Несколько раз в своих предыдущих выступлениях здесь я уже упоминал фигуру голой жизни. Мне кажется, что эпидемия, вне всякого сомнения, показывает, что человечество больше не верит ни во что, кроме голого существования, которое должно быть сохранено как таковое любой ценой.
Даже христианская религия с ее делами любви и милосердия, с ее верой в мученичество, политической идеологией с ее безоговорочной солидарностью, даже верой в труд и деньги, кажется, уходит на второй план, как только голая жизнь находится под угрозой, пусть даже и в виде всего лишь риска, статистический масштаб которого является лабильным и намеренно неопределенным.
Пришло время прояснить смысл и происхождение этого понятия. Для начала необходимо напомнить, что человек – это не то, что можно определить раз и навсегда. Скорее, это место постоянно обновляемого исторического решения, которое каждый раз фиксирует границу, отделяющую человека от животного, то, что в человеке есть человеческое, от того, что не является человеческим в нем и вне его.
Когда Линней искал черту, которая отделяла бы человека от приматов, то он должен был признаться себе, что он ее не нашел и, в конце концов, поставил рядом с родовым именем homo только старую философскую поговорку: nosce te ipsum, познай себя. Таково значение термина sapiens, который Линней добавит в десятом издании своей Системы Природы: человек – это животное, которое должно признать себя человеком, чтобы быть таковым, и поэтому должно разделить – решить – как человек отличается от того, что не является таковым.
Мы можем назвать механизм, через который это решение исторически реализуется, антропологической машиной. Машина работает, исключая животный мир из жизни человека и производя человека через это исключение. Но для того, чтобы машина функционировала, необходимо, чтобы исключение было также включением, чтобы между двумя полюсами – животным и человеком – существовала артикуляция и порог, который разделяет и соединяет их.
Эта артикуляция – голая жизнь, то есть жизнь, которая не является ни истинно животной, ни истинно человеческой, но в которой каждый раз принимается решение между человеком и нечеловеком.
Этот порог, который обязательно проходит внутри человека, отделяя в нем биологическую жизнь от социальной, является абстракцией и виртуальностью, но абстракцией, которая становится реальной, воплощаясь каждый раз в конкретных и политически обусловленных исторических личностях: раб, варвар, homo sacer, которого в древнем мире любой может убить, не совершив преступления, дитя-дикарь, человек-волк или homo alalus, как недостающее звено между обезьяной и человеком в период между Просвещением и XIX веком; гражданин в чрезвычайном положении, еврей в лагере, коматозник в реанимационной палате и тело, сохраненное для изъятия органов в ХХ веке.
Какова сегодня фигура “голой жизни” во время борьбы с пандемией? Это не столько больной человек, который изолирован и лечится так, как никогда не лечился пациент в истории медицины; это, скорее, инфицированный человек или – как это определяется противоречивой формулой – бессимптомный пациент, то есть то, чем каждый человек практически является, даже не подозревая об этом.
Речь идет не столько о здоровье, сколько о жизни, которая не является ни здоровой, ни больной, которая, как таковая, в силу своей потенциальной патогенности, может быть лишена свободы и подвергнута всевозможным запретам и мерам контроля.
Все люди, в этом смысле, практически бессимптомные больные. Единственная идентичность этой жизни, колеблющаяся между болезнью и здоровьем, – это идентичность получателя тампона и вакцины, которые, как и крещение в новую религию, определяет перевернутую фигуру того, что когда-то называлось гражданством.
Крещение больше не является необратимым, а с необходимостью временным и возобновляемым, потому что новый гражданин, который всегда должен будет предъявлять свидетельство о вакцинации, больше не имеет неотъемлемых и неоспоримых прав, а только обязательства, которые должны непрестанно соблюдаться и обновляться.
Источник: Quodlibet
