят за американским проектом стремление конвертировать экономическое лидерство США в глобальное политическое господство.
Реализация проекта в одностороннем порядке, без установления режима взаимного доверия, чревата дальнейшим обострением политических противоречий и нарастанием кризисных явлений в мировой экономике. И даже если очаги сопротивления в лице национальных суверенных государств будут сломлены, конфликт переместится на уровень традиций, устоев, убеждений и верований. Отчасти это уже происходит.
В любом случае вопросов пока значительно больше, чем ответов. Мир переходит в новое состояние. Всего за 20 лет жизнь большинства людей на планете кардинально поменялась. Доступ к достижениям современной науки и техники изменил представления о возможном, повысил уровень ожиданий. Судьбу этих ожиданий, по нашему мнению, и следует считать главным параметром текущего кризиса и нового глобального проекта, который объединит усилия системных игроков. Представить, каким он будет, описать его в прежних терминах невозможно. Ясно одно: без взаимных договоренностей, а значит, уступок и компромиссов общего будущего не будет.
