Сергей Давыдов, для Prague Watchdog
Правоверный президент республики под единодушные возгласы одобрения улемов учит свой народ жить в соответствии с канонами ислама. Университеты становятся образцами исламской морали, студентки в платках и хиджабах символизируют готовность молодежи следовать заветам пророка о подобающем женщине поведении. Печать, радио и телевидение не устают превозносить набожного вождя и его подвижничество на пути исламизации общественной жизни. Создается впечатление, что президент республики большую часть свободного времени проводит в мечети или в размышлениях о том, каким новым благочестивым мероприятием порадовать Всевышнего. Строятся новые мечети, расширяется сеть исламского образования. Люди, которые еще вчера проклинали режим и грозили расправой его лидерам, вернулись из изгнания на родину под личные гарантии вождя, им предоставлены широкие экономические возможности.
Лишь кучка сектантов-фанатиков, засевших в отдаленных горных пещерах, продолжает упорствовать в своем неприятии правящего режима. Они называют вождя кафиром («неверным»), а возглавляемое им государство – джахилитским («языческим») и обещают им ту же участь, что ожидала противников пророка, с окружением которого они себя отождествляют. Но на них мало кто обращает внимание. Это маргиналы, имена лидеров которых мало что скажут среднему жителю республики.
Правда, в народе ходят упорные слухи о вороватости вождя и его окружения, а его спецслужбы имеют отнюдь не самую лучшую репутацию. Но даже эти пятна не в состоянии омрачить общую идиллическую картину, которая имеет четкое визуальное выражение в виде возносящихся к небу новых современных зданий в центре столицы.
Не правда ли, знакомая картина? Именно таким в середине 1970-х представал наблюдателям Египет Анвара Садата. В последние годы российские аналитики и политологи много говорят об «исламизации», которую проводит президент Чечни Рамзан Кадыров и которая направлена на превращение суфийского (тарикатского) варианта ислама в идеологическую основу для режима его безраздельной власти. Хотя кадыровская «исламизация» воспринимается в первую очередь как попытка противопоставить «традиционный» ислам его салафитской интерпретации, что не было характерно для аналогичной политики египетского президента, кажется, что такие отличия обусловлены лишь местной спецификой. Финал садатовской политики «приручения» исламистов известен. Не приведет ли Кадырова его заигрывание с исламом к тому же результату?
Стоит оговориться сразу. Сравнивая политический курс Садата и младшего Кадырова, мы говорим лишь об общих исторических закономерностях, в той или иной мере присущих любому обществу. Социально-политическое развитие территорий, находящихся под контролем бывшей советской бюрократ-буржуазии, во многом напоминает новейшую историю арабских стран после получения ими независимости, поэтому уместно и сопоставление результатов правительственной политики. С другой стороны, лидеры в данном случае мало напоминают друг друга. О негативных сторонах личности Садата можно говорить долго; вспомним хотя бы часто вменяемое ему в вину неравнодушное отношение к Адольфу Гитлеру (впрочем, в симпатиях к германскому фюреру были замечены многие национально мыслящие деятели стран мусульманского Востока, Китая и Индии, например, Чан Кайши). Однако Садат, в отличие от Рамзана Кадырова, был политическим деятелем и кадровым офицером и как минимум умел грамотно построить речь на нескольких языках. Даже противники Садата не могли обвинить его в уголовном менталитете.
Садатовская политика опоры на ислам в какой-то мере была продолжением насеровского курса, направленного на то, чтобы вынудить высокопоставленных улемов «Аль-Азхара» обосновать с точки зрения исламской идеологии реформы, проводившиеся государственной буржуазией Египта в 50-60-е годы XX века (введение плановой экономики, аграрная реформа и ограничение крупного землевладения, «социальная революция» 1961 года). В широких массах такая политика ассоциировалась с «социализмом»; бывало, в народе Насера даже называли коммунистом. Фундаментальная реформа «Аль-Азхара», проведенная Насером в 1961 году, поставила этот крупнейший исламский религиозный институт под влияние египетского государства. Неудивительно, что вскоре после 1961 года египетская пресса начала публиковать статьи, в которых крупнейшие авторитеты «Аль-Азхара» постулировали «социалистический характер» ислама и соперничали друг с другом в изобретении новых дефиниций «исламского социализма». Например, известный хадис, в котором рассказывается, как один из «праведных» халифов приказал отрубить своей дочери руку за присвоение жемчужного ожерелья из казны, выдавался за свидетельство особого внимания, которое уделяется в исламе защите общественной («социалистической») собственности.
