Поэт и приверженец дзен-буддизма Гэри Снайдер живет возле предгорья Сьерра-Невады. По утрам он медитирует, за столом хлопает в ладоши со словом «Itadakimasu» (по-японски – «большое спасибо») перед тем как приступить к еде, на ужин выпивает коктейль «Бойлермейкер» (стопка бурбона в высоком стакане пива), и при случае не против отведать лягушек-быков из собственного пруда.
«Я взял это из «Готовь и наслаждайся» Ирмы Ромбауэр, – говорит Гэри. – Нужно снять с них кожу и засолить на ночь, потом обкатать в хлебных крошках и зажарить».
В походах он собирает перья грифов, ведь они отлично служат для письма. Иногда он заливает в термос саке, берет с собой одеяло и карту неба и выходит в ночь. Вдоль русла реки недалеко от дома он ступает по хрустящему гравию до насыпи раскопок, которые за последние пару веков забросили предприятия по добыче золота, и изучает созвездия под красным светом факела.
За свои восемьдесят восемь лет Снайдер написал 19 книг, включая поэзию и эссе о водоразделе, геологии, заготовке лесоматериалов, бюджетном туризме, отображении устного творчества на бумаге (ethno-poetics), сказаниях коренных народов Америки, общинной жизни, сексе, койотах, медведях, божествах, почитаемых в Тибете, пейзажах китайских художников, театре Но, и о тесных семейных отношениях. Круг его почитателей будет пошире обычного. Сборник Черепаший остров в 1975 году выиграл Пулитцеровскую премию, а его тираж составил сотню тысяч копий.
Черепаший Остров плывёт.
в вихревой пустоте океанских небес
кусает свой хвост, а миры
приходят и вновь уходят / мерцая*.
*здесь и далее стихотворения Снайдера цитируются в переводе А.И. Щетникова.
Гэри самый что ни на есть поэт Тихоокеанского рубежа. «Мою землю я открыл для себя сам, в этих местах я знаю погоду для любого времени года, живность, что там обитает, знаю местных жителей. Условно, это от Нижней Калифорнии до Аляски, через Алеутские острова, затем в Хоккайдо, вниз по Японии и в Тайвань, южный берег Китая, и прямо на Тихий океан.
Я хорошо с ним знаком: раз пять проплывал через него на очень хорошей лодке, разгон 14 узлов (25 км/ч), день и ночь напролет». Забавно, но если вы встретите Гэри в одном из баров Японии, Китая или Кореи и вам захочется узнать, чем он занимается, он наверняка ответит: «Я стараюсь быть хорошим учителем, ну, и еще немного криворукий фермер». (Он преподавал английскую литературу в Калифорнийском университете в Дейвисе с 1986 по 2001 год, и вырастил небольшой фруктовый сад.)
Свою последнюю книгу он хочет посвятить тому, как нашел себя в буддизме – его «личные записи о дхарме». «Скалолазы говорят: “Веселье не всегда попадается на пути”. Как и хороший буддист. Но это не значит, что нужно преднамеренно грустить или забить на дзен».
Несколько месяцев назад мы сходили в неплохой ресторанчик в пригороде Невады. Снайдер пробежался глазами по винной карте. «У меня есть машина, которую я храню для оленины – на случай, если на дороге попадется олень. В зиму я всегда везу с собой в машине большой черный мешок и пару охотничьих ножей». Он вытащил нож с толстым обухом и положил его на стол. Принесли закуску: чизкейки – один из козьего сыра с соусом песто из руколы и с соусом из оливок, другой – с обжаренным красным перцем и трюфелевым маслом.
Снайдер взялся за нож и поделил чизкейки ровно надвое. Когда он ненадолго отошел, молодая официантка с намалеванными губами пискнула возле меня: «Я его обожаю». Снайдер не наделен высоким ростом, но тело у него крепкое. Уроженец Сан-Франциско, он был воспитан за пределами Сиэтла, штат Вашингтон. В пятнадцать лет он уже взобрался на стратовулкан Сент-Хеленс. Подростком он работал в индейских лагерях на лесозаготовках и был смотрителем на пожарной каланче, как в диких лесах, так и частью походного экипажа в Сьерра-Невада, где написал свои первые добротные стихи.
Он носит бороду и бирюзовый гвоздик в левом ухе, которое проколол еще в 50-х. Его серозеленые глаза растворяются в чертах его лица, как рассеиваются лужи в засуху. На одном из его резцов золотая коронка, которая придает ему плутовства всякий раз, как он улыбается. На слова официантки ответил: «Лучше бы ты мне этого не говорила».
На камне сидит беременная жена Снайдера Маса Уэхара — очаровательна в своей полосатой футболке и синих джинсах. Вокруг нее вьется прозрачно-зеленая река Юба. Снайдер же в воде, нагишом, поднимает над собой голого малыша, их первого сына, Кая. Фотография появилась в развороте «Look» в 1969 году с подписью «Писатель Гэри Снайдер с семьей, в Сьерре, предвкушают новокаменный век, который объединит любовь к природе, секс и жизнь по мифическим канонам». Тогда Снайдер только вернулся из Японии, в столице которой прожил около десяти лет, и где прислуживал буддийским монахом.
