Аннотация: Как диктатура будет приходить в мир ХХІ века? Очевидно, что условия трансформации будут иными, нежели в эпоху массовой политики. Потребительское отношение к политическим процессам, искажения демократии, гражданские религии — все это будет способствовать становлению диктатур будущего, многие из которых, трансформируясь из классических или периферийных демократий, не будут в точности воспроизводить диктатуры ХХ в., предпочитая оставаться в «серой зоне» между диктатурой и демократией. Ключевым для диктатур ХХІ века будет интенция «взлома» личности, представляющая собой эволюцию концептуализированнных Делезом «обществ контроля».
Роман Мишеля Уэльбека «Уничтожить»[2] примечателен тем, что приход во Франции диктатуры описывается там обыденно, вскользь, на фоне разворачивания поистине драматической семейной саги. Ликвидировать должность премьер-министра, обеспечить позитивное голосование в Национальном собрании, провернуть с помощью медийного персонажа-популиста как кандидата в президенты практически идеальный путинско-медведевский конституционный маневр, который позволит нынешнему президенту (в котором угадывается, но не называется Эмманюэль Макрон) избраться еще раз через пять лет. У Уэльбека все это проходит нарочито обыденным и неприметным фоном, на котором разворачиваются по-настоящему глубокие семейные драмы. И даже ужасающие теракты, как-то странно ложащиеся «в масть» политическому замыслу, не портят общей картины
Отдавая себе отчет в том, что роман Уэльбека — художественное произведение, несложно предположить, что гений художника смоделировал ситуацию, в которой диктатура будет приходить в наш мир — если точнее, в мир европейских и европеизированных демократий, этот приход в другие части света будет и проще, и легче. Уэльбек показывает нам, как мы не заметим прихода диктатуры. От такого прихода не застрахованы даже самые что ни на есть старые, обладающие опытом и традициями демократии мира. Такой приход в большинстве случаев будет гибридным, диктаторский общественный строй будет содержать элементы демократии, и отличить истинную демократию ХХІ века от гибридной диктатуры будет практически невозможно. Единственное что в версии Уэльбека «большая кровь» должна остаться. Правда, она может быть не центральной, вполне можно ограничиться кровью иммигрантов.
Подход Мишеля Уэльбека — разумеется, беллетристический, а в данном случае еще и фантастический. Однако, он ухватил, мне кажется, ключевые тенденции, благодаря которым мы можем описать специфику новой автократической волны и предсказать логику ее прохождения.
- Новая автократическая волна наступает (по этому поводу сложился очевидный исследовательский консенсус, о наступлении новой волны говорят все — от Френсиса Фукуямы на Западе до Сергея Гуриева на Востоке).
- От наступления автократии не застрахована ни одна страна — даже с самыми глубокими демократическими традициями и самыми мощными институтами (собственно, пример диктатуры возмущенных граждан мы могли наблюдать при попытке захвата Капитолия 6 января 2021 г.).
- Наступающая автократия может принимать причудливые и не всегда узнаваемые формы, она вовсе не обязательно будет напоминать аналоги прошлого или нынешнего века. Где-то это будет приход и укрепление авторитарного лидера, где-то — снижение роли парламента и местного самоуправления, где-то бунт возмущенных граждан с инструментами — от культуры отмены до бензопилы — в руках.
- Наступление автократии может быть даже незаметным и уж точно принимать демократические формы, использовать демократические институты. Замысел французского президента из романа Уэльбека — через пять лет вернуться во власть на третий (а возможно и четвертый) срок полномочий — сильно напоминает путинско-медведевскую «рокировку» 2012 года. Напомню, она осуждалась на Западе за нарушение «духа» демократии, в то время как к «букве» — то есть, формально-юридическим основаниям — претензий не было. Усложнение институтов, развитие формально-юридической казуистики, выглядящей по-кафкиански правильной, но абсолютно непонятной и незаметной безучастному обывателю, а изменения в них поначалу не так очевидны, что дает «ползучей» диктатуре временную фору.
