Если бы Мишель Фуко пережил СПИД в 1984 году и оставался жив до изобретения эффективной антиретровирусной терапии, сегодня ему было бы девяносто три года.
Согласился бы он сидеть в своей квартире на улице де Вожирар в Париже? Первый философ в истории, который умер от осложнений, вызванных приобретенным вирусом иммунодефицита, оставил нам одни из самых эффективных инструментов для исследования политического управления эпидемией – идеи, которые в нынешней атмосфере истерики и заразной дезинформации похожи на когнитивные защитные средства.
Самое главное, что мы узнали благодаря Фуко, это то, что живое (а значит, и смертное) тело является центральным объектом любой политики. Нет такой политики, которая не является политикой тела. Но для Фуко тело – это не тот биологический организм, на который потом действует власть. Сама задача политического действия состоит в том, чтобы сфабриковать тело, заставить его работать, определить его режимы производства и воспроизводства, предвосхитить режимы дискурса, посредством которых это тело предъявляется самому себе до тех пор, пока оно не сможет сказать “Я”.
Все творчество Фуко можно понять как исторический анализ различных техник, с помощью которых власть управляет жизнью и смертью населения. Между 1975 и 1976 годами, когда он опубликовал “Surveiller et punir” (“Надзирать и наказывать”) и первый том “Histoire de la sexualité” (“История сексуальности”), Фуко использовал понятие “биополитика”, чтобы описывать отношения, которые власть устанавливает с социальным телом в эпоху модерна. Он описывает переход от того, что он называет суверенным обществом, в котором суверенитет определяется с точки зрения управления ритуализацией смерти, к “дисциплинарному обществу”, которое контролирует и максимизирует жизнь населения как функцию национальных интересов. Для Фуко приемы биополитического управления распространялись посредством сетей власти, которая выходила за рамки сферы права и становилась горизонтальной, похожей на щупальца силой, покрывая всю территорию опыта жизни и проникая в каждое отдельное тело.
Как во время, так и после эпидемии СПИДа ученые расширили и радикализовали гипотезы Фуко, исследуя связь между иммунитетом и биополитикой. Итальянский философ Роберто Эспозито проанализировал связь между политическим понятием общества (community) и биомедицинским и эпидемиологическим понятием иммунитета. Эти два термина имеют общий корень – латинский munus, долг (налог, дань, дар), который кто-то должен заплатить, чтобы быть частью сообщества. Общество – это ком-мунус: группа людей, связанная общим правом и взаимными обязательствами. Существительное immunitas – это негативное слово, которое производится из отрицания munus. В римском праве иммунитет – это привилегия, освобождающая кого-либо от общих для всех обязательств. Тот, кто был освобожден от иммунитета, был иммунизирован. Тот же, кто был де-мунизирован, напротив, был лишен всех общинных привилегий после того, как он был расценен как угроза для общества.
Эспозито подчеркивает, что вся биополитика является иммунологической: биополитика подразумевает иерархию с иммунизированными наверху и демунизированными, которые будут исключены из любого акта иммунологической защиты, внизу. Таков парадокс биополитики: все защитные акты включают иммунное определение сообщества, в котором коллектив предоставляет себе право принять решение о жертве части населения ради сохранения собственного суверенитета. Чрезвычайное положение – это нормализация этого чудовищного парадокса.
В XIX веке после открытия первой вакцины против оспы и экспериментов по микробиологии Луи Пастера и Роберта Коха понятие иммунитета покинуло сферу права и приобрело медицинский смысл. Либеральные и патриархально-колониальные европейские демократии XIX века построили идеал современного человека не только как свободного экономического агента (мужчины, белые, гетеросексуалы), но и как иммунизированное тело, радикально отделенное, не имеющее ничего общего с обществом.
Для Эспозито то, как нацистская Германия квалифицировала части своего населения (евреи, цыгане, гомосексуалисты, инвалиды) как тела, угрожающие суверенитету арийской общины, является парадигматическим примером опасности иммунной биополитики. Это иммунологическое понимание общества не закончилось нацизмом – наоборот, оно процветало в США и Европе, легитимируя политику управления, используемую для контроля над расовыми меньшинствами и мигрантами. Именно этот иммунный дух определяет нынешние пограничные режимы и лежит в основе милитаризированных стратегий, развернутых Иммиграционной и таможенной полицией США на американо-мексиканской границе и Frontex для защиты Шенгенской зоны.