До того как покинуть Западное побережье в 1956 году, он несколько месяцев участвовал в мероприятии, которое для многих до сих остается главным поэтическим событием второй половины прошлого века: поэтические чтения в Сан-Франциско, на которых впервые зачитал Вопль Аллен Гинзберг под крики Керуака «Вперед! Вперед! Вперед!» Снайдер прочитал «Ягодный пир»; ода восхваляет Кайота, ловкача из сказаний коренных американцев:
«Слава! Койоту мерзкому, жирный
Щенок, издевающийся над собой, безобразный игрок
Владелец хлама».
Стихотворение обращается к проблеме уничтожения лесов в угоду дачным участкам — «ловушка для двуногих» — и основополагающей доктрине буддизма о непостоянстве. Оно предсказывает, как «Люди ушли, смерть — не бедствие», а под конец Кайот осматривает обезлюдевший город, в котором выносливая природа берет верх и процветает — «Мертвый город сухим летом / Здесь растут ягоды». Признанный поэт, критик, переводчик и ведущий вечера поэзии в Сан-Франциско Кеннет Рексрот был представителем городской поэтической сцены и собирал вокруг себя молодые дарования.
В Рид-колледже на кафедре антропологии Снайдер изучал устное творчество коренных американцев, поэтому, когда он приехал в Беркли, чтобы писать дипломную работу по восточной Азии, знакомый представил его в доме Рексрота. Он тут же влился в компанию. Гэри переводил поэзию отшельника династии Тан Ханьшаня (Han Shan) — краткий, но изящный сборник, опубликованный под названием «Стихи Холодной Горы» — и обучался традиционной технике китайской живописи Гохуа у художника Обата Тиура. У Рексрота разговаривали обо всем: от поэтов Эзры Паунда и Уильяма Карлоса Уильямса до романа Мурасаки Сикибу Повесть о Гэндзи и вероломствах Троцкого.
По словам Снайдера, Рексрот был отличным наставником. «Не было разговора, которого он бы не смог поддержать, его критическое чутье часто выручало, сам называл себя анархо-пацифистом». В своих суждениях Снайдер был настолько же радикален. Он вырос в бедной семье, его родная земля, ныне пригород Сиэтла, была окружена вторичными лесами. Его дед был членом организации «Индустриальные рабочие мира», отец временами работал на ферме, но также участвовал в создании гидроэлектростанции Гранд-Кули и проводил собрания для местных безработных профсоюзов, которых окрестили «Коммунистическим фронтом».
В 18 лет Снайдер вступил в крайне левое объединение военно-морских поваров и стюардов и провел с ним лето на Карибах. Снайдер, в его одежде, вырученной из благотворительного магазина, гордился своим рабочим происхождением и пережитыми странствиями. Другой поэт из круга знакомых Рексрота, Джек Спайсер, называл его бойскаутом. На следующий день после встречи со Снайдером Гинзберг напишет: «Он лаконичен, и видно у него доброе сердце, бородка ему к лицу, худощавый, светловолосый, катается на велосипеде по Беркли в красном вельвете и левисах, помешан на индейцах (учился на антрополога в родном городе) и неплохо пишет, его отличают грамотность и усердие, ну, и дзен».
Он настолько поразил Керуака — чей роман «На дороге» в 1955 году взяло издательство «Викинг», когда он только встретил Снайдэра — что тот тут же сел за роман об их похождениях. В романе Бродяги Дхармы бойкий и самоуверенный поэт Джефи Райдер, чье прошлое и настоящие увлечения разительно схожи со снайдеровскими, открывает дзен-буддизм и альпинизм рассказчику Рэю Смиту. Сюжет рассказывает о восхождении на вершину горы Маттерхорн-Пик, которое возглавил Райдер, и которое Снайдер и Керуак совершили осенью 1955 года. Керуак не мог пройти мимо удивительного самообладания Снайдера, и умения скалолаза принесли больше, чем литературные плоды: Керуак работал на каланче, провел лето на вершине Каскадных гор, где несколько лет до этого трудился Снайдер.
Поэт и драматург Майкл Макклур рассказывает о влиянии Снайдера на битничество: «Ну, посмотрите на Керуака. Он не вернулся на “Мать Дорог” в объятия к Нилу , чтобы пролить еще больше слез. Он взобрался на гору». Алва Голдбук (списан с Аллена Гинзберга) высказывается о Райдере: «Он самый сумасбродный, безумный, неуправляемый чувак из всех, что мы встречали. Мне нравится думать, что он герой Западного побережья… За его плечами востоковедение, Паунд, мескалин и бедтрипы, а его страсть к горам и бхикшу, вау, блин… Джефи Райдер новый герой американской культуры». Однако мы знаем и о другой черте Райдера, ведь все мы помним эту сцену, где он и гибкая сероглазая девушка Принцесса Тибетская показывали чудеса яб-юма. Чуть позже Керуак напишет Снайдеру: «Если посмотришь, я точно передал твои черты, но кое-что изменил в личной жизни, девушках, и прочее … чтобы сбить читателей со следа».
