Анатолий Рясов, chaskor.ru
Новости, которые сегодня доносятся из Ливии (пока ещё по-прежнему Великой Социалистической Народной Арабской Джамахирии), слишком противоречивы, чтобы выстраиваться в ясную картину, но относительно многочисленны, чтобы можно было складывать эти обрывки информации в ту или иную точку зрения.
Ежедневно перед нами проносятся коллажи известий: на европейских телеканалах представители ливийского народа размахивают флагами времён монархии, на ливийских — портретами Муамара Каддафи; «мирные демонстранты» на востоке страны с базуками в руках позируют перед телекамерами; джамахирийская элита обвиняет во всех беспорядках террористическую организацию «Аль-Каида»; в Лондоне неожиданно выясняется, что сын ливийского лидера списал диссертацию три года назад; действия Гаагского суда, приступившего к расследованию преступлений Каддафи, вызывают невольную аналогию с новогодним повешением Саддама Хусейна; а некий французский психолог признаётся, что, хотя совсем не знает арабского, может по одним жестам ливийского вождя констатировать его безумие.
Столкновения знаков
Так или иначе, вместо фактов нам чаще предлагаются оценки, и по сути дебаты СМИ в большей степени иллюстрируют разделение журналистов на сторонников и противников Каддафи, чем освещают события, происходящие в Ливии. Хотя в целом картина привычна: поборники существующей политической системы говорят о насильственном противостоянии конституции (декларации «народовластия»), а их оппоненты — о нарушении прав человека и даже геноциде ливийского народа. Но когда в политической речи столь часто начинает звучать слово «народ», возникает настораживающее чувство, которое заставляет обратить особое внимание на сферу идеологии.
Будем откровенны. Никакого волеизъявления народа не существует, речь может идти только о вытеснении одних политических мифов другими. Не нужно быть рьяным последователем Бодрийяра, чтобы признать, что войны между знаковыми системами давно играют в политических процессах не менее важную роль, чем вооружённые конфликты. Поэтому взгляд на происходящее в Ливии через призму изменений в сфере идеологии оказывается не менее любопытным, чем исторический или экономический ракурсы. Понятно, что, совсем оставляя за скобками нефтяную тему, статистику вооружений или международные отношения, этот взгляд не может претендовать на всесторонность, однако игнорирование темы идеологии также кажется необоснованным.
Постколониальная модернизация
Вряд ли можно всерьёз сводить все недавние ближневосточные конфликты к мановениям «невидимой руки Запада» — даже по той причине, что и в этом случае важнее проанализировать, какие внутриполитические факторы могли сделать эти события возможными. Но одновременно можно почти без оговорок утверждать, что большинство событий, происходивших в арабских странах в течение последних ста лет, так или иначе оказывались инициированы прямым или опосредованным модернизационным влиянием извне. Можно вспомнить финальную сцену романа Пола Боулза «Дом паука», посвящённого жизни Марокко времён деколонизации: европейцы высаживают из автомобиля арабского мальчика, их машина скрывается за горизонтом, а подросток устремляется за ней по пустому шоссе. «Ему было никогда не догнать её, но он бежал, потому что ему ничего не оставалось делать».
Ко второй половине ХХ века на Арабском Востоке на смену колониальной мифологизации приходит контрмифология, сталкивающаяся с необходимостью странного синтеза модернизационных программ с идеей возврата к традиции. «Колонизуемый возвращается к своей бесславной истории, пестреющей чёрными дырами, к своей умирающей культуре, почти заброшенной им самим, к своим замороженным традициям, к своему заржавевшему языку», — в конце 50-х писал об этой ситуации тунисский социолог Альбер Мемми, которого сложно обвинить в симпатии к колонизаторам. И именно те политические структуры, которые претендовали на защитную роль, в интересах единства национального сообщества начинают создавать для него новые мифы.
Зарождение и эволюция джамахирийского мифа
Конечно, дискуссии об особом и даже экзотическом пути Ливии во второй половине ХХ века закономерны, но в глобальном смысле политические изменения в этой стране вполне вписывались в происходившие в мире модернизационные процессы, основным императивом для которых было нациестроительство. Джамахирийский миф стал лишь одним из многочисленных вариантов идеологии nation-state. Каддафи была необходима консолидация населения на основе единых идейных принципов, объединение разрозненных племенных образований в цельную политическую структуру. Джамахирия («власть масс», «народовластие») стала основным двигателем социальной мобилизации. В эпоху антиколониализма, популярности левых лозунгов и провозглашения особого пути арабского мира политические проекты Каддафи оказались востребованными. Особенностью джамахирийского мифа было то, что он апеллировал к бедуинской традиции и формально не предлагал коренной ломки сегментарных племенных структур.