- Наконец, автократия может наступать не только на фоне экономических проблем, кризиса и даже коллапса, но и на фоне экономического роста, олицетворяемого в романе Уэльбека прогрессивным министром экономики. Эмпирически, это — абсурд. С точки зрения художественного текста — метафора, не имеющая ничего общего с реальностью. Однако, поскольку в современном мире царят нелинейные связи, в том числе между экономической и политической ситуацией, мы просто обязаны рассмотреть и такую возможность (что и будет сделано в анализе отношений автократии и неолиберализма).
Диктатуры ближайшего будущего, разумеется, не будут похожи на аналоги прошлого и нынешнего века. Дрейф старых, институционально способных демократий в сторону диктатур может идти со значительным искажением теоретической картины: он может оставить демократию на стадии разрушения каких-либо институтов, консолидации и концентрации власти в едином центре или снижения роли представительских органов. Поэтому тяжело описать все разнообразие диктатур, которые возникнут. Мы хотим обратить внимание на вопросы, которые не затрагиваются вообще или слабо затрагиваются в работах исследователей.
2
На уровне понятий связь неолиберализма с автократией выглядит нелогичной и неуместной. В самом деле, политика, означающая свободу рынков, не смотрится рядом с автократическими режимами. Опять же, если смотреть на сочинения ведущих представителей неолиберализма — Ф. А. Хайека, Дж. Фридмана, М. Ротбарда — все они направлены против деспотизма и антидемократических тенденций в западных странах.
Однако, неолиберализм, как мы знаем, это не столько теория, сколько практика государственной политики, впервые реализованная «Чикагской» школой в Чили, во времена расцвета кровавой диктатуры Пиночета. Память об этой реализации до сих пор ходит по странам бывшего СССР в виде мифа о «сильной руке», искаженном представлении о неограниченных полномочиях диктатора, который должен провести столь же мифические «радикальные реформы». Причем, воплотился этот миф скорее в России и Беларуси, где он был бы реализован по другим причинам культурного характера, а в Украине, Грузии и Молдове остался пока на уровне настойчивого, но нереализованного социологического тренда.
Если рассматривать неолиберализм не как государственную политику, а как определенный тип рациональности (В. Браун), приходится признать: неолиберализм тут чрезвычайно лабилен, и не стал на пути ни одной диктатуры, которая вознамерилась состояться как таковая. Более того — диктаторы всего мира охотно перебирали неолиберальные практики и политики. Характерным тут является Сингапур, последовательно реализующий неолиберальную политику на протяжении десятилетий. Так же и российский президент Владимир Путин, объявляющий очередные послабления бизнесу уже в речи 2022 года, на фоне немотивированной агрессии России и общемировых санкций. Разумеется, реверанс перед бизнесом мог бы быть тактическим ходом для консолидации вокруг трона представителей разных сословий российского государства, если бы на протяжении постсоветских лет российская власть не проводила в экономической сфере активную неолиберальную политику. И даже монетизацию льгот пенсионерам ввела раньше, чем многие передовые демократии региона, включая Украину.
В общем итоге нужно признать: неолиберализм и его наступление в развитых и развивающихся странах ни на йоту не отдалили наступление диктатуры и не приблизили ее крах в соответствующей стране. Ценности неолиберальной рациональности никоим образом не пересекаются с ценностями и принципами автократий: они могут царить в экономической сфере и быть морально индифферентными происходящему на политическом поле.
Представим себе человека современный эпохи — задушенного бременем долгов, боящегося потерять работу, замученного тиранией выбора (ему приходится выбирать не только между товарами, но и между карьерными перспективами), зажатого в тиски антропоморфизированной и обезличенной конкуренцией. Будет ли такой человек разбираться в демократически-тиранийных тонкостях, которые из-за непрерывного усложнения мира сами становятся сложнее? Наверняка, нет — в подавляющем большинстве случаев. Можно с уверенностью сказать, что неолиберализм по своей природе автократически-нейтрален.