Роман «Бродяги Дхармы» вышел в свет в 1958 году, дал установку на «Походную революцию» и подсадил молодежь на дзен. Приключения прославили Снайдера, но не сказать, что ему это льстило. «Ты как будто разочаровался во мне после выхода книги, ничего не говоришь, – писал Керуак. – Не думаю, что она настолько плоха. Пройдут года, и когда мир окончательно испортится, ты вернешься к ней и по праву оценишь мою работу над “тобой” и романом». По словам Снайдера, описания их странствий в горах нельзя было передать точнее, но остальное просто выдумки его друзей. «Мои рассказы о тантрическом сексе вылились в этот эпизод в “Бродягах”.
Джека это очень увлекло. Я всегда говорил «Доверьтесь этому парню, и роман будет у вас в кармане!» Он не был чистокровным газетчиком». Однако это не казалось настолько очевидным остальным. Когда Снайдер женился на американской поэтессе Джоан Кайгер в Киото в 1960 году, в гарнитуре одной из газет красовался заголовок: «Свадьба Дзен Поэта/ Персонаж Керуака/ Гэри Снайдер из С-Ф Женился в Японии». (Немногим после они разошлись, но остались друзьями, а в 1967 году он женился на Уэхаре, тогда еще аспирантке.)
В Японии Снайдер полностью посвятил себя изучению коанов. В первые полтора года он научился представлять, как выглядело его лицо до самого знакомства его родителей. Он взял себе буддийское имя Тёфу и вскоре сошелся с отшельниками ямабуси, которые взяли его с собой в горы. «Они такие: “О’кей, посмотрим, если ты один из нас”. Сказали забраться на камень двести метров высотой питчем и в тоже время скандировать Сутру сердца. К счастью, я уже знал ее. Затем они говорят: “Теперь ты должен пройти обряд посвящения”.
Они связали мои лодыжки, и я повис над обрывом. «Если соврешь, мы тебя скинем», и начали задавать вопросы. После всего они отвели меня к небольшому храму в горах, помню, пол был грязный, темнота, в воздухе пары фимиама, мы часами дули в морскую раковину. У меня осталось несколько восхитительных роб с того времени».
Следуя дзену, Снайдер часто замыкался в себе, отчуждался не только от людей, но и «общепринятой» культуры. Как-то Кайгер написала в своем дневнике после того, как он закончил с глубокой медитацией: «В прошлый вторник Гэри вернулся домой после практики сэссин и сказал, что он дополнил свои коаны вспомогательными глаголами. Он в принципе перестал сокращать глаголы — говорил I will do it (я сделаю это) вместо I’ll do it, и все такое». Кайгер рассказала, как они отправились в Индию с Алленом Гинзбергом и Питером Орловски, где ей очень понравилось «ожерелье местного попрошайки».
Оно было из полудрагоценных красных, оранжевых, зеленых, кремовых, и цвета янтаря камней. Снайдер разрешил ей купить его, только когда она запомнила название каждого камня. В 1959 году Снайдер издал сборник стихотворений Брусчатка , он выковал их из звучания тяжелого каменного труда, с которым был знаком еще подростком, когда мостил одну из гранитовых плит Сьерры булыжниками. Сам язык тверд и односложен — речь англосаксонских рабочих, дрожащий звон которой отражается после каждого удара:
«В уме как камни
Сложи слова
надежно, руками
Место найдено, уложены
Пред взором умственным
во времени, в пространстве
Плотность коры, листа, стены –
предметов кладка».
«Разговорность языка и природные начала его прозы — честность перед богом, перед землей раскрепощали меня, – высказался ирландский поэт и лауреат Нобелевской премии Шеймас Хини о первом впечатлении от прозы Снайдера. – Тебя окутывают эти начала, и будто некая связь передает это ощущение напрямую через страницы. В первоначальном, мифическом смысле, он вернулся на вершины Парнаса». В середине июня Снайдер провел выходные в Нью-Йорке. Вместе со своим младшим сыном Дженом они дважды посетили Метрополитен-музей.
Там они смотрели на редкие работы пером доколумбового времени, гималайское искусство, доспехи самураев, и сходили на выставку китайской живописи и каллиграфии. После он написал мне: «Я на себе испытал природу и возможности восточноазиатской кисти, поэтому увиденное не поразило меня так, как поразило обывателя». В субботу он был в своих джинсах, жилетке и длинных бусах с черепком – символ непостоянства, который он раздобыл в буддийском магазинчике в Киото. Снайдер выступал с докладом на конференции в музее «Asian Society», посвященной его поездке в Индию с Кайгер, Гинзбергом и Орловски.
«Невообразимо увлекла меня глубина времени в индейской мифологии, – рассказывает Снайдер. – Ведь мы живем в одной из миллионных вселенных, которая прошла через миллионы миллионов лет, кальпа за кальпой, эон за эоном». Потом он рассказал, как однажды за обедом сразил британского биолога Фрэнсиса Крика, когда объяснил ему, как вера индийцев в реинкарнацию говорила об их глубоком понимании пространства и истории вселенной. Выступления стали обыденной частью его ремесла. По его словам, поэтические чтения в Сан-Франциско открыли ему глаза на размах устного творчества в Америке. «Мы стали воспринимать поэзию как общественное движение, собирались вместе, чтобы рассказать друг другу всякие небылицы». Главное для него – чтение вслух.
