Проблема культуры бдительности состоит в том, что она вовлечена во множество подобных неожиданных альянсов. В нашем официальном идеологическом пространстве культура бдительности и религиозный фундаментализм предстают несовместимыми противоположностями. Но так ли это на самом деле? Почти десять лет назад бывшую мусульманку, курда по национальности Марьям Намази лондонский Голдсмитс-колледж пригласил выступить с докладом на тему «Отступничество, богохульство и свобода слова в эпоху ИГИЛ».
Ее выступление, в котором основное внимание уделялось угнетению, которое испытывают женщины в исламе, неоднократно и в грубой форме прерывалось студентами-мусульманами. По иронии судьбы с критикой ее выступления выступило также и Феминистское сообщество колледжа, которое объединилось с Исламским сообществом студентов… Один из комментаторов был прав, заметив: «Этот нечестивый союз между феминистками и исламистами является симптомом того, что рак поражает левых, чье сочувствие к предполагаемым неудачникам (особенно тем, кто не является белым) слишком часто перевешивает тот факт, что они должны разделять ценности феминизма и просвещения. Я не понимаю, как какое-либо феминистское общество может поддерживать мусульманскую группу, если эта группа открыто не выступает за равенство женщин и отмену законов шариата».
Подобный неожиданный альянс в конечном счете основывается на сходстве формы двух дискурсов: культура бдительности де факто работает как секуляризованная религиозная догма со всеми вытекающими из этого противоречивыми последствиями. Джон Маквортер (чернокожий критик культуры бдительности) перечислил некоторые из них: «Вы должны непрерывно стараться понять опыт чернокожих / Вы никогда не сможете понять, что значит быть чернокожим, и если вы считаете, что понимаете, то вы – расист» и «Проявляйте интерес к мультикультурализму / Не занимайтесь культурной апроприацией. То, что не относится к вашей культуре, не для вас, и вам нельзя даже пытаться сделать подобное» [1].
Вы находите это преувеличением? Тогда просто ознакомьтесь с рассказом Винсента Ллойда о том, как он столкнулся с культурой бдительности в его худшей форме – это материал, который следует прочитать всем, кто сомневается в репрессивном потенциале этой идеологии, и который достоин того, чтобы о нем поговорить подробнее.
Репутация Ллойда безупречна: чернокожий профессор и директор Центра политической теологии в Университете Вилланова, он ранее руководил университетской программой изучения мира чернокожих, ведет семинары по борьбе с расизмом и трансформационной справедливости, а также публикует книги о расизме по отношению к чернокожим и закрытии тюрем, включая ставшую классической работу «Достоинство чернокожих: борьба против господства».
Летом 2022 года Теллуридская ассоциация попросила Ллойда провести семинар, длительностью шесть недель, на тему «Расы и законодательные ограничения в Америке», в работе которого приняли участие двенадцать тщательно отобранных семнадцатилетних подростков. Четыре недели спустя двух студентов выгнали их же однокурсники, а сам Ллойд вскоре подвергся остракизму и изгнанию.
На последнем занятии «каждый студент зачитывал из заранее подготовленного заявления фрагменты о том, как семинар укрепил, как по своей форме, так и по содержанию, насилие против чернокожих, как пострадали чернокожие студенты, как я был виновен в бесчисленных микроагрессиях, в том числе своим поведением, и как студенты не чувствовали себя в безопасности, потому что я не сразу исправлял взгляды, которые не рассматривали расизм в отношении чернокожих как причину всех мировых бед».
Ллойд сравнивает эти тенденции с «тем периодом из 1970-х гг, когда левые организации рассыпались, а требования соответствовать линии и повышать сознательность товарищей привела к формированию токсичной среды, переполненной догматизмом и разочарованием». Его критики опирались на ряд догм, среди которых: нет иерархии угнетения, за исключением угнетения чернокожих, которое составляют отдельный класс; чернокожие женщины требуют исключительного доверия; тюрьма – это не решение; все нечернокожие люди и многие чернокожие виновны в расизме.
Но более важным, чем содержание, был конфликт форм между семинаром и практикумом. Ллойд пытался организовать семинар как обмен мнениями: одно утверждение строится на другом, когда один студент замечает то, что проглядел другой, и когда профессор направляет дискуссию в сторону наиболее важных вопросов. Семинары обычно сосредоточены на обсуждении конкретного текста, и участники терпеливо пытаются раскрыть его смысл. Напротив, в своего рода практикуме по борьбе с расизмом, с критикой которого выступает Ллойд, заранее четко устанавливается единая догма, и остается только обсуждать, как и где кто-то сознательно или неосознанно ее нарушил.
