Киев. 19 июня 2015 года (Лебедь, Юрий КИРПИЧЕВ). Мне доводилось общаться со многими людьми, которые впервые побывали на Майдане в Киеве. Я настаиваю именно на локации столицы, потому что наличие центра тут показательно с точки зрения той идеи, которую я хочу раскрыть. Все эмоции, испытываемые посетителями со стороны, которые не являются активными участниками или сторонниками процесса, можно условно разделить на четыре группы: это либо бурный восторг и благоговение, либо благодушная, мудрая ли, претендующая ли на таковую ирония, либо яростное ожесточение, либо панический страх. Но в каждой группе, будь то любовь, ненависть, насмешка или паника – степень интенсивности выражения чувств далеко выходит за пределы нормы.
Подобное отношение свидетельствует о том, что в лице Майдана мы сталкиваемся с особого рода реальностью, не подвластной рациональной логике. Ибо, что может человеческий ум? Используя голую аналитику, мы можем расчленить Майдан на составляющие и по каждой из них довольно четко и правильно рассчитать соотношения сил. Так мы можем представить Майдан и как геополитическую тусовку Востока-Запада, и как политический переворот, и как этнический реванш, и как социально-классовый бунт, и как серию радикальных субкультурных акций, и как борьбу идеологий, и даже как форму самоорганизованной общины милитаризированных хиппи. Все эти грани Майдана, каждая в своем роде, имеют место быть, все они сплетаются в одно пестрое и полихромное зрелище, так что бывает порой трудно определить: чего в нем больше – эклектизма или же соборности.
Все это еще раз говорит нам о том, что Майдан представляет собой феномен, выходящий за пределы формальной прагматической логики (а именно такой руководствуется государственность). Мыслить Майдан категориями пользы, выгоды или целесообразности — значит, не понимать Майдан. С Майданом надо говорить герменевтически «изнутри», то есть на языке Майдана, и тогда он приоткрывает (хотя и не для всех и не до конца) свою сущность. А сущность его состоит в сакральном.
Именно в образе Майдана (любая замена слова на синонимические » площадь», » вече» и даже » баррикады» приведет к потере смысла и вкуса слова) мы сталкиваемся с феноменом воплощения божественного посредством проявления священного в мирском, известном каждому гуманитарию как «сакральное». Главное свойство сакрального состоит в том, что по отношению к культуре безмолвствующего большинства сакральное является Абсолютно Иным, чем и вызывает противоречивое чувство доверия и ужаса по формуле Чуда «Отойти — Приблизиться», называемое нуминозным, то есть высшим и непознаваемым, экзистенциальным страхом, закладывающим фундамент нашего бытия.
Наличие этого страха подтверждает высказанную раннее мысль о том, что в феномене Майдана мы имеем дело с реальностью, которая выскальзывает за пределы здравого смысла в потустороннее царство архетипов — первообразов, определяющих эмоциональное поле, волевую активность и ментальную атмосферу в сакральной сфере. И вовсе не следует отождествлять архетипы с невротическими призраками из великой истории коллективного бессознательного, несущими хаос и разрушение. Скорее, наоборот, подобные хаос и разрушение являются следствием извращения архетипа, демонизации священного, пугающе просвечивающего сквозь лик падшего ангела. Это подчеркивает всю степень ответственности при обращении к пассионарной энергии майдановской свободы.
Именно свобода (а не нация, язык, благосостояние или геополитический выбор) представляется мне тем смысловым центром сакрального поля Майдана, который ни у кого из его сторонников не вызывает возражений. Свобода, непосредственно апеллирующая к протесту над насилием личности и ее слова. Не печалиться мы должны, а радоваться тому, что архетипические установки Майдана выходят за пределы материальной кармы равенства и родоплеменной кармы братства к единственной, может, непрагматической ценности гражданского общества, стоящей первой в триаде Ж.Ж. Руссо, – к свободе.