Он подгоняет слова на ходу, заменяет одно на другое, ищет толкования непонятных выражений. Бывает, он распевает стихотворение или помогает себе руками, как дирижер перед оркестром. Еще в Индии он посетил вечер поэзии, который попробовал провести сам несколько лет назад: с танцорами, музыкантами и красочной одеждой. В музее «Asian Society» он наскоро зачитал небольшое стихотворение: «Предложение Таре» – буддийской богине сострадания. Это одна из его наиболее загадочных работ, многоголосая, словно в хоровом исполнении, но его не сильно волновало понимание. «Когда мне говорят, что не понимают произведение, я отвечаю: “Не страшно, ты лучше вслушайся. Звучание направит тебя. Не морочь себе голову – не видишь смысла, ну и ладно”.
Не нужно стремиться познавать изобразительное искусство через призму разума». Подражая танцорам, Снайдер читал в первой позиции – пятки вместе, носки врозь. Будто бы неистовые потоки воздуха поднимали вверх каждое слово, на которое он делал ударение, и превращали их диковинку. Когда он дошел до мантры на санскрите, он быстро и звучно пропел ее своим низким голосом: «Om tare tuttare ture swaha tare tare tare». Зал сразу наполнился радостью и немного озадаченно проникся духом поэта. Снайдер вернулся в зал. Эдвард Сандерс из группы The Fugs пронзительным голосом напевал Гинзбергу: «Он был одним из моих ге-еееее-роев». Снайдер подул в ракушку, и началась дискуссия об «омике ларингита» и «Human Be-In» – вступлении к «Лету любви» 1967 года.
На всеобщее обозрение выставили старую фисгармонию Гинзберга. В тоже время Снайдер приступил к работе. Он надел очки и вынул небольшой блокнот из переднего кармана рубашки. Он пробежался по страницам и сделал несколько быстрых заметок. Время от времени, когда он переходил на следующую страницу, он поднимал голову, снимал очки и протирал глаза, и сразу возвращался к заметкам.
«Я живу здесь и сейчас. Поэтому все, что я делаю, я делаю здесь и сейчас, – чуть позже объяснял мне Снайдер, почему не принимает свою причастность к битничеству. – В литературном плане я не битник. Меня можно было причислить к определенным кругам, да и первая бит-культурная волна не прошла меня стороной. Но ни критикам, ни газетам, ни журналам было нечего мне предъявить – я никогда не писал в “Бит”.
Мы все очень отличались друг от друга, каждый из нас это совершено другая история. Поэтому иногда возникают неразберихи». Уже в другое время он говорил: «Почему я отделяю себя от битничества? Мы обсуждали это с Алленом еще когда нам было лет по двадцать. Мы уважали увлечения и разногласия друг друга. Меня манит Западное побережье, а Западное побережье слегка отличается от остальной культуры страны».
Снайдер назвал свою обитель в честь местного растения Киткитдиз. Это у бассейна реки Юба, там еще гряда Сан Хуан. «Мой водоем тянется вдоль всего Сан-Франциско. Он проходит вниз по склону, собираясь в небольшую бухту, затем впадает в южный приток Юбы, в реку Фетер, в реку Сакраменто, потом распадается в дельте в залив Сан-Франциско и выходит в Тихий океан». Снайдер приобрел эту землю в середине шестидесятых, вместе с Гинзбергом и Ричардом Бейкером, тогда еще главой центра Дзен в Сан-Франциско. (Снайдер выкупил дом, а его сын Джен сейчас живет в каморке, которую для него построил Гинзберг, на грунтовке которой Джен расписал «hare krishna hare krishna jai guru rama om hum».)
У дома Снайдера низкий вход, крыша покрыта красной черепицей, морилка с серым оттенком правильно легла под цвет дерева, сама отделка цвета коры манзаниты – то ли красная, то ли оранжевая. (Он принес с собой ветку в строительный магазин, чтобы в точности подобрать оттенок.) На кухне пол сделан из песчаника, который Снайдер добыл в Белых Горах в Калифорнии на высоте 3 километров. «Не самая моя удачная работа, – говорил Снайдер, когда я навестила его в конце июня. – Я никогда раньше не укладывал пол».
Посреди дома раньше была огненная яма, над которой висел огромный котел, и который подвешивали на крючок, что Снайдер вырезал из дубовой ветви. Сегодня под навесом книг и заказных журналов здесь кряхтит обеденный стол. Дыру для вывода дыма теперь закрывает щипец. В 1969 году десять добровольцев вызывались помочь Снайдеру построить дом, который был бы и японским сельским домиком и индейской палаткой одновременно. Кто из Беркли, кто из колледжа Антиок в Огайо, они собрались вместе летом 1970 года. Под руководством Снайдера и Уэхаре они уложились в несколько месяцев.
