Философия, говорил Витгенштейн, “оставляет все, как было”. Эти слова звучат как жалоба, но на самом деле это была рекомендация. Хорошая философия, считал Витгенштейн, сопротивляется научной склонности рассматривать мир как теоретическую конструкцию.
Это мнение не разделяется современными философами. Что философия должна делать, если не теоретизировать? В то же время большинство философов с удовольствием оставляют все как есть в более прозаическом смысле: то есть, ничего не меняя. Философы могут говорить о справедливости или правах, но они не часто пытаются переделать мир в соответствии со своими идеалами. Может быть, это и к лучшему. Потому что у философов существует тенденция скатываться со здравого смысла в кажущийся абсурд: защита права на аборт заканчивается апологией детоубийства; аргументы в пользу вегетарианства превращаются в призывы к истреблению диких хищников и т.п.
Новое поколение моральных философов решительно настроено порвать с этой неэффективной традицией. Цель “эффективных альтруистов” – не только размышлять о мире, но и использовать свои теории, чтобы оставить мир лучшим местом, чем они его получили. Их лидером является Уильям Макаскилл, 28-летний преподаватель из Оксфорда. Накануне выпуска из университета Макаскилл и его друг Тоби Орд поклялись пожертвовать большую часть своего будущего заработка на благотворительность (в случае Макаскилла речь идет о любой сумме, превышающей 20 000 фунтов стерлингов, в случае Орда – 18 000 фунтов стерлингов), и поставили перед собой задачу выяснить, как наилучшим образом использовать эти деньги.
В результате на свет появилась благотворительная организация Giving What We Can, которая мотивирует людей жертвовать по меньшей мере 10% своих доходов на благотворительность, а также консультирует, как с максимальной эффективностью их потратить. С момента основания благотворительной организации, а она основана в 2009 году, она получила более 400 миллионов долларов в виде взносов, большая часть которых поступила со стороны молодых философов.
В 2011 году Макаскилл учредил фонд 80000 Hours (название относится к количество часов, которые среднестатистический человек работает в течение всей жизни), благотворительную организацию, которая помогает людям сделать выбор профессии с целью максимизации социальной пользы; с самого начала организация подняла ставки – она советовала выпускникам становиться банкирами-филантропами, а не идти работать в некоммерческий сектор.
Обе организации объединены в Центр эффективного альтруизма со штаб-квартирой в Оксфорде, и находятся в авангарде глобального движения, охватывающего такие организации как GiveWell (основанная двумя менеджерами хедж-фондов примерно в то же время, когда Макаскилл и Орд начали свою деятельность), The Life You Can Save (основана философом Питером Сингером), Good Ventures (основана соучредителем Facebook Дастином Московицем и его женой Кэри Туна, которые пообещали раздать большую часть своих денег), Animal Charity Evaluators (спин-офф 80000 Hours) и Open Philanthropy Project (коллаборация между GiveWell и Good Ventures).
В книге “Ум во благо” Макаскилл излагает принципы, лежащие в основе эффективного альтруизма. Его главный тезис, известный благодаря традиции утилитаризма, из которой и возникло данное движение, заключается в том, что мы должны не просто стремиться делать добро, но делать как можно больше добра. Для этого нам нужны эмпирические исследования – исследования, которые проводят его организации, – о количестве добра, создаваемого различными благотворительными организациями, видами потребления, построения карьеры и т.д.
Макаскилл считает, что “добро” здесь может примерно пониматься в терминах качественно прожитых лет жизни (quality adjusted life years – Qalys, квали), единицы измерения, которая позволяет экономистам, занимающимся вопросами благосостояния, сравнивать блага очень разных видов. Один квали – это один год жизни, прожитый при стопроцентном здоровье. Согласно стандартизированной шкале, год жизни больного СПИДом, не принимающего антиретровирусные препараты, стоит 0,5 квали; год жизни больного СПИДом, принимающего антиретровирусные препараты стоит 0,9 квали.
Год жизни для слепого человека стоит 0,4 квали; год жизни неслепого и в целом здорового человека стоит 1 квали. (Эти цифры основаны на самоотчетах больных СПИДом и слепых людей, что вызывает некоторые очевидные возражения. Например, пациенты на диализе оценивают свою жизнь в 0,56 квали – значительно выше, чем 0,39 квали, прогнозируемых для людей, которые не нуждаются в диализе. Возможно, это потому, что диализ не так уж и плох, как мы думаем. Или может быть, это потому, что диализ настолько ужасен, что вы забываете, насколько лучше ваша жизнь была без него).
