Что бросается в глаза в реакции на диспозитив исключения, установленный в нашей стране (и не только в ней), так это коллективная неспособность наблюдать за ним вне непосредственного контекста, в котором он, как может показаться, действует.
Мало кто вместо этого пытается, в качестве серьезного политического анализа, интерпретировать его как симптом и признак более широкого эксперимента, в котором на карту поставлена новая парадигма управления людьми и вещами. Уже в книге, опубликованной семь лет назад, которую теперь стоит внимательно перечитать (Tempêtes microbiennes, Gallimard 2013), Патрик Зильберман описал процесс, с помощью которого здравоохранение, ранее находившееся на периферии политической жизни, становится неотъемлемой частью национальных и международных политических стратегий.
Речь идет ни о чем ином, как о создании своего рода “террора здравоохранением” как инструмента управления тем, что определяется как наихудший вариант развития событий. Именно по этой логике наихудшего сценария уже в 2005 году Всемирная организация здравоохранения объявила “от 2 до 150 миллионах смертей от грядущего птичьего гриппа”, предложив политическую стратегию, которую государства в то время еще не были готовы принять.
Зильберман показывает, что предложенный диспозитив имел три пункта: 1) построение, на основе возможного риска, фиктивного сценария, при котором данные представляются таким образом, чтобы благоприятствовать решениям, позволяющим управлять экстремальной ситуацией; 2) принятие логики наихудшего сценария как режима политической рациональности; 3) комплексная организация тел граждан таким образом, чтобы максимально усилить доверие институтам власти, порождая своего рода сверхгражданственность, при которой налагаемые обязательства представляются как свидетельство альтруизма, а гражданин уже не имеет права на здоровье (здравоохранение), а становится юридически обязанным быть здоровым (биобезопасность).
То, что Зильберман описывал в 2013 году, теперь наступило. Понятно, что помимо чрезвычайного положения, вызванного распространением определенного вируса и который в будущем может уступить место другому, речь идет о разработке парадигмы правления, эффективность которой намного превышает эффективность всех форм правления, до сих пор известных политической истории Запада.
Если уже сейчас, в условиях постепенного упадка идеологий и политических убеждений, соображения безопасности позволили гражданам принять ограничения свобод, которые они ранее не желали принимать, то биобезопасность оказалась способной предложить абсолютное прекращение всей политической деятельности и всех общественных отношений как высшую форму гражданского участия. Таким образом, мы можем наблюдать парадокс левых организаций, традиционно отстаивающих права и осуждающих нарушения конституции, как они безоговорочно принимают ограничения свобод, незаконно установленные министерскими указами, навязать которые даже фашистам не приходило в голову.
Понятно – и сами власти никогда не перестают напоминать нам об этом – что так называемое социальное дистанцирование станет моделью политики, которая нас ждёт, и что (как заявили представители так называемой целевой группы, члены которой находятся в вопиющем конфликте интересов с функцией, которую они должны выполнять) они воспользуются этим дистанцированием, чтобы повсеместно заменить цифровыми техническими решениями все человеческие отношения в их физической форме, которые попали под подозрения в заражённости (конечно, политической заразой).
Университетские лекции, как уже рекомендовало Министерство просвещения, будут проводиться со следующего года только онлайн. Вы больше не узнаете себя, глядя на свое лицо, которое может быть покрыто маской здоровья. Вы будете общаться через цифровые устройства, которые будут распознавать биологические данные, которыми вы будете обязаны делиться. А любые “собрания”, будь то по политическим причинам или просто по дружбе, будут по-прежнему запрещены.
Речь идет о полноценной концепции судеб человеческого общества в перспективе, которая во многом, кажется, взяла на вооружение у дряхлеющих религий апокалипсическую идею конца света. После того, как на смену политике пришла экономика, теперь и она тоже должна быть интегрирована в новую парадигму биобезопасности, для управления которой придется пожертвовать всеми другими требованиями. Законно задать вопрос, можно ли еще определить такое общество как человеческое или утрату непосредственного общения, лица, дружбы, любви можно реально компенсировать абстрактной и, предположительно, абсолютно фиктивной безопасностью для здоровья?
Источник: quodlibet