Стометровые орегонские сосны шли под каркас, калоцедрус – под обшивку. Камни для фундамента взяли у русла Юбы. Электричества в доме не было, так что деревья срубали по парам, ручной пилой. Погода была жаркая, все ходили раздетые. Многие стихотворения создала сама жизнь Снайдера. Полураздетые женщины у дерева вдохновили его на «Алебастр», а позже вышел целый сборник «Left Out in the Rain»:
У Тани — как натянутый лук
у Холли — тяжёлые цветы
у Ани — грациозные фрукты
у Масы — коричневые и худые от тяжести молока;
и, самые лёгкие,
Но сильнее всего запечатлённые
в изнемогшем от зноя уме,
алебастровые груди Эдди.
Большинство ребят, включая Холли и Таню, решили остаться в окрестностях Сан-Хуан. Несколько человек скинулись и выкупили смежные владения. В 1969 году он выпустил довольно известную научную работу «Four Changers», в которой предупреждал об опасности перенаселения, загрязнения окружающей среды и потребления, в частности, ископаемого топлива. Некоторые высказывания совсем непонятны нам сегодня – бороться против перенаселения многомужеством, необходимость проходить путь от Сан-Франциско до Лос-Анджелеса через Береговые хребты.
Другие же – прямое продолжение идей политика и защитника окружающей среды Эла Гора – в продуктовый магазин ходите со своим пакетом, используйте органические удобрения, перерабатывайте сырье, не ездите в машине поодиночке. «Не то что бы мне приносила радость моя правота». «Гэри был в гуще событий, когда на заливе Сан-Франциско только начало развиваться движение за защиту окружающей среды», – рассказывает автор контркультурного журнала «Whole Earth Catalog» и один из немногих издателей «Four Changes» Стюарт Бранд.
По словам старого друга Гэри и редактора его работ Джека Шумейкера, «Four Changes» возвела его в лидеры экологического движения. «Это вам не какие-то хипповые стишата чувака в перьях. Это был настоящий манифест, и национальные движения в защиту экологии должны были с ним считаться». Теперь Снайдера знали как мыслителя и общественного деятеля, он читал лекции в университетах, его звали на научные съезды, даже на конференцию ООН по проблемам окружающей среды 1972 года.
Шумейкер: «Движению не хватало знаменитости, нужно было кому-то подражать. Тех, что уже были, затмила бы и тень от спички. Тогда Гэри и понял что-то новое о себе, о своей привлекательности. Его быт стал образцом поведения еще задолго до того, как появилось понятие “стиль жизни”». Снайдер уверен, что люди обязаны заботиться о составляющих планеты, и не ради нас самих, а на благо природы. Он часто ссылается на буддийский образ поведения ахимса (т.е. ненасилие) и на рассуждения о религии коренных американцев.
Он ставит в пример Киткитдиз и советует заселяться «на полную» – обустроиться, познакомиться с соседями (включая растения и животных), вступить в местный школьный совет и совет по вопросам использования бассейна местной реки, защищать местные природные богатства. Землю должны узнавать по природным показателям: реки, ее флора и фауна. В начале 90-х он пишет в своем эссе: «Бассейн реки – первое и последнее государство, чьи границы, несмотря на размытость, бесспорны. Если в двадцать первом веке общественные земли сдадутся под давлением и их передадут на эксплуатацию, именно местные жители, речные жители, дадут последний и самый действенный отпор».
Работник журнала «The New York Review of Books» в 90-х Билл Мак-Киббен отстаивал, что Снайдер «проявил себя как самый златоустый американский представитель т.н. “биорегионализма”, идеи о том, что политические границы должны соответствовать земным и все принимаемые политические решения должны быть в пользу этой земли».
Он продолжает: «Вдруг вечные переговоры об упрощении жизни, казалось, совпали с вычислениями по атмосферной химии. Одним из первых эту связь почувствовал Снайдер». Однако он был независим в своих суждениях о климате. Неважно, с какими трудностями тяготится человечество, природа сможет за себя постоять, – так он говорил.
В первое время Снайдер качал воду вручную, выживал на керосине и свете от костра. Летом они с семьей готовили и ели на открытой площадке возле дома. Свой первый торт на день рождения сына Кая Уэхара приготовила в чугунном горшке, на углях. Если вы знакомы с «Черепашим островом», то знаете, что каждый день они все вместе ходили в сауну. В стихотворении «Баня» он превращает этот обряд в медитацию на сексуальной привязанности отца, матери и ребенка. (Когда сыновья повзрослели, они запретили ему читать этот стих на Западном побережье.)
Влажный воздух, капли воды шипят,
попадая на камни
Он стоит в горячей воде
С намыленным животом и бёдрами
«Гэри, не надо мылить голову»
— испуг в глазах мыльная рука
ощущает все изгибы и выпуклости
его тела до самой промежности
Обмываю мошонку, маленькую попку,
пенис изгибается вверх и тяжелеет,
когда я оттягиваю кожу, чтобы его обмыть;
Я смеюсь и вскакиваю, размахиваю руками,
приседаю, тоже весь голый,
это и есть наше тело?
Сауна до сих пор на том же месте. В ней могут уместиться пять-шесть человек, хотя Снайдер говорит, что принимал намного больше народу. Внутри есть полка с необычными на вид предметами: кусочек от белого мозгового коралла, идеально круглый камень и небольшая латунная фигурка мужчины и женщины в позе яб-юм. «Но, конечно, там ужасно жарко, чтобы вытворять что-то подобное. Еще чего сердечный приступ случится!» В 1990 году Снайдер развелся с Уэхарой, чуть позже, когда она снова вышла замуж, она переехала по соседству к Гэри.