Неолиберализм и автократия, взаимно дополняя и не отрицая друг друга, представляют собой те средства, при помощи которых система сегодня колонизирует жизненный мир, если использовать терминологию Хабермаса. Причем, неолиберализм, настаивая на мотивациях конкуренции, человека-как-предприятия, всеобщей коммодизации и экономизации, справляется с этой задачей лучше, чем автократия, которая ради своего оправдания в XXI столетии вынуждена прибегать к арсеналу двухвековой давности, вытаскивая на свет национализм, прошлые победы и прочие «духовные скрепы».
Впрочем, в одном аспекте неолиберализм и автократия все же пересекаются, и этот аспект становится особенно важен сегодня, на фоне угроз экзистенциального характера. Речь идет об отношении к государству. Как известно, в неолиберализме (в отличии от либерализма классического) государство рассматривается уже не как «ночной сторож», но как активный игрок. В частности, этот игрок создает новые рынки.
Сегодня, после ковида и управленческого коллапса в Европе (на фоне которого диктатуры и полудиктатуры пропиарились как эффективные управленцы) речь уже идет не о «правильной работе рынков», но об организационной эффективности государства и стоящих у власти политических команд. От власти требуют более или менее немедленных результатов, в то время как разумные политики классической либеральной выучки могут предложить только правильно выстроенный процесс и результат как его побочный эффект.
Более того, тридцать лет полного господства неолиберализма породили поколение выгодоприобретателей, целый политический класс, который не намерен лишаться прибылей и уходить со сцены под натиском движения Occupy и арабских революций. Неолиберальные режимы поэтому эволюционируют в диктаторские или прибегают к диктаторским практикам, что делает ось разделения основных политических форм сегодня практически неразличимой. Демонстрируя решительность, лидерство, управленческий талант, жесткость к внутренним и внешним «врагам», неолиберальные лидеры пробивают путь диктатурам и диктаторам будущего, быть может не всегда осознавая это.
3
В книге «Искаженная демократия»[3] Надя Урбинати представляет демократию как несводимую друг к другу, но находящуюся в постоянном взаимодействии элементов диархию воли и мнения (доксы). То есть, воля граждан в принятии решения в момент свободных выборов, кто ими будет править в следующую каденцию, должно сочетаться (но не смешиваться, чтобы воля искусственно созданного большинства не довлела над волей персональной) с открытым общественным форумом, на котором граждане могут обсудить все текущие вопросы и решения, касающиеся демократического правления. При этом Урбинати настаивает именно на правлении доксы, которая в отличие от «эпистемы» не является мнением экспертным и не претендует на истину; при демократии гораздо важнее иметь возможность обсудить решения, пусть с «неправильной» интерпретацией, завязанной на мнение, чем искать «правильные» ходы.
При этом Урбинати выделяет три главных искажения демократии по сравнению с описанной ею диархией. Надо сказать: книга Урбинати — теоретическая, для нее важнее привести аргументы из истории Древнего Рима и процитировать Руссо, чем размышлять о гипотетических возможностях трансформаций современной политики. Более того, на страницах книги Урбинати не раз оговаривается, что искажения демократии не означает ее разрушения, и что следование искажениям не превращает демократию в тиранию.
Тем не менее, определенные Урбинати искажения демократии стали воплощаться в жизнь в первые же годы после выхода книги автократическими или претендующими на автократию гибридными режимами. Более того, они активно продвигали четвертый путь, о котором Урбинати не упомянула, хотя и могла бы, учитывая то, что все отмеченные ею искажения направлены на доксу, то есть процесс формирования мнения. Речь идет о порче доксы путем целенаправленного продвижения в соцсетях (занявших место свободного форума) месседжей и нарративов строго определенного, диктуемого авторитарным правительством, характера — так было в ходе российского вмешательства в выборы в США в 2016, и в Европе — в 2017–18. Характерно, что в этом случае аргументация Урбинати «провисает»: она выступает за ничем фактически неограниченную доксу, которая свободно себя чувствует на Форуме и формирует политическую волю. Но что, если докса формируется целенаправленно, и ее выгодоприобретатель находится в Кремле?
