Экология склонна сегодня воспринимать природу как предел нашей экспансии и учит нас, людей, отказываться от гордыни, от безжалостной эксплуатации природы.
Теперь, когда бог или вера больше не могут играть роль высшего судьи, эту роль берет на себя природа. Но что это за природа? Даже когда мы представляем себе глобальное потепление, мы по-прежнему представляем его как новую нормальность с «регулярными и повторяемыми погодными условиями»: «как только человечество достигнет предела выбросов углерода, климат Земли стабилизируется при новой, более высокой средней температуре. Эта более высокая температура в целом вредна для людей, потому что она по-прежнему приводит к повышению уровня моря и более экстремальным погодным явлениям. Но, по крайней мере, климат останется устойчивым: антропоцен похож на предыдущие климатические эпохи, только теплее».
Однако более свежие исследования находят более вероятным, что «климат Земли обратится в хаос. Настоящий математический хаос. В хаотической системе нет равновесия и повторяющихся закономерностей. Хаотичный климат будет иметь времена года, которые резко меняются каждое десятилетие (или даже каждый год). В некоторые годы будут внезапные вспышки экстремальной погоды, в то время как в другие годы будет совершенно спокойно. Даже средняя температура Земли может сильно колебаться, переходя от более прохладных периодов к более жарким за относительно короткие промежутки времени. Было бы совершенно невозможно определить, в каком направлении меняется климат Земли».
Подобный результат не только катастрофичен для нашего выживания, он также противоречит нашему (человеческому) привычному представлению о природе, а именно о повторяемости смены времен года. Таким образом, это напоминает нам о том, на что указывал Георг Лукач в своей «Истории и классовом сознании»: «природа» — это социальная категория, т.е. то, что мы воспринимаем как «природу», всегда сверхдетерминировано социальным контекстом. Итак, хотя все, что есть, есть природа (мы — часть природы), на уровне наших повседневных представлений имеет место и обратная сторона: природа — это культурная категория, то, что кажется нам «неестественным», всегда социально детерминировано.
И здесь следует сопротивляться искушению продолжать верить в привычное представление о природе и, следовательно, объявлять хаос чем-то «неестественным». Как будто наша Земля постепенно превращается в Трисолярис, странную планету из «Задачи трех тел», научно-фантастического шедевра Лю Цысиня. У Трисоляриса есть три солнца, которые восходят и заходят через непредсказуемые промежутки времени: иногда они слишком далеко и становится ужасно холодно, иногда они слишком близко и становится чудовищно жарко, а иногда их вообще долго не видно.
Страшные ураганы, засуха и наводнения, не говоря уже о глобальном потеплении — разве все это не свидетельствует о том, что мы являемся свидетелями чего-то, для чего единственно подходящим термином является «конец природы»? Это заявление имеет смысл только в том случае, если «Природа» понимается здесь в традиционном смысле регулярного ритма смены времен года, привычной сопровождающей историю человечества, того, на что мы всегда можем рассчитывать.
Наша жизнь зависит от определенных природных параметров, которые мы автоматически принимаем как должное. Урок глобального потепления состоит в том, что свобода человечества была возможна только при устойчивых природных параметрах, обеспечивающих жизнь на Земле (температура, состав воздуха, достаточное водо- и энергообеспечение и т. д.): люди могут «делать, что хотят» только в той мере, в какой они остаются достаточно маргинальными, чтобы серьезно не нарушать условия жизни на Земле.
Ограничение нашей свободы, которое становится ощутимым по мере глобального потепления, есть парадоксальный результат экспоненциального роста нашей свободы и силы, т.е. роста способности преобразовывать окружающую нас природу вплоть до дестабилизации самых основных геологических параметров жизни на Земле. Таким образом, мы вступаем в новую фазу, в которой сама природа растворяется в воздухе: главным следствием научного прорыва в биогенетике является конец природы. Как только мы узнаем правила его построения, природные организмы превращаются в объекты, поддающиеся манипулированию. Природа, человеческая и нечеловеческая, «десубстанциализируется», лишается своей непроницаемой сути, того, что Хайдеггер называл «землей».
Позвольте мне признаться в постыдном удовольствии, которое вызывает презрение почти у всех моих друзей: мне очень понравился новый научно-фантастический фильм Роланда Эммериха «Падение Луны». Легенда в том, что Луна — это синтетическая мегаструктура, построенная предками человечества как ковчег для повторного заселения Земли представителями нашего вида после конфликта с могущественным искусственным интеллектом, который вышел из-под контроля… Две особенности, которые я нахожу интересными в фильме, — это, во-первых, денатурализация того, что мы обычно воспринимаем как гигантский природный объект: неровная поверхность Луны — это просто маска, призванная скрыть сложную машину; и, во-вторых, конфликт, который структурирует всю человеческую историю, — это конфликт между двумя ветвями искусственного интеллекта, лунным ИИ и ИИ-изгоями, а не между человечеством и ИИ как таковым.