Ведь свобода лишена всех логико-социальных оснований, кроме себя самой. Свобода не приносит денег, не повышает в чине, не кормит, не греет, не тешит око зрелищем и не услаждает ухо прекрасным звуком. Свобода приводит к одиночеству и заставляет страдать нравственной тяжестью выбора, вот почему раб ненавидит свободу и избегает ее. То, что мы наблюдаем на Майдане, исторически уникально, потому что мы можем засвидетельствовать родовые муки, сопровождающие появление в нашей стране собственно гражданского общества , общества бесстрашных людей, способных противопоставить силе стальное в своей хрупкости мужество духа. Именно это зрелище коллективного, соборного, сакрального преодоления страха перед темными силами хаоса и вызывает в сознании наблюдателей, не захваченных пассионарной энергией Майдана, панический и местами филистерский ужас. Тем более, этого боится устанавливаемый веками феномен великорусской государственности, где архетип империи сакрализируется церковью как вселенское явление эманации духа целого, диалектически выраженного в Руси-Тройке самодержавия, православия, народности. Ведь ветер свободы подобно даосу, «летает там, где только захочет», и органы структуры зачастую бывают бессильны перед его духовной текучесть, полиморфностью и смысловым многообразием ( а именно последние свойства и определяют проявления сакрального в образах, символах, жестах, ритуалах, словах и пространствах).
Как любой сакральный феномен, Майдан имеет свое радиально центрированное пространство ( площадь — мандала — елка как идол/святилище — баррикада — пограничная скала — порог); свое мифическое циклическое время ( вечность-Украина-» стоим до весны!» ‘); свои ритуалы праздника, жертвы и инициации, которые являются главными атрибутами сакрального хронотопа. Начиная от музыки с шариками и ленточками на сумках — до истинно гражданского мужества убитых героев.
В Майдане недостает пока двух архетипических составляющих священного: жреца, достаточно харизматичного для поддержания драйва, и слова, исходящего из уст жреца, по силе невербального подтекста способного давать общий вектор пассионарной энергии. Этого нет, и пробелы по указанным элементам мы, к сожалению, ощущаем.
Все сказанное — не лозунг и не прокламация. Это своего рода апология нашей «наивности». Именно в альтруистическом простодушии служения сакральному кроются как безумные подвиги, так и кощунственные преступления, по силе своей превосходящие любые социально-экономические отношения и политические силы. Быть достойными своих ангелов — задача не из простых…
Любите друг друга!
ВОЙНА ГЛАЗАМИ ПИСАТЕЛЯ
БЖ. КАК Я ЕЗДИЛА В ДУК (Добровольческий украинский корпус).
Как вы помните, готовились везти гуманитарную помощь на ДУК (Добровольческий украинский корпус 5 батальона Правого Сектора) мы довольно долго, подключая невосполнимые никакой моей благодарностью пожертвования вас, мои читатели, а также мои приработки у чиновников и прочие мелкие радости волонтерской поэтической жизни.
Все это время я терпеливо улыбалась товарищам, которые обвиняли меня в милитаризме, и вы не представляете, насколько была благодарна вам, побратимы, когда по тревожным, написанным с телефона постам в фейсбуке мне тут же − через полчаса, без соплей, без лишних звонков в стиле «А что это на заднем плане постреливает?» − приходили необходимые средства, которых не хватало то на дизельное топливо, то на лекарства в госпитале Мечникова в Днепропетровске. На газе ехать можно было бесплатно, но если снайпер попадет, − это кишки по березкам, опомниться не успеешь – и ты уже в паринирване, и даже совсем не больно, − здравствуй, Будда.