Чтобы рассчитать, если вдруг станет такой выбор, что лучше – вылечить слепого человека или улучшить жизнь пациента со СПИДом, вы должны принять во внимание увеличение качества жизни и продолжительности жизни, которое будет вызвано медицинскими процедурами. Если дать сорокалетнему больному СПИДом антиретровирусные препараты, то это даст ему сорокапроцентный скачок в качестве жизни (с 50 до 90%) на пять лет, а также даст дополнительные пять лет жизни при 90-процентном качестве, что составляет итого 6,5 квал ((0,4 x 5) + (0,9 x 5) = 6,5).
Излечение слепого двадцатилетнего человека, при условии, что он доживет до 70 лет, повысит его качество жизни с 40 до 100% в течение 50 лет, что в общей сложности составит 30 квали. Таким образом, лечить слепого человека полезнее, чем давать лекарства больному СПИДом. Оперирование в терминах квали дает возможность сравнить то, что, казалось бы, нельзя сравнивать: слепоту и СПИД; увеличение продолжительности жизни с увеличением качества жизни. Квали освобождают нас от учета специфики человеческой жизни, предоставляя универсальную валюту для страданий.
Однако решая, что делать – на какую работу пойти, какой благотворительной организации пожертвовать, покупать ли продукты Fairtrade или нет – недостаточно, по мнению Макаскилла, только рассуждать в терминах квали. Мы также должны мыслить с точки зрения максимизации добра и контрфактически. Идея что стоимость должна измеряться на марже, известна из экономики; именно этим объясняет тот факт, что, скажем, сантехники зарабатывают больше денег, чем няни. Предположительно, няни, которые сидят с детьми, производят больше совокупной стоимости, чем сантехники, ремонтирующие отопление, но поскольку предложение услуг нянь больше, чем предложение хороших сантехников, мы будем платить больше за еще одного сантехника, чем за еще одну няню.
Средняя стоимость няни может быть выше, чем средняя стоимость сантехника, но сантехник имеет большую предельную стоимость. (Другой способ выразить ту же мысль: кофе может быть действительно важен для вас, но если вы уже выпили три чашки, вы, вероятно, не будете так сильно беспокоиться о четвертой.) Аналогично обстоят дела, рассуждает Макаскилл, когда вы отдаете деньги на благотворительность или решаете, скажем, стать ли врачом, то мы должны сосредоточиться на предельной, а не средней стоимости.
Средний врач в развитых странах мира помогает спасти множество жизней, но маржинальный врач – потому что предложение врачей велико, и большая часть работы по спасению жизни уже проделана – не спасает. Маржинальный врач в странах третьего мира имеет большую ценность, поскольку предложение врачей там ниже. По оценкам Макаскилла, один врач, практикующий в очень бедной стране, добавляет примерно в сто раз больше предельной стоимости (измеряемой в квали), чем врач, практикующий в Великобритании. (В целом, говорит Макаскилл, фунт стерлингов, потраченный в бедной стране, может принести в сто раз больше пользы, чем в богатой – эту эвристику он называет “стократным мультипликатором”).
Но прежде чем подписаться на медицинскую карьеру в странах Африки к югу от Сахары, вы должны с осторожностью, предупреждает Макаскилл, оценить контрфактическую ситуацию. То есть, вы должны спросить, что было бы, если бы вы не стали врачом вообще? Допустим, что в качестве доктора в развивающихся странах вы спасете эквивалент 300 жизней (или 10 950 квали, в среднем 36,5 квали за жизнь) в течение 40 лет. Но если вы не возьметесь за эту работу, кто-то другой, вероятно, сделает это; возможно, он и не спасет столько жизней, сколько вы, но он точно спасет большинство из них.