А что, если мы универсализируем эту легенду и представим саму природу — то, что мы считаем ее наиболее «естественными» чертами (стихийность, хаос и т. д.) — как обманчивую видимость, скрывающую внутри машину? Крайне важно помнить, что явление постчеловеческой эры и конец природы — это две стороны одного и того же процесса. Итак, если историческое развитие заставит homo sapiens устареть, то что последует за этим? Постчеловеческий homo deus (со способностями, традиционно считающимися божественными) или квази-всемогущая цифровая машина?
Что же касается вероятности появления новых форм сознания, следует помнить о предупреждении Метцингера. Считая искусственную субъективность возможной, особенно со стороны гибридной биоробототехники, и, следовательно, вопросом «эмпирическим, а не философским», он подчеркивает ее этически проблематичный характер: «вообще не ясно, является ли биологическая форма сознания в том виде, в каком она до сих пор была продуктом эволюцией на нашей планете, нужной формой опыта, действительно ли она является благом самим по себе»[1].
Эта проблематичная особенность касается сознания боли и страданий: эволюция «создала расширяющийся океан страдания и беспорядка там, где раньше их не было. Поскольку не только простое количество индивидуальных сознательных субъектов, но и размерность пространств их феноменальных состояний постоянно увеличивается, этот океан также углубляется». И разумно ожидать, что новые искусственно созданные формы осознания создадут новые «более глубокие» формы страдания.
Как считает Харари, наиболее реалистичным вариантом объединения биотехнологии и компьютерных алгоритмов для создания «тел, мозга и сознания» будет радикальное разделение, гораздо более серьезное, чем классовое, внутри самого человеческого общества. Нужен серьезный разрыв «между теми, кто знает, как создавать тела и мозги, и теми, кто этого не знает: те, кто едет в поезде прогресса, приобретут божественные способности созидания и разрушения, а те, кто отстал, столкнутся с вымиранием». Таким образом, главная угроза заключается в появлении «маленькой и привилегированной элиты улучшенных людей.
Эти сверхлюди будут обладать неслыханными способностями и беспрецедентным творческим потенциалом, что позволит им продолжать принимать наиболее важные решения… Однако большинство людей не будут улучшены, и, следовательно, они станут низшей кастой, которой будут править как компьютерные алгоритмы, так и новые сверхлюди… Разделение человечества на биологические касты разрушит основы либеральной идеологии»[2].
В данном случае решающим является взаимозависимость человека и природы: сводя человека к объекту среди других, свойствами которого можно манипулировать, мы теряем не (только) человечество, но и саму природу. В этом смысле Фрэнсис Фукуяма прав: само человечество опирается на некое представление о «человеческой природе» как о том, что мы унаследовали как непосредственно данное нам, непроницаемое измерение в нас самих, в которое мы рождаемся/заброшены.
Таким образом, парадокс состоит в том, что человек существует лишь постольку, поскольку существует непроницаемая нечеловеческая природа («земля» Хайдеггера): в перспективе биогенетических экспериментов, которые открылись благодаря доступу к геному, биологический вид может свободно изменять/переопределять себя, свои собственные координаты. Подобная перспектива эффективным образом освобождает человечество от ограничений конечного вида, от его порабощения «эгоистичными генами». Однако эта предельная свобода генетической самореконструкции совпадает с предельной несвободой: я сам сведен к объекту, который можно бесконечно переделывать.
Главный урок заключается в том, что мы должны принять бессмысленную тупость природы. Человечество обязано своим существованием чудовищных катастрофам и невероятным страданиям, выпавшим на долю жизни на Земле. Без вымирания динозавров не было бы нас. Главные наши источники энергии (уголь, нефть) — это остатки жутких катастроф, произошедших в прошлом. Наши повседневные привычки зависят от глобальных страданий — только подумайте о том, что происходит на промышленных фермах с курами и свиньями.
Мы не только являемся катастрофой для окружающей среды, мы вышли из этой катастрофы и даже сегодня живем за счет нее. И все эти жертвы никогда не будут искуплены никаким новым Нюрнбергским трибуналом, осуждающим нас за наши преступления против естественной жизни. И самое трудное — это не искать какой-то более глубокий смысл страданий, а действительно принять их бессмысленность.
* * * * *
[1] Thomas Metzinger, Being No One, Cambridge: MIT Press 2004.
[2] Харари Ю. Homo Deus. Краткая история будущего. М., 2018.
Источник тут