Она рассказывает: «Гэри всегда был и есть общительный парень. Из семи дней, где-то на пять из них мы звали кого-нибудь на ужин. В гостиной постоянно собирались самые разношерстные поэты. Приходил и Ферлингетти, и Гинзберг, и Макклур, и Лью Уэлч. Все время мельтешили по дому. Он ведь еще приглашал соседей, если те интересовались их идеями. На мне была готовка и двое малышей. На Снайдере – посуда».
Помимо приветливых гостей, потоком наплывали незваные и, по словам Уэхары, невоспитанные хиппи, которые считали, что их должны были накормить и всему обучить. Джоан Кайгер рассказывает: «Его поклонникам не было предела. Стиль его письма приковывал молодых ребят, которые жаждали обрести себя в поэзии. Он давал отличный пример того, как посветить всего себя природе и самобытовать. Мир Киткитдиза привлекал и более утонченную публику. «Гэри вдруг стал одним из тех культурных мерил, – говорит Шумейкер. – Художник-иллюстратор Роберт Крамб как-то заехал к нему со своей группой и дал концерт в помещении отдела добровольной пожарной охраны на cевере Сан-Хуан.
Писатель и актер Питер Койот, который жил в сельской общине с группой уличных актеров и активистов, познакомился со Снайдером через Лью Уэлча и скоро перешел на “ты”. Кайот “начал присматриваться к Гэри”». «Я обращал внимание на каждую мелочь в его доме, на смысл, который он в нее вкладывал. Все было подобрано со вкусом, и видно, что предметы первой необходимости обошлись в копейку». Подчинившись влиянию Снайдера, Кайот стал практиковать дзен. По-моему, единственным человеком, который не проникся идеей Киткитдиз, был основатель издательства «Новые горизонты» Джеймс Лафлин, который выпускал работы Снайдера с 60-ых по 80-е.
По словам Лоуренса Ферлингетти, Лафлин был «из “Лиги плюща”, и вел себя соответственно»: боялся сидеть, скрестив на полу ноги в своих ботинках из лошадиной кожи, а тем более снять их в соответствии с принятыми в доме японскими обычаями. В начале восьмидесятых, когда Снайдер построил прекрасный молитвенный дом у себя во дворе, губернатор Калифорнии Джерри Браун заглядывал к нему, чтобы помедитировать, а однажды даже принес в подарок статуэтку Фудо — жестокое божество-защитника с мечом в одной руке и скрученным лассо в другой. (Снайдер говорил, что защитник принадлежит горам.
Потрепанный Будда рабочего человека. «Он всегда был близок мне».) Браун любил заводить разговор о литературе (эссе Снайдера и его отсылках к китайской и японской поэзии) и высоко ставил его мнение о дзене и задачах экологии. Он даже купил участок земли недалеко от горного хребта. «То, что я ценил в Гэри более всего, так это его осведомленность о земле вокруг — ее флора и фауна, и чем она может стать в наших руках. Он мыслит со стороны, вдали от этой политической сутолоки.
Мне нравится то, что он делает, ведь он действительно в этом разбирается. Например, он знает, как точить топор – вас ведь не научат этому в городе или даже школе». Отношения между Снайдером и Брауном можно назвать самым китайским моментом за всю его карьеру, и что нечасто встретишь в Америке: поэт – слуга государства. Снайдер сочинил несколько стихотворений на этот счет, включая одно из сборника «Топорища», в котором он рассказывает, как после разговора с губернатором о «сельском хозяйстве/ о масле и будущем машин» он вынул лук и стрелы и они стали пулять в соломенные кипы вблизи от сарая. Однажды я приехала к Снайдеру в Киткитдиз и наткнулась на юношу, он работал в саду. Его звали Мэтью О’Майли, он перебрался к хребту два года назад и примкнул к общине, которая образовалась вокруг Снайдера.
«Здесь есть своего рода легенда о культуре переобитания. Мне хотелось стать ее частью». В университете он вместе с друзьями был этакой шайкой, которая зачитывалась Снайдером – «Никто вас этому не научит в Массачусетсе!» Они медитировали, пили красное вино, писали, рассуждали о поэзии рабочего класса, и ходили в походы. После выпуска он так и ушел работать в походные команды. «Гэри – образец для подражания. Дело не только в стихах. Многие из них часть его собственной жизни».
У O’Майли красновато-коричневые волосы, он носит бороду и очки, он всегда берет с собой блокнот и ручку, застегивает и носит их в переднем кармане рубашки. Он ведет себя по-взрослому, в соответствии с возрастом (ему 26 лет). Говорит, что обучался в молитвенном доме Гэри, а жил в школьном автобусе на дорожном пути «Чайна Флэт» перед домом Уэхары. Он раздобыл солнечные батареи, но не считает нужным их закреплять. «У меня есть керосин и свечки – достаточно, чтобы читать и писать. Это работает. Многие здесь используют керосин уже годами».