Тем временем вы можете уйти из медицины, устроиться на высокооплачиваемую должность в финансовый сектор и жертвовать большую часть своей зарплаты ежегодно в наиболее эффективные благотворительные организации. По оценкам Макаскилла, вы можете рассчитывать на то, чтобы спасти одну жизнь, пожертвовав сумму в 3400 долларов США в Фонд борьбы с малярией, который предоставляет покрытые инсектицидами противомоскитные сетки семьям бедняков. Финансист, проработавший 40 лет, жертвуя 50 000 долларов США в год в Фонд борьбы с малярией может рассчитывать на спасение около 580 жизней – жизней, которые в значительной степени не были бы спасены в противном случае.
Мышление в терминах квали освобождает нас от рассмотрения конкретики нашей помощи; рассуждения с точки зрения предельной полезности и контрфактическое мышление освобождают нас от учета собственной специфики. Важно не то, кто делает добро, а только то, что добро сделано.
Но разве множество карьер, связанных с получением сверхприбыли, не приводит к плохим социальным последствиям? До недавнего времени Макаскилл утверждал, что такие эффекты морально иррелевантны, опять же с помощью контрфактических рассуждений: если бы вы не согласились на работу в финансовом секторе, это сделал бы за вас кто-то другой, так что вред будет все равно нанесен. (В научной статье, опубликованной в прошлом году, он сравнивает банкира-филантропа с Оскаром Шиндлером, который поставлял боеприпасы нацистам ради спасения жизней 1200 евреев; если бы Шиндлер не производил оружие, то это сделал бы какой-нибудь другой нацист, не спасая при этом ни одной жизни еврея).
Совсем недавно Макаскилл и его команда в 80000 Hours отказались от этого “тезиса о заменимости”, признав, что дела обстоят сложнее, чем они изначально полагали, чтобы оценивать их через контрфактуализацию. Например, есть веские экономические основания полагать, что переход в банковское дело действительно увеличивает общее количество банкиров, а не просто меняет тех, кто занимается банковским делом.
Макаскилл говорит, что он больше не рекомендует людям идти в банковское дело, или, по крайней мере, не в те его сферы, которые, как он считает, непосредственно приносят вред: например, создание рисков, которые будут нести ничего не подозревающие налогоплательщики, или продажа продуктов которые ни один информированный человек никогда не купит. Вместо этого 80000 Hours теперь поощряет людей браться за то, что, по его мнению, является морально нейтральной или позитивной работой: трейдеры в хедж-фондах, управленческий консалтинг, технологические стартапы.
(На сайте 80000 Hours можно пройти опрос о карьере; мне, например, посоветовали пойти в консалтинг в связи с потенциально высоким заработком, чтобы затем жертвовать больше денег, а также ради общего бизнес-образования, которое эта работа дает. Когда я изменила свои ответы, указав, что у меня плохо с математикой, мне посоветовали идти в политику).
Результаты всей этой нумерологии иногда оказываются удивительно контринтуитивными. Дегельминтизация важнее для образования кенийских школьников, чем увеличение количества учебников или учителей. Если вы хотите улучшить благосостояние животных, лучше перестать есть яйца, чем говядину, поскольку несушки в клетках живут хуже, чем коровы, а также потому, что при употреблении яиц потребляется больше животных, чем при потреблении говядины: средний американец потребляет 0,8 кур-несушек, но только 0,1 коровы в год.
Покупка товаров Fairtrade может быть хуже, чем покупка обычных, поскольку дополнительную прибыль получают в основном посредники, а не сами фермеры, но даже если это не так, то это приносит пользу фермерам в относительно богатых странах: поскольку соответствие стандартам Fairtrade трудновыполнимая задача, то большая часть кофе производится в Мексике и Коста-Рике, а не, скажем, в Эфиопии, где маржа фунта стерлингов была бы гораздо выше.
Экологическая ценность покупки локальных продуктов тоже преувеличена, поскольку транспорт составляет лишь 10% от углеродного следа, в то время как 80% приходится на производство; помидоры, выращенные в Великобритании, могут иметь в пять раз больший углеродный след, чем томаты, доставленные из Испании, из-за расхода энергии, необходимой для теплиц.
Если вы действительно намерены минимизировать свой углеродный след, то Макаскилл рекомендует жертвовать средства благотворительной организации Cool Earth; по его оценкам средний американец может компенсировать все выбросы углекислого газа на себя, жертвуя по 105 долларов в год. Также нет особого смысла отключать от сети электроприборы: на весь год оставленное в розетке зарядное устройство для мобильного телефона вносит меньший вклад в ваш углеродный след, чем одна горячая ванна.