Как заметила Аленка Жупанчич, практикумы политкорректности напоминают «Язагер» Бертольда Брехта: все повторяют «да» снова и снова, а главный аргумент против тех, кого не считают искренними сторонниками, — это «вред»: «Этот язык и практика, выражением которой он является, исторически происходят из движения за отмену тюрем. Вместо того чтобы сопоставлять преступления с наказаниями, аболиционисты требуют задуматься о персональном вреде и о том, как его можно исправить, зачастую обращая внимание широкой общественности на влияние вреда, причины, по которым он возник, и способы его преодоления. Но на языке практикумов по борьбе с расизмом вредом становится все, что заставляет вас чувствовать себя не совсем уютно».
Вот как работает «вред», по словам Ллойда: «Во время обсуждения проблемы тюремного заключения американский студент азиатского происхождения представил данные демографии о заключенных федеральных тюрем, согласно которым около 60% заключенных — белые. Чернокожие студенты заявили, что им причинили вред. На одном из практикумов им сообщили, что объективные факты — это инструмент превосходства белых. Мне сказали, что после семинара чернокожим студентам пришлось посвятить много времени тому, чтобы исправить причиненный им вред, вызванный информацией о тюремной статистике, которая не касалась чернокожих. Через несколько дней американца азиатского происхождения исключили из программы».
Здесь нас должны удивлять две вещи. Во-первых, этот новый культ сочетает в себе веру в фиксированные, объективированные догмы с полным доверием к чувствам человека (хотя только угнетенные чернокожие имеют право ссылаться на свои чувства как на меру вины расиста). Критическое противопоставление аргументов не играет никакой роли, что подразумевает, что «открытые дебаты» — это расистское понятие сторонников превосходства белой расы.
«Объективные факты — это инструмент превосходства белых» — да, так что, как говаривали трамписты, нам нужно генерировать альтернативные факты… Для ясности: в этом есть зерно истины. Те, кого жестоко угнетают, не могут позволить себе глубокие размышления и хорошо подготовленные дебаты, необходимые для выявления лживости либерально-гуманистической идеологии. Но в данном случае, как и в большинстве других случаев, те, кто присваивает себе роль лидеров восстания, вовсе не являются униженными жертвами расистского гнета. Обладающие политической бдительностью – это относительно привилегированное меньшинство меньшинства, которому разрешили участвовать в высококлассном практикуме элитного университета.
Во-вторых, тайна заключается в функционировании большого Другого (в данном случае администрации Теллурида): точка зрения, постепенно навязываемая всем бдительной элитой чернокожих, была точкой зрения меньшинства (первоначально даже среди чернокожих участников). Но как и почему этим немногим удалось не только запугать большинство, но даже заставить Теллуридскую ассоциацию встать на их сторону и отказаться защищать Ллойда? Почему они, по крайней мере, не заняли более сдержанную позицию? Каким образом культуре бдительности, хотя и представленной меньшинством, удается нейтрализовать более широкое либеральное и левое пространство, вселяя в него глубокий страх перед открытым противостоянием сторонникам культуры бдительности?
У психоанализа есть четкий ответ на этот парадокс: понятие суперэго. Суперэго — это жестокая и ненасытная сила, которая бомбардирует меня невыполнимыми требованиями и высмеивает мои неудачные попытки удовлетворить их. Это та сила, в глазах которой я тем больше виноват, чем больше стараюсь подавить свои «греховные» страсти. Старый циничный сталинский лозунг об обвиняемых на показательных процессах, которые заявляли о своей невиновности: «Чем больше они невиновны, тем больше они заслуживают расстрела», — это суперэго в чистом виде. И разве Маквортер в процитированном отрывке в точности не воспроизвел структуру парадокса суперэго?
«Вы должны вечно стремиться понять опыт чернокожих / Вы никогда не сможете понять, что значит быть чернокожим, и если вы думаете, что понимаете, вы расист». Короче говоря, вы должны, но не можете, потому что не должны — величайший грех состоит в том, чтобы делать то, к чему вы должны стремиться… Эта запутанная структура предписания, которое выполняется, когда мы не выполняем его, объясняет парадокс суперэго. Как заметил Фрейд, чем больше мы подчиняемся требованиям суперэго, тем больше мы чувствуем себя виноватыми. Парадокс также имеет место в лакановской интерпретации суперэго как требования наслаждаться: мы никогда не сможем полностью достичь наслаждения, и эта неудача заставляет нас чувствовать себя виноватыми.