Когда Снайдер за рулем, он зачитывает стихи на диктофон, проговаривая все знаки препинания – двоеточие, пробел, точка, запятая. В его представлении слова на бумаге это все равно, что музыкальные ноты; на страницах они так же подвижны и свободны. Отступ в строфе указывает на смену в голосе, и, зачастую, смысловой нагрузки: «Вы рассказываете две близких друг другу истории» – как это объясняет Снайдер.
Белое пространство посередине строки для цезуры важнее, чем запятая или точка с запятой; пространство между строф позволяет времени течь. Как сказал лауреат Пулитцеровской премии Роберт Хасс: «Зрительное восприятие не его цель, но то, как он складывает свои строки больше напоминает танцевальные движения, нежели шахматный расклад. Позволять своему стиху дышать просто еще один способ его подачи».
У Снайдера, как и у Паунда, тонический стих; в отличие от поэтов, придерживающихся метрического стихосложения, он уделяет внимание числу ударений, а не числу слогов. Но просто назвать его эмоциональный тон лирикой – значит не уловить главного. Даже самые глубокие работы Снайдера временами обезличивают автора: «Я» остается непримечательным, оно просто средство для изучения мира, а не мир сам по себе. Снайдер называет свою поэзию «мифическо-поэтической, магическо-лирическо-словесной, как это сказал бы Блейк».
Шеймас Хини говорил: «В поэзии Снайдеру пособляет разум. Голая правда жизни только больше побуждает его мыслить трезво». Его стихи имеют воспитательный оттенок; американская поэтесса Бренда Хилман сравнивает поэтический стержень его работ с нравоучительной поэмой Вергилия «Георгики». Когда читаешь его, натыкаешься на внушительных размеров живьем поглощающий интеллект и ошеломительную осведомленность о каждой стороне природной и человеческой историй. Дает ли он японский перевод слову «кабанятина» или выкладывает происхождение финно-угорского слова «конопля» – он всегда стремится к научной точности и даже педантичности, уделяет внимание всяким скрытым фактам.
«Так и должны поступать профессионалы, – говорит Снайдер. – Я понимаю, что не всем это нужно. Но это история языка, и я верю, что моя работа расширяет границы его понимания». В своем разборе работ Снайдера в журнале «The Listener» американский поэт Том Ганн с восхищением писал, что стихи его «просты, но это лишь заблуждение». Даже в якобы банальном, дневниковом стихотворении «Сжигая мелкие мертвые» из сборника На задворках – американский литературно-политический журнал «Партизан Ревью» отозвался на издание тома в 1968 году, назвав его «однообразным, безжизненным и неискренним» – его знания переполняют строки.
Сжигая мелкие мёртвые ветви,
Отломившиеся от мощной
раскидистой белоствольной сосны.
Сотни лет тающий снег воздух скала
Изогнутый сук шипит
Сьерра сложена из гранита;
Маунт Риттер —
чёрный останец,
вдвое старше.
Денеб, Альтаир
огонь на ветру
Стих вызывает дух одного из периодов возникновения Земли и проходится по явлениям, которые сформировали ее ландшафт. Он очень точен в своих наблюдениях. Как объяснял Хасс: «Белоствольная сосна это небольшая, даже карликовая сосенка, которую можно увидеть только на границе леса. Если вы разбираетесь в горах, то понимаете, что находитесь на высоте трех тысяч километров. Он подобрал мертвые ветки и разжигает из них огонь, он задумывается о продолжительности их жизни.
Он наблюдает, как мучается в огне сук и выдает: «Сьерра сложена из гранита» – гранит же камень, скованный огнем. Если смотреть южнее от серого гранита национального парка Йосемити, то увидите камень цвета шоколада – «Маунт Риттер / чёрный останец, вдвое старше» – и он будет вдвое старше. В летнее время вы располагаетесь в летнем треугольнике, две точки которого звезды Денеб и Альтаир. Получается, что он прошел путь от костра, который натолкнул его на мысль об огне, что выточил гранит, до звезд, и в конце сказал то, что обычно и говорят буддисты: «все пылает». Я бы добавила, что третья точка летнего треугольника – Вега – это звезда, которая в парке Йосемити появляется прямо над головой.
Так, «огонь на ветру» стал ее образной и синтаксической заменой. Несмотря на то, что за прошлые несколько лет работы Снайдера часто предавали огласке из-за возникновения такой дисциплины, как экологическая литература, Снайдер говорит, что «непреодолимая тишь сочится из разных уголков» литературного ремесла на его произведения. Кому-то просто не хочется иметь дело с моей работой. Чаще на Востоке, чем на Западе. Понимаете, одна из сторон моей поэзии предполагает, что ученик должен ближе познакомиться с культурой коренных американцев и Восточной Азии. Америка смотрит на это через маргинальные очки. Пусть так.
Сама поэзия тоже имеет маргинальные оттенки, наверное, потому, что я намеренно уделял больше внимания устным традициям, нежели другие поэты». С другой стороны, его не реже называют природным поэтом. По его словам, «называть поэтом природы все равно, что назвать поэтессой, как будто это какой-то низший уровень в писательском ремесле, который опирается только на романтизм. Я просто поэт, который предпочел не отделять человека от природы в поэзии. Могу точно так же сказать со стороны биорегинализма, что все живые создания часть моего мира, и я хочу всегда иметь возможность поздороваться с каждым из них».