Книга “Ум во благо” – это руководство по достижению хороших результатов. Ее не интересуют ужасы глобального неравенства, она обходит стороной какую бы то ни было диагностику его причин. Слово “угнетение” встречается в книге всего один раз. Это, несомненно, сделано специально, по крайней мере отчасти. Согласно взглядам Макаскилла на мораль, настоящее значение имеют именно последствия чьих-либо действий, и это действительно так, как в случае подготовки рукописи книги, так и в случае пожертвования на благотворительность.
Его многословие ориентировано на достижение максимального эффекта: если бы книга не была такой увлекательной, Макаскилл вряд ли смог бы рассчитывать, что вдохновит столько людей сделать так много добрых дел, и, по его собственным оценкам, это бы стало моральным поражением. (Я не говорю, что подобное не работает. Прочтя половину книги, я начала делать регулярные пожертвования GiveDirectly, одной из благотворительных организаций, которую Макаскилл хвалит за доказанную эффективность. Она осуществляет безусловные прямые денежные переводы бедным семьям в Уганде и Кении).
Но агрессивный стиль книги – это не просто стратегический выбор. Макаскилл явно чувствует себя комфортно в том типе разговоров, которые знакомы нам благодаря сторонникам глобального капитализма: стремление к количественной оценке, существенная сопоставимость всех благ и всех зол, одержимость производительностью и эффективностью, убежденность в том, что существует удачная конвергенция между собственными интересами и моралью, кажущаяся уверенность в том, что не существует такой проблемы, решение которой не под силу изобретательности человека.
Он неоднократно говорит о филантропии как о слишком хорошей сделке, чтобы от нее отказаться: “Это как 99-процентная распродажа, или купи одно, получи 99 бесплатно. Это может быть самой удивительной сделкой, которую вы заключите в своей жизни”. Кажется, что существует неоспоримой логика, одновременно естественная и магическая, простая и трудноуловимая, как в глобальном капитализме, так и в эффективном альтруизме. То, что он говорит на собственном языке болезни – глобального неравенства, симптомы которого он предлагает устранить, – это ирония судьбы, которую он никак не комментирует.
Возможно, он чувствует, что его потенциальные последователи – привилегированные амбициозные миллениалы – не хотят слышать о беззакониях системы, которая сформировала их мировоззрение. Или, возможно, он думает, что здесь нет никакой иронии вообще: капитализм, как всегда, производит средства для своего исправления, и эффективный альтруизм – лишь последний пример.
Тем не менее, нет никакой принципиальной причины, по которой эффективные альтруисты должны одобрять мировоззрение доброжелательного капиталиста. Поскольку эффективный альтруизм стремится к максимизации социального блага, он может, например, поддержать антикапиталистическую революцию. И хотя Макаскилл сосредоточен преимущественно на здоровье как на косвенном индикаторе добра, не существует принципиальной причины, как он указывает, почему эффективный альтруизм не мог бы также включить такие ценности как справедливость, достоинство или самоопределение в свои алгоритмы. (Также нет причин, почему нельзя “зарабатывать, чтобы отдавать”, чтобы помогать радикалам; Энгельс работал на мельнице в Манчестере, чтобы поддержать Маркса, когда тот писал “Капитала”).
Эффективный альтруизм до сей поры остается довольно однородным движением белых мужчин среднего класса, которые предпочитают бороться с бедностью преимущественно традиционными средствами, но его двери, по крайней мере в теории, достаточно широко открыты. Действительно, один элемент движения обращает свое внимание на то, что члены движения называют “системными изменениями”, занимаясь политической пропагандой по самым разным вопросам – от фабричного земледелия до иммиграционной реформы. Но даже в этом случае важны цифры. Макаскилл рассказывает, как он помог одной студентке Оксфорда во время преддипломной практики, разобраться, стоит ли ей соваться в публичную политику.
