Сергей Давыдов, Prague Watchdog
Как известно, тактика опоры на «прирученных» исламистов привела Садата к трагическому финалу. В результате их засилья в университетах и предоставленной им свободы слова исламский дискурс в египетском интеллектуальном пространстве стал доминирующим, и лишь те оппозиционные группы, которые апеллировали к тем или иным аспектам мусульманской доктрины, могли рассчитывать на популярность. Стоило режиму в январе 1977 года уступить давлению Международного валютного фонда и сократить дотации на основные продукты потребления, вызвав тем самым широкомасштабные народные волнения, как джамааты отказались от союза с властями, и весь благочестивый пафос, служивший до недавнего времени гарантией стабильности режима, обернулся против него. Визит Садата в Иерусалим (ноябрь того же года) дал исламистам формальный повод для вынесения президенту приговора, который будет приведен в исполнение 6 октября 1981 года.
В чем ошибся Садат, и в чем может ошибаться Кадыров? Неверно было полагать, что «умеренных» и «радикалов» разделяет непреодолимая стена. Социальная ситуация Египта второй половины 1970-х, характеризовавшаяся значительными диспропорциями в распределении национального богатства и давлением на рынок труда со стороны недавних выпускников высших учебных заведений, способствовала радикализации джамаатов и стиранию грани между ними и «крайними».
В пропаганде джамаатов все чаще стал звучать мотив «джихада», самые «непримиримые» их лидеры нашли общий язык с руководителем организации «Аль-Джихад», созданной в 1977 году с целью уничтожения Анвара Садата и установления в стране исламского правления. Результатом этого взаимодействия стал так называемый Консультативный Совет во главе с шейхом Омаром Абдерахманом. Именно шейх Абдерахман вынесет фетву, дозволяющую убийство Садата.
Вероятно, было бы так же неверно возводить непреодолимые преграды между северокавказскими «салафитами» и «тарикатистами» («традиционалистами»). Наблюдатели (напр., Р. В. Курбанов, «Мусульмане Северного Кавказа в поисках утраченной идентичности: между джихадизмом и умеренностью», А. Малашенко, «Исламские ориентиры Северного Кавказа», С. Маркедонов, «Терроризм на российском Северном Кавказе: вызов и поиск ответа» и пр.) отмечали неоднородный характер северокавказского салафизма, открытость салафитов к диалогу со своими оппонентами-тарикатистами, универсальный и консолидирующий характер салафитской идеологии в конкретных условиях региона. Учитывая социальную подоплеку салафийи, схожую по многим параметрам с египетской ситуацией второй половины 1970-х, постепенное сближение салафийи и тарикатисткого ислама отнюдь не представляется невозможным. Объединяющая роль салафийи как фактора межэтнической консолидации северокавказских народов может облегчить этот процесс. Какими путями будет происходить сближение салафитов и тарикатистов, предсказать трудно, но может статься, что его последствия прежде всего станут ощутимыми для тех, кто занимает в сознании северокавказских единомышленников шейха Абдерахмана место Анвара Садата.
Таким образом, усиление исламского дискурса в официальной пропаганде чеченских властей может иметь следствием превращение исламской риторики в единственный способ артикуляции протестных настроений, как это было в Египте при позднем Садате. С такой перспективой связана и вторая ошибка Садата.
Кажется, президент Египта не до конца понимал, что, создавая условия культурной автономии для джамаатов и покровительствуя беспрепятственному распространению их изданий, он тем самым способствовал широкой пропаганде ислама как целостной и всеобъемлющей системы, предлагающей свою интерпретацию бытия и готовой дать ответ на все вызовы времени. В отличие от христианства, на социальном уровне давно уже превратившегося в «религию ухода от религии», исламский способ видения реальности можно сравнить с «сеткой», которую индивид набрасывает на объекты окружающего мира и с помощью которой он находит себя в нем. В этом смысле мировосприятие, пропагандировавшееся джамаатами, имеет определенное сходство с монистическим способом интерпретации реальности, предлагаемым левыми идеологиями, основывающимися на марксизме.
Выдвигаемая исламом концепция социальной справедливости, звучавшая в высшей степени актуально в садатовском Египте и приобретающая не меньшее значение в современных северокавказских условиях, отлична от марксистской тем, что она имеет в виду именно ретроспективную утопию, не лишенную, впрочем, исторического основания. Опирается она на исторический опыт коллективной эксплуатации мусульманской общиной покоренных народов, продолживший доисламскую традицию «внешней эксплуатации» одного племени другим при сохранении видимости равноправия среди членов племени и позволивший мусульманам разрешить внутренние социальные противоречия. Теологически эта концепция восходит к кораническим аятам, постулирующим принадлежность богатства Аллаху и необходимость избегать диспропорций при его распределении (24:33, 57:7, 59:7 и пр.).
К этой идее вплотную примыкает понятие «хакимийят-у-Ллахи» («суверенитета Аллаха»), заимствованное исламистами из работ Саида Кутба и Абу-ль Аля Маудуди. Как и у современных сторонников создания исламского государства на Северном Кавказе, эта концепция, требующая при выработке государственных законов основываться исключительно на «божественной воле», выраженной в исламских канонах, и противопоставляющая ее «языческому» суверенитету народа, служит основанием для отрицания государственных институтов. Фактически это тот же «божественный императив» христианства, однако если в христианском мире рациональное мышление вытеснило его на обочину, то в риторике исламистов он обосновывается по большей части рационально (естественно, эта рациональность может убедить лишь человека, принимающего основные положения исламского вероучения).
В социально-психологическом плане немаловажен и тот факт, что принятие салафитских концепций способствует отрыву (как минимум воображаемому) молодых людей от институтов традиционного ислама, основанных на лояльности к той или иной личности или группе (вирд, шейх, суфийское братство). Салафизм в первую очередь обращается к личности мусульманина, своеобразным образом «атомизируя» ее. Подобная «атомизация» играет немалую роль при адаптации молодых людей к новой социально-экономической реальности, в которой прежним формам социальной организации не остается места.
Апеллируя к исламу, Садат сам способствовал укреплению системы взглядов, которая и стала основой для сплочения радикальной оппозиции, порожденной широким социальным недовольством, которое вызвал экономический курс его режима. По всем параметрам Рамзан Кадыров кажется лишь бледной тенью Садата. Что бы ни говорили о «фактической независимости» кадыровского режима, современное российское законодательство, реализующее концепцию унитарного корпоративистского государства, устроено так, что глава Кремля в любую минуту одним росчерком пера может, хотя бы формально, положить конец могуществу кадыровского клана. «Сила» Кадырова – лишь в отсутствии ему альтернативы. То же самое говорили и о Садате, но лишь в первые месяцы его президентства.
Тень имеет свойство повторять траекторию движений объекта, который ее отбрасывает. Если она при этом не осознает себя тенью, такая зависимость может стать фатальной. Особенности мышления академика Кадырова, которые он часто демонстрирует в публичных выступлениях, заставляют предположить, что он вряд ли в деталях знаком с новейшей историей арабских стран Ближнего Востока и Северной Африки. А история, и ближневосточная в первую очередь, учит, что незнание и неумение делать нужные выводы в нужное время могут стоить очень дорого.
https://www.watchdog.cz/?show=000000-000024-000004-000002&lang=2
