Філософія

Закон и жизнь

Вер 5, 2021

230

Глава из книги «Где мы сейчас? Эпидемия как политика» (Giorgio Agamben. A che punto siamo? L’epidemia come politica. Quodlibet, Macerata 2020, 2021)

Нынешняя ситуация, когда здоровье людей стало делом закона и политики, дает возможность задуматься о правильных отношениях, которые должны существовать между законом и жизнью. Великий историк римского права Ян Томас показал, как в римской юриспруденции природа и естественная жизнь людей никогда не входят в право как таковое, но остаются отдельными от него и действуют только как фиктивная предпосылка для данной правовой ситуации.

Таким образом, естественный принцип, согласно которому все является общим для всех, действителен только как ограничение, исключающее воздух, море и берега из сферы законной собственности, но общая для всех вещь немедленно становится res nullius (ничейная вещь – прим. пер.),что основывает собственность того, кто первым ею овладевает.

Точно так же гражданство – это неотъемлемая и недоступная юридическая информация, которая, в отличие от domicilium (лат. – местопребывание, место проживания – прим. пер.), которое зависит от физического проживания в определенном месте, приобретается по происхождению, которое, однако, не является естественным фактом рождения, а является юридической конструкцией, связанной с местом рождения отца.

Юристы девятнадцатого века превратили эту юридическую уловку в iussanguinis (лат. – «право крови» – прим. пер.), в котором, как пишет Ян Томас, «мистицизм крови, ведущий к господствующей сегодня биологической идеологии, накладывается на то, что было всего лишь фиктивным генеалогическим построением». Что произошло с первых десятилетий двадцатого века, так это то, что закон постепенно стал включать жизнь в себя, делать ее своим конкретным объектом, каждый раз защищаемым или исключаемым.

Это принятие жизни по закону не только имеет, как можно было подумать, положительные стороны, но, напротив, открывает путь к самым экстремальным рискам. Как эффективно показали исследования Мишеля Фуко, биополитика на самом деле фатально становится танатополитикой. Чем больше право начинает прямо относиться к биологической жизни граждан как к благу, о котором нужно заботиться и продвигать, тем больше этот интерес сразу же бросает тень на идею жизни, которая, как и в названии известной опубликованной работы в Германии в 1920 году «не заслуживает того, чтобы жить [lebensunwertes Leben]».

Всякий раз, когда определяется ценность, обязательно возникает неценность, и другой стороной защиты здоровья является исключение и устранение всего, что может привести к болезни. Это должно заставить нас задуматься о том, что первым примером законодательства, в котором государство программнозаботится о здоровье своих граждан, является нацистская евгеника. Сразу после прихода к власти в июле 1933 года, Гитлер издал закон о защите немецкого народа от наследственных болезней, что привело к созданию специальных комиссий по наследственному здоровью (Erbgesundheitsgerichte), принявших решение о принудительной стерилизации 400 000 человек.

Менее известно, что задолго до нацизма политика евгеники, в значительной степени финансируемая Институтом Карнеги и Фондом Рокфеллера, планировалась в Соединенных Штатах, особенно в Калифорнии, и что Гитлер прямо ссылался на эту модель. Если здоровье становится объектом государственной политики, трансформированной в биополитику, тогда оно перестает быть чем-то, что в первую очередь касается свободного решения каждого человека, и становится обязательством, которое должно быть выполнено любой ценой, какой бы высокой она ни была.

Подобно тому, как Ян Томас на примере истории права показал, что нельзя смешивать закон и жизнь, точно так же хорошо, что право и медицина также остаются отдельными. Перед медициной стоит задача лечить болезни в соответствии с принципами, которым она следовала веками и которые безоговорочно санкционирует Клятва Гиппократа.

Если, заключив неизбежно неоднозначный и неопределенный договор с правительствами, она вместо этого ставит себя в положение законодателя, не только, как мы видели в Италии в отношении пандемии, это не приведет к положительным результатам в области здравоохранения, а скорее может привести к неприемлемым ограничениям свобод людей, в отношении которых медицинские причины могут стать, как должно быть очевидно каждому сегодня, идеальным предлогом для беспрецедентного контроля над общественной жизнью.