Он подсчитал, что историческая вероятность того, что бакалавр по междисциплинарной программе философии, политологии и экономики Оксфордского университета станет членом парламента, составляет один к тридцати (он отмечает, что подобное отражает “некоторые неутешительные факты о политической мобильности и равном представительстве в Великобритании”). С учетом консервативных оценок ресурсов, которые находятся в распоряжении членов парламента, он оценил предельную ожидаемую стоимость студенческой избирательной кампании 8 миллионами фунтов стерлингов, что оказывается достаточно высокой ценой, по сравнению с ожидаемой стоимостью других карьер, которые она могла забросить, чтобы оправдать переход в политику.
Неясно, мог ли кто-нибудь с менее конвенциональными политическими амбициями получить такой же шанс. Какова ожидаемая предельная стоимость того, чтобы стать антикапиталистическим революционером? Чтобы ответить на этот вопрос, вам нужно определить стоимость и меру вероятности достижения другого незнакомого мира – даже, возможно, того, что мы станем до неузнаваемости другими людьми. В данном случае весьма трудно определить стоимость ресурсов, необходимых для благотворительности: как возможно количественно оценить последствия радикальной реорганизации общества?
Макаскилл, похоже, полагает, что не бывает такой моральной проблемы, стоимость решения которой нельзя было бы рассчитать на клочке бумаги; все, в чем мы можем быть не уверены относительно его точных значений или вероятности может быть заложено в модель. (Его докторская диссертация была посвящена моделированию моральной неопределенности). Но чем больше числовая неопределенность, тем менее полезны расчеты, и тем в большей степени мы вынуждены полагаться на рациональные представления о том, как правильно поступать.
Действительно ли нужна сложная модель, чтобы указать нам, что не стоит чрезмерно заигрывать со сверхстандартным ипотечным кредитованием, или что американская тюремная система нуждается в исправлении, или что не стоит идти в публичную политику, если вы не можете быть уверены, что делаете это исключительно из бескорыстных побуждений? Чем сложнее проблема, которую пытается решить эффективный альтруизм – т.е. чем глубже он проникает в мир политики – тем менее однозначными становятся предлагаемые им решения.
Эффективные альтруисты, как и все остальные, сталкиваются с тем, что мир беспорядочен, и, как и все остальные, кто хочет сделать его лучше, они должны делать то, что кажется им лучшим, без какого-либо окончательного представления о том, что это может быть, или какой-либо гарантии, что у них все получится.
Более опасным, чем неспособность модели сказать нам что-либо полезное, как только мы выходим за пределы узкой сферы контролируемого вмешательства, является ее склонность к использованию для того, чтобы сказать нам именно то, что мы что мы хотим услышать. Летом 2015 года в Калифорнии, в штаб-квартире Google в Маунтин-Вью, состоялась трехдневная конференция “Эффективный глобальный альтруизм”. Хотя некоторые из сессий были посвящены вопросам, наиболее близким сердцу Макаскилла – экономически эффективная филантропия, глобальная бедность, выбор профессии – по большей части преобладали, по словам Дилана Мэтьюса, который был там и написал об этом для “Vox”, разговоры об экзистенциальных рисках (или x-рисках, как их называли собравшиеся).
Х-риск, по определению оксфордского философа Ника Бострома, который популяризировал это понятие, – это событие, которое “радикально навсегда сократит потенциал человечества”, например полная аннигиляция. Учитывая число людей, которые возможно будут жить в будущем, если такое событие не случится – Бостром оценивает их число в 10 в 52 степени, предполагая, что мы освоим межзвездные путешествия и загрузку человеческого сознания в компьютеры – ожидаемая ценность предотвращения х-риска превосходит ценность, скажем, лечения рака или предотвращения геноцида.
Это так, даже если вероятность того, что удастся что-то сделать в отношении x-риска, исчезающе мала. Даже если оценка Бострома имеет только 1% вероятности того, что она верна, ожидаемая ценность снижения х-риска на одну миллиардную одной миллиардной доли процента (это 0,00000000000000000000001 процент) все равно в сто миллиардов раз больше, чем ценность спасения жизни миллиарда людей, живущих сейчас. Таким образом, получается, что лучше попытаться предотвратить некий гипотетический х-риск, даже при крайне малой вероятности сделать это, чем помочь реально живущим сейчас людям.
Х-риски могут принимать различные формы – падение метеорита, катастрофическое глобальное потепление, чума – но больше всего эффективных альтруистов беспокоит “интеллектуальный взрыв”: искусственный интеллект захватит мир и уничтожит человечество. Их излюбленное решение – вкладывать больше денег в исследования искусственного интеллекта.