Вскоре после прихода к власти основной задачей Анвара Садата, провозгласившего в 1974 году политику «инфитаха» (буржуазной экономической либерализации и «открытости» для западных инвестиций), стала борьба с наследием своего предшественника. Основную угрозу для правящих кругов Садат не без оснований видел «слева» и был озабочен поиском действенного противовеса, который смог бы ее нейтрализовать. Так как руководство «Аль-Азхара» было в значительной степени дискредитировано своей идеологической податливостью, естественными союзниками виделись репрессированные при Насере исламисты. Первые шаги по направлению к примирению с ними были сделаны уже в первый год правления. В 1971 году в египетскую конституцию было внесено положение, провозглашавшее шариат основным источником законодательства республики. В том же году из заключения был освобожден лидер «умеренного» крыла «Братьев-мусульман» Омар Тильмисани. Тем из лидеров «Братьев-мусульман», которым при Насере удалось эмигрировать в страны Аравийского полуострова, были обеспечены возможность возвращения и теплый прием. В Египте широкую деятельность развернули «исламские банки», привлекавшие инвестиции бывших эмигрантов, которым была предоставлена свобода экономической деятельности.
Перемены были наиболее заметны в университетах. Прекрасно понимая, какое значение имеет для судьбы авторитарного режима умонастроение молодежи, Анвар Садат принял решение отдать ее идеологическое воспитание на откуп так называемым исламским джамаатам (в египетском произношении «гамаат исламия», «исламские ассоциации»). Естественно, платой за подобную культурную автономию была политическая лояльность.
Стоит отметить, что к началу 1970-х годов система высшего образования Египта переживала серьезный кризис. Правительства Насера и Садата, проводившие, каждое по-своему, буржуазную модернизацию страны, нуждались в специалистах. С другой стороны, то давление, которое оказывали на рынок труда входившие во взрослую жизнь новые поколения, могло быть временно ослаблено с помощью вовлечения молодых людей в вузовскую сферу. Указанные факторы привели к росту общего числа студентов в два раза к середине 1970-х годов. В аудиториях бок о бок учились как выходцы из пролетарских семей, чьи отцы и деды не могли и помыслить об университетском дипломе, так и представители привилегированных классов. Результатом такого положения стало заметное ухудшение материальных условий обучения; даже добраться до места учебы молодым людям было непросто – общественный транспорт не выдерживал нагрузки. Кроме того, различия в уровне доходов между юношами и девушками из семей «традиционной» интеллигенции и «новичками» в высшем образовании были слишком заметны.
Исламские джамааты взяли на себя решение этих проблем. Основаны они были в начале 1970-х и находились под идеологическим влиянием «Братьев-мусульман». В студенческой среде эти организации стали заметны в 1973 году, когда они начали организовывать для студентов летние лагеря, в которых возможность отдохнуть от городского муравейника успешно совмещалась с приобщением к «истинно исламскому» образу жизни (ежедневная пятикратная молитва, изучение «священного писания», бытовые навыки жизни в мусульманской общине). Правительству пришлось по вкусу такое отвлечение внимания молодежи от социальной проблематики, и оно дало джамаатам карт-бланш на дальнейшее «культурное окормление» студенчества.
Критикуя заимствованные с Запада и из СССР формы образования, исламисты из джамаатов предлагали заменить их «исламскими». На бытовом уровне исламские активисты немало способствовали решению повседневных проблем, с которыми сталкивались учащиеся. Скупив в ходе приватизации транспортных средств значительное количество мини-автобусов, исламисты организовали практически бесплатную доставку девушек к месту учебы. Естественно, молодых египтянок, пользовавшихся этим сервисом, просили одеваться в соответствии с исламскими нормами. Приобрести хиджаб можно было у тех же исламистов, практически за бесценок. Для многих студенток, у которых не хватало денег на модную одежду, подобная унификация вызывала только положительные эмоции.