Еще одним искажением доксы является широко известная «культура отмены». Наличие цели «утопить» вас как публичную фигуру, без права на оправдание и верификацию фактов приводит и в старейших институциональных демократиях к подрыву репутации. А в нестойких демократиях, например, Востока Европы «культура отмены» стала разветвленным бизнесом, который способен не только разрушить персональные карьеры, но и добиться принятия нужных политических решений.
Что же касается обозначенных Урбинати угроз демократии, все они так или иначе были взяты на вооружение силами, заинтересованными в трансформации демократий в автократическом направлении. Сложнее всего дело обстоит с эпистемическим искажением демократии, а попросту говоря — элитизмом. Эта разновидность искажения заменяет доксу — истиной, отдает власть и управление технократическим правительствам, провоцируя, по меткому выражению Питера Мейера «управление пустотой», то есть управление без человеческой поддержки, ведь многие избиратели справедливо игнорируют технократическую политику, уклоняясь от участия в любых выборах.[4] Характерно, что элитистский способ управления был взят на вооружение демократическими элитами в Европе и Америке (за что, собственно, был критикуем популизмом, следующим искажением демократии, по Урбинати). Но в целом элитизм нужно признать «короткой дорогой» к автократии, как мастерски показал Уэльбек, вырисовывая образ «прогрессивного» и профессионального министра. Замена доксы истиной работает лишь «в короткую», в долгосрочной перспективе она приводит к политической апатии избирателей.
Популизм как искажение демократии с момента выхода книги получил массу интерпретаций, однако надо признать, что единой теории популизма по-прежнему нет, несмотря на Трампа, Болсонару, Обрадора и Брексит. Популизм поляризует общество, выделяя «хороший» народ и «плохих» политиков (в основном, парламентариев, озабоченных защитой существующих в обществе «интересов»). А затем, консолидировав часть общества, популизм фактически организует модель «единого голоса», выдавая мнение лидера за мнение всего общества. Сложно сказать, где грань между популизмом как политикой и наступлением диктатуры: в гитлеровской Германии счет шел буквально на дни 1933 года. Но если популисты нашего времени не хотят побыстрее надеть на себя маску диктатора, то режим власти, при котором их либо вообще не спросят об их решениях, либо такой спрос будет отложен на неопределенный срок, должен стать для них если не главной, то периферийной целью. Ведь самые большие проблемы наступают не тогда, когда, придя к власти и столкнувшись с реалиями жизни, популисты отказываются реализовывать свои идеи, а когда напротив: они начинают реализовывать то, что записано у них в программе.
Наконец, третье отмеченное Надей Урбинати искажение демократии — плебисцитарное. Оно тесным образом связано с популизмом. Эта форма демократии (фигурирующая в Восточной Европе под названием прямой) сепарирует людей на разумное меньшинство, производящее решения, и неразумное большинство, утверждающее или отклоняющее эти решения. Политика при этом становится зрелищем, народ — зрителем, а медиа — универсальным инструментом убеждения людей в креативности управленцев. Излишне говорить, что такая форма демократии — голубая мечта диктатора, контролирующего медиа.
Вернемся к утверждению Урбинатио том, что искажение демократии — это еще не тирания. Быть может, так было раньше, и приход автократии всегда ассоциируется с конкретным лицом или событием. Но можем ли мы гарантировать, что в будущем все будет точно так же? Сегодняшние диктатуры любят находиться в «серой зоне». Понимает ли Виктор Орбан, насколько построенный им режим отличается от общепринятого понятия демократии? А ведь Венгрия — полноправный член ЕС и НАТО. Имитационная природа диктатур обмана хорошо подмечена и проанализирована Сергеем Гуриевым и Дениелом Трейсманом.[5] Что, если руководители держав будут постепенно сворачивать демократию, продолжая пребывать в «серой зоне» между демократией и автократией, или в зоне неопределенности, где царит понятие «искаженной демократии»? И если «искажения» стали целыми слоями политической жизни обществ, не пора ли пересмотреть стандарты того, что мы считаем или не считаем демократией. Со времен Платона известно, что демократия может трансформироваться только в тиранию. Демократия сегодня не исключение. Эта трансформация может быть не такой страшной, как кажется. Но каждый гражданин, которому будет не хватать доксы или воли для того, чтобы повлиять на текущий ход дел, должен иметь при себе компас критериев, позволяющий в любой момент понимать, живет он в демократии или уже нет.
