В своей недавней колонке на Койнэ’, Денис Кирюхин затронул тему, центральную не только для этики ответственности, вины и наказания, но и для ключевого экзистенциального вопроса: кто/что существует поистине — индивид или коллектив?
Денис развивает идею (Ирис Янг и ряда других современных философов) о том, что вину за некое преступление несет не только совершивший или совершившие его, но и те, кто идентифицирует себя с преступниками и превращает вину из индивидуального поступка, нуждающегося в достоевском наказании и с возможностью толстовского воскресения.
Таким образом вина конкретных индивидов становится ответственностью коллектива. Этот подход, как верно замечает Денис, — ответ на воображаемую «тупиковую ситуацию, в которую попала либеральная традиция в ХХ веке, когда оказалась неспособной разрешить проблему коллективной ответственности за злодеяния, совершенные, например, нацистским режимом».
По моему мнению подход, который демонстрируют философы данного направления мысли, ошибочен вдвойне — в этическом и онтологическом плане.
В этическом плане перенос индивидуальной вины за преступление на коллективного Другого, разделяющего с преступником (или преступниками) определенные национальные, культурные, социальные или иные идентичности, создает пространство индивидуальной несвободы и детерминированности личного выбора в совершении преступления, отказа от него, или противодействия ему.
В случае принятия тезиса о «преступной идентичности», человек, живущий лишь раз и лишь раз имеющий возможность реализовать свою неповторимость и уникальность в этой жизни, оказывается в цепях ответственности за несвои ошибки и преступления. Эти цепи сковывают любой свободный выбор, любое творческое начинание, исходящее из одного живого человека и обращающегося к другому живому.
1. В случае индивидуального и коллективного согласия с тезисом о коллективных идентичностях как согласия принять несвою вину и быть за нее ответственным, этос — нравственное пространство сосуществования людей, малых и больших групп и жизненных миров — из места самореализации и усилия к подлинному присутствию превращается в паутину ответственностей, сотканную из крепких цепей преступлений других, зачастую уже ушедших в небытие.
Такой этос изначально не оставляет места для личной ответственности, переносит ее на нечто неживое безличное и поит эту нежить жизненной энергией единожды живущих, ответственных за «поступки» воображаемых сообществ и безответственных за собственную вину. Это — этос коллективной ответственности и личной невинности.
В таком этосе воображаемое идентичностное сообщество становится клоакой преступлений, объявляемых в качестве актов основания сообщества. В пространстве, где возможна личная свобода и индивидуальная ответственность за свою п(р)оступки, вдруг возникает система этических причин непризнания Другого из-за его иноидентичности и принуждения к несению бремени несвоей вины, которую зачастую — чтобы сделать вену относительно подъемной — объявляют подвигом.
Этос таких сообществ — место неоплаканных героев и злодеев, выдавленных в коллективное бессознательное и возвращающихся в жизнь потомков странными комплексами-зомби (мне кажется, эту диалектику прекрасно проанализировал на конкретных примерах Александр Эткинд в «Кривом горе»).
Во многом, постсоветские сообщества представляют собой яркий образчик этосов коллективной безответственности. В момент, когда я пишу эти строки, мне приходят на память десятки примеров тех, кто в советские времена совершал п(р)оступки, за которые никогда не нес ответственности, благодаря простому кульбиту — смене идентичности, отказа от советской идентичности в пользу новых постсоветских коллективных идентичностей.
В силу этого, цековцы, ответственные за идеологическую чистоту рядов, становятся отцами-основателями «новых наций». Местные гэкачеписты обустраивают патриотические государственности и учат новые поколения вертухаев отслеживать новых диссидентов. Мелкие гэбышные сексоты выстраивают дипкорпуса и бизнессообщества. Цензоры от всевозможных «союзов творцов» перевоссоздали структуры контроля за творчеством.
И масса других примеров из последнего тридацтилетия. — Созданные такими нетыняновскими перевертышами и вполне сологубовкими недотыкомками этосы подорвали шанс осмыслить советское прошлое, назвать поименно и осудить преступников, назвать поименно и почтить жертв, назвать поименно и почить людей, даже во мраке ХХ века способных сохранить моральные ориентиры, — и всех их похоронить их в личных, небратских могилах на неизбежно общих кладбищах.
А тем, кто был назван и продолжил жить после Союза, — дать шанс на покояние, прошение и новую жизнь. Увы, созданные перевертышами этосы подорвали шанс выстроить миры, открытые для свободы самовыражения и личного выбора, включающего и принятие любых коллективных идентичностей.
Этос коллективной ответственности и личной невинности — пространство для перевертышей, кочующих из одних этосов в другие, несмотря на все революции и культурно-политические трансформации. В наших восточноевропейских палестинах они спокойно перешли из империи в советский эксперимент, а потом из Союза в постсоветские эксперименты. Это, увы, ярок подтверждают события последнего десятилетия в Восточной Европе.
2. В онтологическом же плане этос коллективной вины и личной ответственности не дает место человеческому существу состояться, прожить уникальный дар своей жизни и расширить своим усилием подлинно быть материк бытия во вселенной ничто. Такому этосу в онтологическом плане соответствует жизненный мир полного господства традиций, экзистенциальных структур, предписывающих единый путь — направление, стадии, завершение, (не)возможности — для мириадов разных Дазайнов.
Как крепкая, присутствующая в бытии старуха из «Легенды о Нараяме», невзирая на жизненную силу своего присутствия, требовала себе смерти, подчиняясь требованиям коллективной трансперсональной нежити Традиции.
Мы живем в мирах, созданных не богами, а нами самими — нашими подвигами, преступлениями, усилиями и леностью. (Сверх)Усилия быть собой, быть если не добрым, то хотя бы лично ответственным, делают эти миры пригодными и для Других — для других людей и для межличностных воображаемых «сущностей».
В разнообразнейшем меню усилий быть собою есть два важных для нашей темы (священно)действия — покаяние и прощение. Покаяние — этический и онтлогический акт признание себя и своей ответственности за свои поступки и за качество мира, в котором покоянный живет и которое (пере)создает.
Прощение — сверхусилие по разрушению цепей причин, ограничивающих живого человека в этосе, и по учреждению жизненных миров, где выбор быть означает выбор быть лично добрым, индивидуально солидарным к ближним и дальним живым.
Ошибки в рефлексии об ответственности и вине ведут к практическим последствиям в фундировании и трансформации жизненных миров и этосов. Этос коллективной ответственности и личной невинности, при всех благих намерениях его сторонников, уводит и от выбора быть собой, и от выбора быть лично нравственным. Коллективная ответственность и подлинное бытие собой несовместимы.
В оформлении использован фрегмент картины Гелия Коржева «Триумфатор» (1996; источник).
Источник: Koine
