Вообще-то понятиями занимаются интеллектуалы, привыкшие изучать то, чего нельзя ни увидеть, ни посчитать. Но иногда эти символы мысли вырываются из интеллектуальных лабораторий, становясь предметом пристрастного интереса широких масс.
Великая французская революция надолго утвердила в сознании европейцев девиз, состоящий из понятий «Свобода. Равенство. Братство». С той поры «борьба за свободу» стала привычным выражением, «клише», если говорить по-старому, или «мемом», если — по-новому.
Привычность этого мема иногда мешает уловить двусмысленность, глубоко в нем укорененную: «завоевание свободы» — это овладение ею, распоряжение ею, установление контроля над толкованием и применением этого понятия. Поколения революционеров показали на практике: завоеванной свободой не делятся, ее распределяют по своему разумению. Но другого пути к ней не знали.
Наверное, поэтому во второй половине ХХ века понятие «свобода» как-то незаметно стало терять популярность. Последний извод этого мема — термин «свободный мир» — исчез после окончания холодной войны, вытесненный более глобальным и респектабельным клише «мировое сообщество».
Как раз в то время, лет тридцать тому назад, в учебной группе молодых людей постдипломного уровня, я попросил ответить (вполне анонимно) на вопрос «зачем вам свобода?», и получил 100% отрицательных ответов. В том смысле, что не за чем. Студенты понимали, что ограничены в своих возможностях, но решительно отказывались осмысливать своё положение понятиями «свободы-несвободы».
«Мы ждём перемен», — пел известный певец, и многие ему подпевали. Но слова оперного персонажа из XIX века «О, дайте, дайте мне свободу» стали окончательно старомодными и зазвучали уже иронично. Действительно, свободы тогда оказалось вдруг больше, чем нужно, чтобы избежать хаоса.
Основа свободы — добровольность поступков: «делаю, потому что я так хочу». В Древности в этом состоял критерий различения человека свободного и раба. В эпоху Возрождения те, кто обладал мощью характера осуществить желаемое, становились героями своего времени — своевольные властители, жестокие тираны, конкистадоры… и художники, способные задумать и сделать вещь, подобно которой никогда раньше не было. В эпоху Нового времени к властителям и полководцам в число героев вступили открыватели — новых земель, законов природы, новых художественных миров. К концу эпохи в героях оказались еще и крупные капиталисты, творцы больших бизнесов — ротшильды и форды.
По мере созревания в ХХ веке массового общества «система сдержек и противовесов» уходящего Нового времени, которая удерживала представления об абсолютных границах допустимого, еще раз (как было в эпоху Возрождения) распалась. А раз так, то на мировой сцене вновь разместились жестокие властители, финансовые авантюристы, харизматические вожди новых религий («нью-эйдж»), но появились также и совершенно новые явления — «массовые движения», потеснившие партии прежнего времени и массовые интернет-сети общения. Всё это было названо «ситуацией постмодерна», с которым свобода вошла в наш мир — но нежданной и не завоеванной.
Как часто бывает в жизни, предмет желаний, ставший реальностью, создал проблему, которую никто не предполагал: «делаю, потому что я так хочу» обернулось проблемой «чего я хочу?». На наших глазах абсолютную добровольность поступков парирует теперь коллективность намерений. Мы видим волны индивидуальных инвестиционных решений. Мы видим волны потребительских предпочтений. Мы видим гигантские группы, сплоченные политическими симпатиями или антипатиями. И во всех этих случаях участники бывают увлечены общим настроением больше, чем собственным пониманием предмета.
Так оказалось, что возможность, не обеспеченная компетентностью, — не более, чем призрак свободы.
Источник: koine