4
Эмилио Джентиле, как известно, различает политическую и гражданскую религию. Для него обе — наследницы своеобразной ресакрализации политики, произошедшей в Новое время, когда традиционная религия перестала выполнять свою роль. Фактически, Джентиле утверждает тотальность сакрализации политики — в нелюбимой им форме политической религии или же в одобряемой форме гражданской сакрализации — не избежал фактически даже коммунистический режим, провозглашавший атеизм. То же самое можно сказать о диктаторах второй половины ХХ века: в своей деятельности они рано или поздно (скорее рано) ресакрализировали политику, и создавали политическую религию.
Джентиле различает два способа сакрализации коллективного политического действия так: политическая религия — это форма сакрализации политики, имеющая эксклюзивистский и фундаменталистский характер; она не приемлет сосуществования с другими идеологиями и политическими движениями, отрицает автономию индивида по отношению к обществу, предписывает обязательное соблюдение своих заповедей и участие в политической кухне, одобряет насилие как легитимную форму борьбы против врагов и как инструмент возрождения человека; она занимает враждебную позицию по отношению к традиционным институциональным религиям, стремясь искоренить их, или же старается установить с ними симбиотическое отношение сосуществования, когда политическая религия стремится включить традиционную религию в собственную систему верований и мифов, оставляя за ней подчиненную и вспомогательную функцию. А гражданская религия — это форма сакрализации коллективного политического организма, которая не отождествляется с идеологией какого-либо одного политического движения, утверждает отделение церкви от государства, и даже если она постулирует существование сверхприродного существа, понимаемого на деистический лад, то сосуществует с традиционными институциональными религиями, не идентифицируясь ни с одним отдельно взятым вероисповеданием, поскольку она позиционирует себя в качестве общего гражданского символа веры, находящегося над партийным и конфессиональным разделением и признающего значительную автономию индивида по отношению к сакрализованному сообществу, и призывает к добровольному консенсусу для соблюдения заповедей публичной этики и коллективной литургии.[6]
Джентиле считал ресакрализацию политики и появление новой политической религии необходимым условием становления любой диктатуры. Однако, двух факторов его, вышедшая в 2001 книга, не учитывает. Первый из них — ресакрализация политики становится все сложнее. По мере роста глобальной вовлеченности в высшее образование растёт и количество информированных граждан — социологической категории, которая обозначает граждан, активно вовлеченных и информированных о происходящем в политике и готовых воспроизвести это другим. Сам по себе этот факт не означает рационализацию политического дискурса, однако резко уменьшает шансы на ресакрализацию: политическое поведение растущего числа информированных граждан характеризуется скептицизмом и цинизмом. В такой обстановке создать политическую религию (что неизбежно придется делать для успешного автократического проекта) будет очень сложно.
Второй фактор опосредованно связан с первым. В современном мире именно гражданские религии имеют потенциал стать идеологической основой автократии. Две предвыборных кампании Дональда Трампа, компания по Брекзиту, духовно-скрепное победобесие в России — показывают, что гражданскую религию можно использовать как минимум для популистских, а в перспективе — авторитарных проектов. Единственный момент — чтобы стать идейной подоплекой и идеологическим оформлением авторитарной политики, гражданская религия должна отвечать неким требованиям, главное среди которых — наличие потенциала эксклюзивности, то есть наличие возможности перерастания в политическую религию. Каждая гражданская религия, сформулированная популистом, во мгновение ока может превратиться в политическую, и лишь рационализация политики с известной долей цинизма может этому помешать.
5
Сергей Гуриев и Даниел Трейсман в самом свежем исследовании на тему автократий вводят принципиальное различие между диктатурами страха и диктатурами обмана.[7] Они утверждают, что диктатуры страха, которые строят легитимность своей власти на публичном насилии, уходят в прошлое, и их место занимают диктатуры обмана, которые не так-то просто отличить от демократий, так как диктатуры обмана имитируют их, стараясь сохранить контакты с Западом, западные деньги и возможности. Эволюция диктатур страха в диктатуры обмана происходит последние пятьдесят лет, и где-то в 1990-х она прошла точку невозврата: диктатур обмана стало становиться больше, чем диктатур страха, хотя общее число диктатур, по признанию авторов, возрастает.