Но Снайдер не полностью выходит за рамки мира мейнстримной поэзии: он был фактическим членом Академии американских поэтов с 2003 по 2009 гг., и выиграл награду «Ruth Lilly Poetry Prize» от Фонда поэзии, которая на сегодняшний день одна из самых престижных, что он получал. Самая сложная и неоднозначная работа Снайдера это сборник Горы и воды без конца , которому он посвятил 40 лет своей жизни.
Его название ссылается на вид китайской ландшафтной живописи. «Я написал множество кратких стихов, и они достаточно популярны, но поэма занимает меня больше. Ведь она может вместить огромный груз знаний, может быть о племени или клане или целом мире». Читатели встретили поэму в 1997 году, она путешествует по шоссе U.S. 99, городу Нью-Йорк и столице Непала Катманду, вызывая дух Будды, рассказывая о своем опыте, объясняя гео-историю земли, не забывая ни одной реки. В некотором смысле она подобна пьесе японского театра Но. «Она вторит канонам jo-ha-kyu. Jo значит “легкое вступление”, ha значит “подробное описание”, kyu – “неожиданный конец”.
Это намного интереснее, чем 3 акта Аристотеля: завязка, кульминация, развязка. Японцы говорят: “Прислушайтесь к птицам, в их пении и jo, и ha, и kyu”. Для них это обычное дело». «Горы и реки» самая затяжная попытка Снайдера заявить о своей биорегиональной позиции. В сопроводительном очерке он рассказывает, что поэма начала собираться, когда Снайдер впервые посетил Японию. «В Киото я жил в храме Риндзай.
С приезда я тут же отправился в местные леса вдоль холмов, бродил по тропинкам, нашел несколько святилищ, с почтением отнесся к местным ками. Свободного времени было немного, но я успевал прочитать о геологии и геоморфологии. Я приехал, чтобы изучить йогические толкования “гор” и “рек” как игры между тяжелым духом самодисциплины, который полностью зависит от силы воли и щедрым и любящим духом заботы обо все живых созданиях». Поэма заканчивает свое путешествие в пустыне Блэк-Рок северо-востока Невады, за которой стоят строки:
исчезли горы и воды,
нет ни кустов, ни травы,
в этой траве не осталось
никакой тени, даже твоей.
Равенства нет, неравенства нет.
Нет потери, выгоды нет.
И — нет ничего на пути!
Земля — это небо,
небо — земля,
между ними нет места.
Свои первые выходные в августе Снайдер провел в высокогорье Сьерры, тогда же он давал чтения. Однокомнатное помещение из гранитового порфира было в километре от дороги, вокруг распластался луг, утыканный валунами и высокими красными соснами и бледно-зеленной полынью, через которую бежала река Таоламн. В своей свежей белой рубашке и походных ботинках, с красным рюкзаком за спиной Снайдер разместился поперек луга. Был вечер, свет приобретал холодный золотой оттенок, сосны бросали длинные тени на землю. Он хорошо знал эти земли.
От Лугов Тоаламн, как называют эту местность, они с экипажем отправились в поход в 1955 году, он возвращался по этому пути множество раз — ставил палатки, бродил пешком, взбирался на гору, в общем, исследовал. «Это еще один дом для меня в этой стране». Больше трехсот человек ютятся в огромной арке и наваливаются в открытые французские окна — растрепанная молодежь, рейнджеры в форме, старички с заплетенными косичками и в сандалиях. Два поэта из парка Йосемити уселись на выступе под окном, локти уткнули в колени. Они оба сходят с ума по сборнику «Брусчатка».
Один из них, Ник Росс-Руди, поделился со мной: «Мне нравится то, что он использует привычный разговорный язык. Он говорит о молотках для ручного бурения и струнах для гитары — для меня, как для поэта, эти чертовски хорошие звуки. Когда работаешь с командой, ты наслаждаешься ими». Снайдер начал с «Не по тропе», милое спокойное стихотворение, которое славит непринужденность, независимость и товарищество. Он посвятил его своей жене Кэрол Коде, американке японского происхождения, на которой женился в начале девяностых и которая умерла в 2006 году.
Завершив, он ненадолго отвлекся на нравственную сторону стиха, выведенную из антропологии. «Через всю человеческую историю и доисторию, тропа должна была куда-то нас завести. Однако истинно важным было то, что вокруг этой тропы. Еда, корни, ягоды, растения, которые марают краской одежду, вырабатывают клей, яд, легкие наркотики; гнезда белок и птиц, все, что могло бы вам пригодиться. Дорога окружена местами, в которые мы зарываемся, чтобы побыть наедине с собой или обрести новый взгляд на вещи или открыть в себе духовный подъем – может и не без помощи наркотических трав – а потом мы возвращаемся на тропу».
После выступления, мельком перебирая ногами, он часто поднимал глаза к небу и шел к своей тропинке на лугу: огненная звезда Антарио в созвездии Скорпиона пылала оранжевым; рядом ютилась Полярная звезда, что в Древнем Китае была символом императора; Вега – прямо посредине небосвода.
Автор: Напильник
Источник: Telegramm