Сегодня, читая апологетические тезисы «Зелёной книги», порою трудно понять, каким образом эта брошюра карманного формата могла десятилетиями определять идеологический курс государства. Но Каддафи создавал свою политическую концепцию, учитывая политическую культуру и эрудицию бедуинов, зачастую намеренно упрощая формулировки, и потому критика его теории как сугубо примитивной пропаганды кажется не вполне обоснованной.
«Зелёная книга» действительно стала идеологическим шедевром и послужила средством объяснения и оправдания самых противоречивых политических действий. Апеллируя к джамахирийским ценностям, Каддафи удавалось ликвидировать и восстанавливать в стране частное предпринимательство, многократно сменять вражду с теми или иными государствами на сотрудничество, провозглашать «ливийский социализм», либерализацию и, наконец, «народный капитализм». Не отказываясь от лозунгов «Зелёной книги», Каддафи неоднократно демонстрировал способность подстраиваться под самые разные обстоятельства — так, например, он стал одним из первых арабских политиков, поддержавших антитеррористические кампании США.
Закат метанарративов по-ливийски
«Внутри одного и того же образа безо всякого противоречия можно располагать что угодно», — писал о жизнеспособности мифов Ги Дебор. Но, по-видимому, однажды наступает момент, когда процент флуктуаций внутри идеологической системы становится критическим и возникает потребность не в видоизменении старого мифа, а в появлении нового.
Однако для Каддафи отказ от джамахирийской модели означал бы радикальный пересмотр принципов функционирования иерархии ливийских властных структур, и в первую очередь роли вождя, неизменно стоявшего над этой разветвлённой системой. Можно предположить, что не в последнюю очередь по этой причине за последние несколько десятилетий политическая система Ливии так и не претерпела коренных изменений, демонстрируя старую схему, в которой единственными реальными преемниками вождя выглядят его сыновья.
Сегодня эта модель с трудом соотносится не только с однородностью европейского политического пространства, но последние десять лет — и с либеральной риторикой самого Каддафи (впрочем, словосочетание «права человека» начало фигурировать в официальных ливийских документах ещё с конца 80-х). По сути, можно говорить о том, что к началу ХХI века джамахирийский миф начал изнашиваться на уровне обыденного сознания, а то, что происходит в стране сейчас, — это первая серьёзная попытка его пошатнуть. В эпоху антиколониализма идеи особого пути арабского мира были популярны, но когда эхо национально-освободительных движений стихло, ему на смену вновь пришла оглядка на Запад. События, происходящие сегодня в Ливии, можно назвать далёким и искажённым отголоском идеи о закате метанарративов. В Ливии в течение последних четырёх десятилетий в качестве подобного незыблемого закона выступала джамахирийская политическая модель. Примитивно говоря, многим из тех, кто родился в начале 90-х, уже малоинтересны подробности революции 1969 года, но зато ситуация, в которой один руководитель правит страной в течение сорока лет, вполне может показаться несовременной.
Новые идеологические фантомы
Итак, джамахирийский миф, несколько десятилетий вмещавший в себя самые абсурдные противоречия, оказывается под угрозой вытеснения новым мифом, которому неизбежно придётся столкнуться с необходимостью организации племенных структур, по-прежнему продолжающих оказывать сильное воздействие на политические процессы в Ливии. Ещё рано говорить о том, что основы системы «народовластия» окончательно расшатаны, но политические требования оппозиционеров на сегодняшний день вообще не выходят за рамки примитивной и противоречивой политической символики, растворяясь в непроглядном дыму от сожжённых «Зелёных книг» и портретов вождя. Когда под реющим знаменем монархии возглавляемая бывшими военными оппозиция вперемешку с цитатами из Корана скандирует либеральные лозунги, происходящее производит сугубо иррациональное впечатление. Но за прошедший месяц никто из массы протестующих не сформулировал собственных политических проектов даже в тезисной форме.
Версия Каддафи о том, что за повстанцами стоит «Аль-Каида», выглядит как удобное для многих политиков оправдание вооружённого конфликта борьбой с терроризмом. Цвета ливийского королевства вот-вот начнут появляться на чашках и футболках, но едва ли за ними стоят правомонархические идеи. Впрочем, такая же пустота зияет и за либеральными лозунгами, а поскольку любые теории левых о самоорганизации у противников Каддафи ближайшие годы будут ассоциироваться с девальвированными джамахирийскими ценностями, сегодня оказывается затруднительным обрисовать даже контуры нового ливийского мифа.