Ряд ситуаций, характеризующих современное общество, прекрасно иллюстрирует этот тип давления суперэго, например бесконечный самоанализ политкорректности: не был ли мой взгляд на стюардессу слишком навязчивым и сексуально оскорбительным? Не использовал ли я слова с возможным сексистским подтекстом, обращаясь к ней? И т.д. и т.п. Удовольствие, даже трепет, доставляемое таким самоисследованием, очевидны. И разве то же самое не относится и к патологическому страху некоторых западных либеральных левых быть признанными виновными в исламофобии? В этой перспективе любая критика ислама может быть только выражением западной исламофобии.
Салмана Рушди осуждают за то, что он бессмысленно провоцирует мусульман и тем самым (по крайней мере, частично) вызывает фетву, приговаривающую его к смерти. Результат предсказуем: чем больше западные либеральные левые заняты своей виной, тем больше мусульманские фундаменталисты обвиняют их в лицемерии, пытающемся скрыть свою ненависть к исламу. Это положение снова воспроизводит парадокс суперэго: чем больше вы подчиняетесь тому, что требует от вас Другой, тем больше вы виноваты. Получается, что чем больше вы будете терпеть ислам, тем сильнее будет его давление на вас… [2]
Таким образом, эта структура суперэго объясняет, как и почему в случае с Теллуридом как большинство, так и институциональный Большой другой были терроризированы бдительным меньшинством. Все они подверглись давлению суперэго, которое никакого отношения не имеет к подлинному требованию правосудия. Чернокожая элита, эксплуатирующая культуру бдительности, прекрасно осознает, что она не достигнет своей заявленной цели по уменьшению угнетения чернокожих — да ей этого и не нужно. Чего они на самом деле хотят, того и добиваются: позиции морального авторитета, с которой они могут терроризировать всех остальных, никак не влияя при этом на существующие отношения социального господства.
Положение тех, кого терроризирует элита, эксплуатирующая культуру бдительности, более сложное, но все же очевидное: они подчиняются требованиям культуры бдительности, потому что большинство из них действительно виновны в сохранении социального господства, но подчинение требованиям культуры бдительности предлагает им легкий выход — вы с радостью предполагаете, что это ваша вина в той мере, в какой это позволяет вам продолжать жить так, как вы жили. Это старая протестантская логика: «Делай, что хочешь, только чувствуй себя виноватым за это».
Урок, который необходимо извлечь и вышеприведенных примеров, ясен: «бдительность» фактически означает ее полную противоположность. В «Толковании сновидений» Фрейд пишет о сне, приснившемся отцу, который засыпает, пока старик бдит у гроба его сына. В этом сне ему является его умерший сын, произносящий страшный призыв: «Отец, разве ты не видишь, что я горю?» Когда отец просыпается, он обнаруживает, что ткань на гробу сына загорелась от падающей свечи. Так почему отец проснулся? Не потому ли, что запах дыма стал слишком сильным, чтобы продолжать спать, включив его в импровизированный сон?
Лакан предлагает гораздо более интересную интерпретацию: «Если функция сновидения состоит в том, чтобы длить сон, если сновидение, в конце концов, может быть так близко к вызывающей его реальности, то не можем ли мы сказать, что оно могло бы соответствовать этой реальности, не покидая сна? Ведь есть такое понятие, как сомнамбулическая деятельность. Возникает вопрос, который действительно позволяют нам поставить здесь все предыдущие соображения Фрейда: что же будит спящего?