Гуриев и Трейсман формулируют «правила» для диктаторов обмана: быть популярным, консолидировать власть, притворяться демократом, открывать границы, избегать жестких репрессий. Также они считают, что увеличение их количества — результат воздействия так называемого «модернизационного коктейля» (новые технологии, требующие все нового уровня подготовки кадров, глобализация и права человека). Впрочем, это ничуть не объясняет, почему волна автократий год от года становится все крепче, а количество диктатур растет, хоть это и диктатуры обмана и я бы добавил — гибридные форматы вроде Венгрии, постепенно, с малой скоростью сползающие к автократиям. Ответа на этот ключевой вопрос авторы не дают, хотя и снабжают демократии Запада рекомендациями, что делать с волной нарождающихся автократий (быть бдительными, приветствовать модернизацию, навести порядок в собственном доме, защищать и развивать международные институты порядка, поддерживать демократию демократическими методами).
Вопрос о том, почему, несмотря на все успехи демократии, количество диктатур возрастает, остается вне фокуса — может, потому что он неудобный, а может потому что методологически для ученых определенной ориентации некоторые вещи перестали быть видны. Поясню вкратце, в чем речь. Потребительское общество неизбежно должно было вызвать к жизни потребительскую политику. То есть, от политических команд настойчиво стали требовать результата. Тогда как демократия — это не стратегия достижения результата. Она не учит нас (и властные элиты в том числе) принимать правильные решения и обеспечивать результат — напротив, она учит принимать решения правильно, пусть и ошибочно, но с соблюдением процедур и обеспечивать таким образом процесс. Требование результата и ответ на него разными способами (от элитизма до популизма и плебеситаризма) усиливались по мере распространения неолиберализма в общественном сознании. Парадигмы тирании выбора, конкуренции, внедрение менеждеральной культуры в сферы, в которых она не была приемлема никогда, способствовали этому. А оценка действий власти в духе неолиберализма (в том числе, действий во время эпидемии COVID-19) лишь добавляла симпатий диктатурам (в краткосрочном периоде им нет равных, но в долгосрочном они проигрывают, что подтверждает борьба за «нулевую толерантность» к инфекции в Китае на излете эпидемии).
6
В «Postacriptum’e к обществам контроля» Жиль Делез воспроизводит и продолжает схему управления обществами, которую в свое время создавал Мишель Фуко.[8] По этой схеме, где-то в XVIII веке общества суверенитета (целью которых было собрать налоги, а не организовать производство; провести смертную казнь, а не управлять жизнью) сменились дисциплинарными обществами, производящими пространства изоляции — школу, больницу, завод, армию и тюрьму. Меняется устройство записи и регистрации, и человека дисциплинарного общества всегда можно определить по цифре и месте в бухгалтерском столбце.
Однако, Делез продолжает эту схему, говоря о том, что пространства изоляции переживают сегодня, то есть в начале 1990-х, большой кризис. Причина кризиса — на смену дисциплинарным обществам приходят общества контроля. Это принципиально иной способ управления, который отличается прежде всего способом записи и регистрации: в основе обществ контроля лежит шифр. И даже в будущем возможна ситуация, когда у человека будут карточки, которые будут регулировать въезд-выезд из города. Завод в обществах контроля заменяется корпорацией, заинтересованной в динамическом поддержании оплаты труда. Школа заменяется пожизненным обучением. Но главная особенность — контроль в виде экзаменов и тестов на всех жизненных этапах.