Поездка состоялась. Что привезла: 3 пакета теплой чешской формы, диодные светильники, свечи для местных жителей, которые прячутся в подвалах во время бомбежек, а также тираж моей новой книги, посвященной побратиму из 5 батальона Мише Ангелу, которая включает стихи – не о войне, а о сохранении человечности во время войны. Книги мои с удовольствием разобрали. Местная библиотекарь ДУКа попросила оставшийся еще тираж для новых солдат. Также привезла ребятам еще книги брата Артема Сенчило и покойного Юры Крыжановского, который своим стебом мертвого поднимет. Несколько текстов уже стали песнями. Удивительно, что одну из песен сейчас пишет человек противоположных пророссийских взглядов. Таки, нам, укропам, бандеровцам проклятым, пожирателям русскоязычных детей, − поверили. Чуть-чуть поверили, поздравляю. Кстати, в Правом Секторе, около 70 процентов людей говорят по-русски. Многие – русского происхождения.
Что не осуществилось: пацаны не пустили меня на сами Пески. Дальше так называемого «моста» – ад, сплошное «мочилово», в ход идет всё, волонтеров не пускают.
Какие идеи возникли спонтанно: купить лекарства для раненого гранатой дедушки из госпиталя, который каждый день, как и мой дедушка, пытается оттуда сбежать со швами, помочь со средствами беженке из Луганска и купить ребятам на ярмарке самодельные игрушки – праздничные ездили-то на Крещение. Самое интересное, что именно им больше всего и радовались. Особенно девочки.
На ДУКе постигла меня необыкновенная радость. Я встретила своих любимых студенток: Катю Приймак (научная работа по системе Станиславского) и Лену Ломачинскую (научная работа по Есенину). То есть не по Донцову, понимаете, о чем я? Правда, теперь они очень возмужали, зовут их Меланка и Атеист и они – в медицинской роте. А еще на базе есть так называемый «капеллан» − военный православный священник, который во время построения читает молитву. Многие солдаты просят исповеди. Построения с такой трогательной молитвой я еще не видела. После концерта он говорил со мной. Он понял стихи со сложными образами. Пьяных здесь нет. Курят только в строго определенных местах. Везде – порядок.
Я благодарна моим водителям – за юмор, яблоки и непоколебимое мужество: Осетину, Ангелу и Демону (Демон он, потому что «Димон», а на мой вопрос, зачем карму испортил, ответил: «Сам не знаю, прикололся, − не знал, какой позывной придумать, так и пошло»). Лицо у него очень доброе. Ему нравятся стихотворения на философские и религиозные темы. Все ребята свободно владеют русским, но сторонников современной украинской власти, которая делает бизнес на крови, среди них − нет. Желающих убивать не встречала. Зато встретила превосходного музыканта (позывной Снэйк) – бывшего хиппи, который носит растаманские шапочки, вырос на Вене Дркине и Викторе Цое, пишет свои потрясающие песни. Скоро мы ему будем делать творческий вечер в Киеве.
О моем вечере отдельно. Читала я в столовой, где также кормят пленных. Там стоит ёлка, стенки облеплены детскими рисунками, на двери – икона. После того, как ребята накормили меня очень вкусным диетическим супом и поели сами, начался часовой вечер. Остались только бывалые фронтовики. Слава Богу, новобранцы разошлись. Читаю я всегда правду, а молодые умы – что военные, что гражданские, что поэтические – не всегда видят разницу между трагической человечностью на войне и тупоумными речевками в стиле «Хто не скаче, той москаль», суровой жесткостью милосердия и сентиментальной дамской истерией в стиле «Лелеки, що летять далеко».
Поняли даже такие вещи, как «Чело вечности», «Камни», «Рубашку для Иисуса» − естественно, «Героев», «Балладу о человеке, запретившем курево в поездах», «Миф о Пигмалионе», а также мои украинские: «Собаки», «Вишня на вулиці Леніна», «Хельга» − про новоиспеченных «патриотов».
Читала одна, как говорят солдаты, «на сухую»,не развлекая музыкой. Музыканты в Днепре прямо перед поездкой резко «заболели ОРЗ». Я это не комментирую. Я ни разу не выступала в батальоне (а на моем опыте их не менее пяти) без музыкантов – так долго. И ни разу не видела таких чутких честных внимательных глаз. Никто не ел, не перешептывался, не выходил курить. Богеме есть чему поучиться.