Разве во сне это не другая реальность? – реальность, которую Фрейд описывает так: «Dass das Kind an seinem Bette steht», что ребенок возле его кровати, «ihn am Arme fasst», берет его за руку и укоризненно шепчет ему: «und ihm vorwurfsvoll zuraunt: Vater, siehst du denn nicht», Отец, разве ты не видишь, «dass ich verbrenne», что я горю? Не больше ли реальности в этой информации, чем в запахе дыма, по которому отец также идентифицирует странную реальность того, что происходит в соседней комнате? Не выражается ли в этих словах упущенная реальность, вызвавшая смерть ребенка?» [3]
Так что не вторжение сигнала из внешней реальности разбудило несчастного отца, а невыносимо травмирующий характер того, с чем он столкнулся во сне. Поскольку «видеть сны» означает фантазировать, чтобы избежать столкновения с Реальным, отец проснулся, чтобы буквально видеть сон. Сценарий таков: когда его сон был нарушен запахом дыма, отец быстро реконструировал сон, включив в него тревожный элемент (дым-огонь), чтобы продлить его; однако то, с чем он столкнулся во сне, было травмой (ответственность за смерть сына), гораздо более сильной, чем реальность, поэтому он на самом деле проснулся, чтобы избежать Реального… И то же самое с большей частью текущего движения сторонников культуры «бдительности»: она заставляет нас бдить — в отношении расизма и сексизма — именно для того, чтобы мы могли продолжать спать. Она показывает нам определенные реальности, чтобы мы могли продолжать игнорировать истинную причину и настоящую глубину нашей расовой и сексуальной травмы.
Чтобы избежать еще одной фатальной ошибки: все это никоим образом не означает, что тема сексизма и расизма является чем-то второстепенным и что мы должны перенести внимание на «реальную» экономику, как, кажется, намекают некоторые левые критики культуры бдительности. Здесь нужно быть очень точным. Адриан Джонстон [4] по данному поводу сформулировал ключевую идею: его базовая предпосылка противоречит стандартной фрейдо-марксистскому представлению о том, что объяснения субъективных особенностей людей, живущих при современном капитализме (почему миллионы людей выступают и голосуют против своих очевидных интересов? почему их могут мобилизовать на националистическую, религиозную и военную борьбу, представляющую угрозу самой их жизни?) только с точки зрения детерминации экономической базой недостаточно.
Чтобы объяснить такие явления, марксистский экономический анализ должен быть дополнен психоаналитическим исследованием коллективных либидинальных инвестиций. Хотя Джонстон согласен с тем, что марксизм нуждается в психоанализе, он убедительно доказывает, что эти бессознательные либидинозные механизмы действуют уже в самом средоточии «экономической базы»: достаточно внимательно прочесть Маркса, чтобы увидеть, как индивиды, вовлеченные в капиталистическое воспроизводство, на самом деле не следуют своим эгоистичным интересам. Скорее, они выступают в качестве инструментов самого капитала, стремящегося к постоянно расширяющемуся воспроизводству, готовые отказаться от множества жизненных удовольствий: «Возможно, Марксу задним числом следует приписать не только изобретение психоаналитической концепции, как предполагает Лакан, но и изобретение аналитической идеи влечения до Фрейда».
Джонстон, конечно, не игнорирует проблемы взаимодействия между воспроизводством капитала и субъективной жизнью агентов капитала, которые также являются «психическими субъектами наслаждения, имеющими отношение к социально-символическим вторичным выгодам, получаемым в результате чистого накопления капитала». Только задумайтесь о том, какое почтение питают к благотворительным организациям нынешние сверхбогатые неофеодальные господа. Итак, когда Фридрих Энгельс писал, что при социализме «расширение возможности удовлетворения разумных потребностей людей», то следует поставить неизбежный вопрос: в чем именно состоят эти «разумные потребности»?
Разве не главный урок психоанализа состоит в том, что в нашем социальном мире потребности никогда не выражаются напрямую, они всегда опосредованы психическими механизмами, которые делают их извращенными «иррациональными» желаниями? Я готов рисковать своей жизнью ради чего-то, что мне не нужно: запрет непосредственно получать то, что я желаю, может сам по себе доставить избыточное удовольствие, так как то, что я желаю, опосредовано тем, чего желают другие. А еще есть механизм зависти, который делает более важным нанести вред другому, чем удовлетворить себя… Как можно объяснить не только такие вещи, как расизм и сексизм, но и функционирование самого капитализма без подобных извращенных поворотов?
* * * * *
[1] McWhorter J. Woke Racism: How a New Religion Has Betrayed Black America. NY: Portfolio, 2021.
[2] Здесь я кратко резюмирую аргументацию из третьей главы моей книги Surplus-Enjoyment. L: Bloomsbury Press 2022.
[3] Lacan J. The Four Fundamental Concepts of Psycho-Analysis. Harmondsworth: Penguin Books, 1979 Р. 57-58.
[4] См. Монументальную работу Адриана Джонстона Infinite Greed (пока только в рукописи).
Источник тут