Концепция контроля Делеза релевантна: авторитарные и демократические правительства соревнуются друг с другом в том, у кого этого контроля больше. Однако, схема Фуко-Делеза нуждается в продолжении. Не только потому, что с момента последнего ее обновления прошло более тридцати лет (между Фуко и Делезом — максимум 15 лет). Изменился способ записи и регистрации — сегодня мы ведем речь не просто о компьютерах, но о таком монстре, как искусственный интеллект. И ключевой момент: аспирации Системы по отношению к Жизненному миру вообще и каждому конкретному человеку тоже трансформировались. Система и власть имущие, заинтересованные в ее поддержке, стремятся выйти за рамки контроля. В самом деле, контроль — слабая и пассивная концепция, предписывающая человеку не делать определенных вещей. В то время как задача состоит в том, чтобы направить человека на путь истинный и обеспечить чтобы он делал что-то нужное Системе, ее заказчикам или другим агентам. Для этого общества контроля должны смениться обществами взлома, чьей задачей будет взломать человеческую личность, получив желаемое послушное существо. Естественно, первую скрипку тут будут играть диктатуры. Хотя передовые демократии, у которых в запасе разнообразные nudge-технологии, или технологии подталкивания, отставать, похоже, не собираются.
Обращает на себя внимание еще один аспект. Если пользоваться терминологией Исайи Берлина, движение по схеме общества суверенитета — дисциплинарные общества — общества контроля — общества взлома означает расширение «свободы от», то есть негативной свободы, и сворачивание «свободы для», то есть позитивной свободы. В самом деле, каждый следующий шаг на пути апроприации Системой нового технологического рывка означает снятие мелких полицейско-нормативных, нравственно-этических барьеров с одновременным запретом на альтернативы развития и любое нешаблонное творчество.
7
Еще одно предупреждение от Делеза, которое может быть сегодня заново проинтерпретировано в свете работы Мойзеса Наима. Бывший президент Всемирного банка, Наим десять лет назад констатировал грандиозную дисперсию власти как тотальный глобальный процесс.[9] Крушение иерархий власти Наим связывает с появлением сотен тысяч микровластей, сосредоточенных в группах и даже конкретных индивидуумах, которые способны сегодня изменить ход истории.
Делез подходил к данному вопросу оригинально. В совместной с Феликсом Гваттари работе «Тысяча плато» он выделяет два типа общественных связей: молярный и молекулярный. Из самих названий понятна специфика каждой связи: молярная прочнее, она склеивается сверхкоодированием потоков, то есть идеологией, молекулярная — не такая прочная, это скорее сборка, которую индивид может покинуть в любой момент, любой элемент молекулярной связи самодостаточен, в отличии от связи молярной. Очевидно, что Делез симпатизирует молекулярному типу связи, но указывает, что и молярный, и молекулярный одинаково присутствуют в истории. Он показывает, что и в микро- и макрополитике молярные и молекулярные связи неразрывны между собой и всегда дополняют друг друга. Кафка показал, что при всей жесткости молярных связей в бюрократии царит молекулярный хаос и абсурд. А о фашизме Делез и Гваттари пишут:
«Можно было бы даже сказать, что фашизм подразумевает
молекулярный режим, не смешивающийся
ни с молярными сегментами, ни с их централизацией.
Несомненно, фашизм изобрел понятие тоталитарного Государства,
но нет повода определять фашизм через то понятие, какое он сам изобрел…
Но фашизм неотделим от молекулярных очагов, которые, взаимодействуя,
плодятся и перескакивают от одной точки к другой, прежде чем
начнут резонировать все вместе в национал-социалистическом Государстве.
Сельский фашизм и фашизм города или квартала, фашизм молодежи
и фашизм ветеранов войны, фашизм левых и фашизм правых,
фашизм супружеской пары, семьи, школы или офиса —
каждый фашизм определяется черной микродырой,
которая покоится в себе самой и коммуницирует с другими дырами,
прежде чем резонировать в великой обобщенной
центральной черной дыре.»[10]
То есть помимо опасности перерастания государства в диктатуру существует опасность возникновения фашизма на уровне микровласти. Причем за пятьдесят лет, прошедших с момента написания «Тысячи плато» до выхода книги Наима эта опасность возросла многократно, поскольку книга Наима лишь зарегистрировала процесс дисперсии власти. То есть для борьбы с диктатурами недостаточно не допускать прихода диктаторов к власти на национальном уровне — нужно еще и не допускать резонанса тысяч черных дыр, которые подстерегают нас за каждым углом.