В своей книге “Гибкие тела” (1994) антрополог Эмили Мартин проанализировала связь между иммунитетом и политикой в американской культуре во время эпидемий полиомиелита и СПИДа. Иммунитет организма, утверждает Мартин, не является биологическим фактом, независимым от культурных и политических переменных. Напротив, то, что мы понимаем под иммунитетом, построено на социальных и политических критериях, которые порождают суверенитет или исключение, защиту или стигматизацию, жизнь или смерть.
Рассмотреть историю пандемий через призму, предложенную Фуко, Эспозито и Мартин, можно следующим образом: скажите мне, как ваше общество понимает свой политический суверенитет, и я скажу вам, чем вы заболеете и как вы будете бороться с болезнью. Для каждого тела индивида в форме различных болезней материализуются навязчивые идеи, которые доминируют в био- и некрополитике в данный период. С точки зрения Фуко, эпидемия радикализует и меняет биополитические техники, внедряя их на уровне индивидуального тела. В то же время эпидемия распространяет на все население политические меры иммунизации, которые до этого момента жестко применялись к тем, кто считался чужаком как внутри страны, так и на границах национальной территории.
Борьба с эпидемиями ставит под вопрос идею сообщества, раскрывает иммунные фантазии общества и обнажает мечты суверена о всемогуществе и бессилии. Гипотезы Фуко, Эспозито и Мартин могут позиционировать эпидемии как социально-политические конструкции, а не как сугубо биологические явления, но они не имеют ничего общего с нелепыми теориями заговора о разработанных в лаборатории вирусах, прокладывающих путь к захвату авторитарной власти. Напротив, они позволяют оценить, как вирус фактически воспроизводит, материализуется, расширяется и усиливается (от отдельного тела до населения в целом) посредством господствующих форм биополитического и некрополитического управления, которые уже действовали по отношению к сексуальным, расовым меньшинствам или мигрантам до провозглашения чрезвычайного положения.
Возьмем, к примеру, сифилис. Эпидемия его впервые достигла Неаполя в 1494 году. Европейский колониализм тогда только зарождался; болезнь, в некотором роде, положила начало деструктивной колониальной политике и политике грядущей расовой политике. Англичане называли ее “французской болезнью”, французы говорили, что это “неаполитанская болезнь”, а неаполитанцы говорили, что она пришла из Америки; считалось, что ее принесли колонизаторы, которые были заражены “индейцами”. Но скорее все было наоборот. Обмен патогенными микроорганизмами был массово асимметричным, европейские микроорганизмы опустошали Новый Свет.
Вирус, ни живой, ни мертвый, ни организм, ни машина, как писал Деррида, всегда чужеземец, другой, тот, что из другого мира. В период между XVI и XIX веками сифилис, инфекция, передающаяся половым путем, материализовался для организмов в формах репрессий и отчуждения: одержимость расовой чистотой, запрещение так называемых смешанных браков между людьми разных классов и рас, а также многочисленные ограничения, которые вменяли в вину сексуальные отношения. На стыке этой модели общества и иммунитета сфабрикованным сифилисом телом суверена стало тело белого буржуа, сексуально ограниченное в супружеской жизни и предназначенное для воспроизводства населения государства.
Таким образом, проститутка становилась живым телом, которое во время эпидемии сифилиса конденсировало все негативные политические признаки. Как работающей и зачастую небелой женщины, ее тело оказывалось вне закона дома и брака. Превратившая свою сексуальность в средство производства, работница секс-бизнеса становилась заметной, контролируемой и стигматизированной как основной переносчик инфекции. В конце XVIII века такие социальные мыслители, как Рестиф де ла Бретон, воображали, что конец сифилиса придет с заключением проституток в государственные бордели, где женщины могли бы предоставлять сексуальные услуги в качестве своего национального долга – во время всякой эпидемии находятся модные гуру, предлагающие магические решения ради сохранения порядка гегемонии.