Ребята в ДУК меня слушали около часа, и на мои вопросы, не устали ли они, просили еще. Если честно, я была счастлива, потому что очень боялась,что за то, что не умею лгать, меня не поймут. По краткому определению одного из бойцов: «Молодец, Бильченко, ты им вынесла мозг, а потом вставила на нужное место».
Еще в Днепре был мой «советский» артистический вечер в салоне «Рыба Андрей» и вчерашний утренний эфир на Днепропетровском телевидении, но у меня нет сил об этом уже говорить. Я ехала в первую очередь как поэт-волонтер. Это было здорово, зрители прекрасные. Они подарили мне Медведя и альбом импрессионистов ,помогли купить книги, чтобы отправить на тренировку в Десну Ангела с его девушкой. Средства кончались стремительно быстро. Чеки – дизель, лекарства, форма и т.д. − я все выкладываю. Некоторые лица разведчиков закрашены по их просьбе.
Что я могу еще сказать? Я хочу сказать спасибо Снейку, который спел для меня песню Вени Дркина «А ты идешь по улице». Вот такие мы, укропы. Так мы превращаемся в людей.
Когда я ехала в Киев – выпила снотворное. И шесть часов поезда просто проспала, пропив и проплакав перед этим всю ночь. Я хочу, чтобы весь этот ад, организованный властями всех сторон с целью наживы, наконец, закончился. И ребята хотят. Во всяком случае, те, с кем я общалась.
Что я сейчас хочу? – дописать научную статью о дзен и много спать под «колесами». И желательно не думать. Боюсь сойти с ума и даже трудно пишется. После того, что видел и знаешь, как-то уже не тянет о «лелеках». Я люблю тебя, Родина. «Всё будет хорошо», как пел Башлачев.
Кто я?
Я – мальчик.
Я сплю, свернувшись в гробу калачиком.
Мне снится футбол. В моей голове – Калашников.
Не вовремя мне, братишки, пришлось расслабиться!
Жаль, девочка-врач в халатике не спасла меня…
Я – девочка-врач.
Я в шею смертельно ранена.
В моём городке по небу летят журавлики
И глушат Wi-Fi, чтоб мама моя не видела,
Как я со своим любимым прощаюсь в Твиттере…
Я – мама.
О фартук вытерев руки мыльные,
Звоню на войну я сыночке по мобильному.
Дитя не берёт! Приедет, − огрею веником!
«Его отпевают», − слышу ответ священника…
Я – батюшка.
Я собор свой открыл под госпиталь
И сам в нём служу медбратом, помилуй Господи!
Слова для души, что чреву – пуд каши гречневой:
За это крестил поэта я, пусть и грешен он…
Я – просто поэт.
Я тоже стою под пулями.
Кишка, хоть тонка, как лирика Ахмадулиной,
Но всё ж не настолько, чтобы бояться красного:
Нужнее стихов сегодня – мешки с лекарствами…
Я – старый аптекарь.
Мне бы – давно на пенсию:
Сидеть и блаженно пялиться в ящик с песнями.
Но кончились бинт, и вата, и маски вроде бы:
Начальник, пришли термальной воды для Родины!
Я – Родина.
Я ребёнок − и сплю калачиком.
Назначенный государством, ко мне палач идёт,
Из недр моих вырыв мрамор себе на логово:
Налоговой сдал налог он, но Богу – Богово.
Я – Бог.
И я тоже − Папа. Сынок Мой Ласковый
У дауна в классе детский отнял Калашников.
Сказал, мол: «Ни-ни!» − и прыгнул без парашютика…
Спи, золотко.
Спи, Мой Мальчик.
Я Воскрешу Тебя.
21 февраля 2014 г.
Я с большим удовольствием представил читателям «Лебедя» блестящего украинского поэта Евгению Бильченко. Помнится, редактор альманаха надеялся, что именно Украина спасет русский язык и литературу? Кажется, его надежды оправдываются.