8
Мозаика слабых сигналов порой может сказать больше, чем километры статистических таблиц. Сегодня она говорит нам, что наш Zeitgeist с необходимостью включает в себя диктатуру. Она наступит с высокой вероятностью, даже сильные и давние демократии могут не избежать этого. Она сохранит все неолиберальные мотивации, так что обыватель сможет даже не заметить ее наступления. Тенденции в развитии диктатур и обществ вообще говорят нам, что буквально все искажения демократии так или иначе приведут нас к диктатуре, а большинство новых диктатур будут пребывать в «серой зоне» между демократией и автократией. Общества контроля сменяются обществами взлома, цель которых — не просто контролировать наш жизненный мир, но подтолкнуть людей делать «правильные» с точки зрения Системы вещи. Глядя на то, с каким неподдельным энтузиазмом и искренним рвением частный и публичный сектор на Западе работает над усовершенствованием технологий контроля-и-взлома, начинаешь путаться в понятиях и теряться, демократия ли это или уже наступление диктатуры.
Полагается сказать, что единственным способом переломить ситуацию будет появление критической массы неравнодушных граждан, которые своей стойкостью, пониманием, как работает демократия, своей vita activa остановили приход диктатуры и обеспечили хоть и не всегда удобную и приятную, но настоящую, неискаженную демократию.
Жаль только, что для поиска такого гражданина понадобится фонарь Диогена примерно с такой же успешностью. А что касается критичной массы таких граждан, тут все точно предсказала еще Ханна Арендт.
Рискую навлечь на себя гнев коллег, но мне кажется, что противодействовать диктатуре в современном мире может политическая альтернатива и современная философия, которая в основе своей анти-автократична. Впрочем, это тема для отдельного исследования, во всяком случае — дело будущего.
_____________________________________
Библиография
Гуриев, Сергей, Трейсман, Дэниел. Диктаторы обмана. Новое лицо тирании в XXI веке (Москва: Фонд Бориса Немцова за свободу, 2023 [2022]).
Делез, Жиль, Гваттари, Феликс. Тысяча плато.Капитализм и шизофрения (Москва: Астрель, 2010 [1972]).
Делез, Жиль. Переговоры, 1972–1990 (Санкт-Петербург: Наука, 2004).
Джентиле, Эмилио. Политические религии. Между диктатурой и демократией (Москва: Владимир Даль, 2021 [2001]).
Наим, Мойзес. Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе (Москва: Litres, 2016 [2013]).
Урбинати, Надя. Искаженная демократия (Москва: Издательство института Гайдара, 2016 [2014]).
Уэльбек, Мишель. Уничтожить (Москва: Корпус, 2023 [2022]).
Mair, Peter. Ruling the void: The hollowing of Western democracy (London: Verso books, 2013).
[2] Мишель Уэльбек, Уничтожить (Москва: Корпус, 2023 [2022]).
[3] Надя Урбинати, Искаженная демократия (Москва: Издательство института Гайдара, 2016 [2014]).
[4] Peter Mair, Ruling the void: The hollowing of Western democracy (London: Verso books, 2013).
[5] Сергей Гуриев и Дэниел Трейсман, Диктаторы обмана. Новое лицо тирании в XXI веке (Москва: Фонд Бориса Немцова за свободу, 2023 [2022]).
[6] Эмилио Джентиле, Политические религии. Между диктатурой и демократией (Москва: Владимир Даль, 2021 [2001]), 344–345.
[7] Гуриев и Трейсман, там же.
[8] Жиль Делез, Переговоры, 1972–1990 (Санкт-Петербург: Наука, 2004).
[9] Мойзес Наим, Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе (Москва: Litres, 2016 [2013]).
[10] Жиль Делез и Феликс Гваттари, Тысяча плато.Капитализм и шизофрения (Москва: Астрель, 2010 [1972]), 350–351.
Денис СЕМЕНОВ — политический философ и независимый исследователь.