Вскоре практика разделения полов распространилась и на университетские аудитории, и уже выходцы из семей «старой» интеллигенции были вынуждены к ней приспосабливаться. Попутно люди из джамаатов внушали молодежи, что если ислам может так успешно решить проблему ее адаптации в городской среде и улучшить бытовые условия обучения, то он способен предоставить и универсальный рецепт для лечения социальных недугов египетского общества.
Трудно не провести аналогию между исламизацией быта высших учебных заведений в садатовском Египте и попытками чеченского руководства во главе с Р. Кадыровым придать «исламский вид» университетам республики. Вспоминаются слова проректора Чеченского государственного университета Мохдана Керимова, сказанные им полгода назад в интервью русской службе Би-би-си: «Девушка у нас платком покрыта со дня существования чеченской нации. Требуем, чтобы ходили в платках. Требуем, чтобы у Чеченского государственного университета было чеченское лицо». Правда, в данном случае был выбран более примитивный способ реализации поставленной задачи. Очевидно, что руководству Чечни во главе с Кадыровым импонируют приказные методы, а опора на независимые исламские организации представляется ему опасной.
Характерно, что ношение платка рассматривается в русле «национальной традиции». Стоит отметить, что и в других высказываниях чеченского руководства подчеркивается, что введение исламских норм должно осуществляться лишь на «бытовом» уровне и нет необходимости закреплять его законодательно. Например, говоря о многоженстве, Кадыров-младший советует: «Закона нет такого, но я всем говорю: у кого есть желание и возможность, надо брать вторую жену. (…) Я просто предлагаю людям так поступать». В той же беседе (интервью с И. Свинаренко, «Российская газета», 7 апреля 2009) Кадыров сделал и другое, более шокирующее заявление: «если молодая девушка или разведенная женщина гуляет, то ее брат убивает и ее, и того мужчину. У нас очень суровые обычаи. Лучше женщине быть второй или третьей женой, чем быть убитой».
Нетрудно заметить, что высказывания Кадырова имеют самое отдаленное отношение к исламу как к системе, охватывающей как теологические, так и правовые аспекты. Как известно, исламское семейное право рассматривает второй и последующие браки не в виде бытового сожительства, но налагает на обе стороны, и в первую очередь на мужа, целый ряд трудновыполнимых обязательств. Наказание же за прелюбодеяние в исламском праве не имеет ничего общего с процедурой, описываемой Кадыровым. Для признания человека виновным в «зина» (сознательная незаконная связь мужчины и женщины, которые друг другу «не дозволены») исламское право требует показаний четырех правомочных свидетелей, находящихся в здравом уме и видевших сам акт прелюбодеяния. Но даже в таком случае прелюбодеяние одиноких мужчины и женщины не влечет за собой смертной казни, а при согласии на брак виновные освобождаются от ответственности.
Создается впечатление, что апелляция к исламской религии служит для Кадырова лишь предлогом для создания идеологической модели, позволяющей, используя традиционные и архаические элементы общественного сознания, установить жесткий контроль над социумом. Фактически мы имеем дело не с «реисламизацией» республики, но с попыткой превращения представлений Кадырова-младшего об адатах в идеологическую базу для авторитарного режима.
Таким образом, суфийский ислам и адаты для Кадырова выступают консервативной и патриархальной силой, способной сыграть определенную роль в консолидации режима. При всем отличии египетской и современной чеченской ситуаций, трудно не заметить, что в этом подходе Садат и нынешний правитель Чечни едины. Для Садата исламские джамааты в университетах были значимы как сила, которую он стремился противопоставить с одной стороны левым идеям, а с другой – радикальным мусульманским группировкам. «Исламизация», проводимая Кадыровым, также имеет цель противопоставить «официальный» суфизм идеологии джихадизма, проповедуемой сторонниками Имарата Кавказ во главе с Доккой Умаровым и во многом использующей ту же аргументацию, что и египетские исламисты 70-х.
https://www.watchdog.cz/?show=000000-000024-000004-000001&lang=2