Но подавление проституции или содержание секс-работниц в государственных борделях не приводит к тому, чтобы поставить эпидемию сифилиса под контроль. Напротив, заключение проституток лишь делает их более уязвимыми к этой болезни. Только открытие в 1928 году пенициллина, а также ряд глубоких преобразований, которые прямо и косвенно повлияли на сексуальную и телесную эмансипацию в течение того же десятилетия позволили почти полностью искоренить сифилис: активизация движений за деколонизацию, избирательное право белых женщин, первая декриминализация гомосексуализма, относительная либерализация этики гетеросексуальных браков.
В конце ХХ века СПИД станет для гетеронормативного неолиберального общества тем же сифилисом, каким был последний был для колониального капитализма начала Нового времени. Первые официальные сообщения о нем появились в 1981 году, после того, как движение активистов за исключение гомосексуализма из сферы психиатрических заболеваний, наконец, приобрело значительный размах. В 1973 году, после десятилетий дискриминации и преследования, гомосексуализм был исключен из списка психических расстройств Американской психиатрической ассоциации. Первая фаза эпидемии непропорционально затронула то, что тогда называлось четырьмя “Г”: гомосексуалистов, гаитян, гемофиликов и потребителей героина. Позже в список были добавлены проститутки.
СПИД воссоздал и перестроил колониальную систему контроля над телами и обновил методы надзора за сексуальностью, которые сифилис изначально связал вместе. Как и подавление проституции во время эпидемии сифилиса, репрессии в отношении гомосексуалистов только увеличили число смертей. Модель общества/иммунитета по СПИДу связана с фантазией о сексуальном суверенитете мужчин, понимаемом как неподлежащее обсуждению право на пенетрацию, в то время как каждое пенетрируемое тело (в формах гомосексуализма, женственности, анальности) воспринимается как необладающее суверенитетом (де-мунизированное). Фактически, то, что постепенно превратило СПИД из летального в хроническое заболевание – это депатологизация гомосексуализма, расширение доступа к фармакологии и экономических возможностей стран Глобального Юга, сексуальная эмансипация женщин, которая позволила им сказать “нет” сексу без презервативов, и доступ к антиретровирусной терапии независимо от социального класса или расовой принадлежности.
Задолго до появления Ковид-19 уже шел процесс глобальной мутации – мы переживали такие же глубокие социальные и политические изменения, как и в начале Нового времени. Мы все еще находимся в муках перехода от письменного к кибер-оральному обществу, от индустриальной к нематериальной экономике, от формы дисциплинарного и архитектурного контроля к формам микропротезного и медиа-кибернетического контроля. В других работах я использовал термин фармакопорнографический для этого типа управления и производства организма, а также для описания политических технологий, которые производят сексуальную субъективность в рамках этой новой конфигурации власти и знания.
Нас больше не регулируют исключительно посредством дисциплинарных учреждений (школы, фабрики, казармы, больницы и т.д.), теперь черед за смесью биомолекулярных технологий, которые проникают в тело с помощью микропротезов, и технологий цифрового надзора, куда более тонких и коварных, чем то, что Жиль Делез описал в своем знаменитом прогнозе об обществе контроля. В области сексуальности фармакологическая модификация сознания и поведения, массовое потребление антидепрессантов и транквилизаторов, глобальное распространение противозачаточных таблеток, а также антиретровирусная терапия, профилактическая терапия СПИДа и виагра – вот некоторые из статей биотехнологического менеджмента, который, в свою очередь, синергетически взаимодействует с новыми способами политехнического менеджмента, возникшими вместе с чрезвычайным положением эпидемиологического надзора и глобальным проникновением сети надзора в каждую сферу жизни.
Я использую термин “порнография”, потому что эти методы управления функционируют уже не через подавление и запрет сексуальности, а через подстрекательство к потреблению и постоянное производство регулируемого и поддающегося количественному измерению удовольствия. Чем больше мы потребляем и чем лучше наше здоровье, тем лучше нас контролируют.
Происходящая мутация в конечном итоге может стать катализатором перехода от антропоцентрического общества, в котором часть человечества уполномочена проводить политику всеобщего захватнического хищничества, к обществу, способному перераспределять энергию и суверенитет. На повестке дискуссий во время и после нынешней эпидемии будет находиться вопрос о том, чьи именно жизни мы хотим спасать. Именно в контексте этой мутации, этой трансформации способов понимания общества (охватывающего всю планету, поскольку никакое разделение больше невозможно) и иммунитета, действует вирус и формируется политическая стратегия борьбы с ним.
Источник: Artforum