Таким образом, гуманитарная логика эффективного альтруизма приводит к выводу, что больше денег нужно тратить на компьютеры: зачем вкладывать деньги в противомалярийные сети, когда нужно остановить апокалипсис роботов? Неудивительно, что эффективный альтруизм популярен в Кремниевой долине: основатель PayPal Питер Тиль, разработчик Skype Яан Таллинн и генеральный директор Tesla Илон Маск являются известными сторонниками исследований в области х-рисков. Кому же не хочется верить, что их труд имеет огромное гуманитарное значение?
Подзаголовок книги “Ум во благо” обещает “радикально новый способ изменить мир к лучшему”; один из организаторов конференции Googleplex заявил, что “эффективный альтруизм может стать последним по-настоящему важным социальным движением”. Но эффективный альтруизм, по крайней мере до сего дня, оставался консервативным движением, призывающим нас вернуться туда, где мы уже находимся: к миру такому, какой он уже есть, и к нашим институтам таким, какие они есть.
Макаскилла не интересуют глубинные причины мировых проблем – международная торговля и финансы, долги, национализм, империализм, расовое и гендерное угнетение, войны, деградация окружающей среды, коррупция, эксплуатация – или силы, которые обеспечивают их воспроизводство. Эффективный альтруизм не пытается понять, как работает власть, кроме как для того, чтобы лучше согласовать себя с ней. В этом смысле он оставляет все, как было. Это, несомненно, успокаивает тех, кому нравится статус-кво – и, возможно, отчасти объясняет успех движения.
Однако за бодрыми призывами Макаскилла инвестировать в противомалярийные сетки скрывается моральная философия, которая и на самом деле является радикальной. В 1972 году Питер Сингер опубликовал книгу “Голод, изобилие и мораль”, классику современного утилитаризма, в которой он сравнивает западного человека, который тратится на предметы роскоши, а не жертвует развивающимся странам, с человеком, который отказывается спасать тонущего ребенка, опасаясь испачкать свою одежду. Мы все можем согласиться, что второй случай морально отвратителен, но не у всех есть такие же сомнения по поводу первого. В чем же разница? Действительно ли так важно, спрашивает Сингер, что ребенок из развивающегося мира находится за тысячи миль от нас, а не перед нами?
Если нет, то все мы, кто не просто выживает, а тратит деньги на себя, когда они могли бы стоить значительно дороже для кого-то другого, морально ответственны за убийство, как и человек, который отказывается спасать тонущего ребенка. Огромные масштабы глобального неравенства – если ваш доход составляет более 34 000 фунтов стерлингов в год, с поправкой на покупательную способность, то вы относитесь к 1% мирового населения – означает, что даже самая маленькая роскошь (поход в кино, вторая пара обуви, выпивка в пабе) может быть морально неприемлемой.
Эффективный альтруизм сохраняет дух аргументов Сингера, но защищает нас от уничтожающих результатов его выводов; вместо моральных обвинений получается расширение возможностей для инвестиций. Вместо того чтобы опускать нашу жизнь до уровня натурального хозяйства, нас призывают начать с традиционной десятины, а затем отдавать немного больше каждый год. Таким образом, эффективный альтруизм уклоняется от одного из стандартных возражений против утилитаризма: что он требует от нас слишком многого.
Но неясно, как это уклонение должно работать. Макаскилл говорит нам, что эффективные альтруисты – как и утилитаристы – стремятся делать как можно больше добра, но он также говорит нам, что можно наслаждаться “безбедным образом жизни” до тех пор, пока вы много жертвуете на благотворительность.
Либо эффективный альтруизм, как и утилитаризм, требует от нас, чтобы мы делали как можно больше добра, либо он требует, чтобы мы просто старались сделать мир лучше. Первая мысль поистине радикальна, она требует от нас перестройки нашей повседневной жизни немыслимым для большинства образом. (Сингер повторяет свой призыв именно к такой перестройке в своей недавно опубликованной книге “Самое большое добро, которое вы можете сделать”. Книга Ларисы Макфаркухар “Утопающие незнакомцы” представляет собой галерею портретов “экстремальных альтруистов”, которые откликнулись на этот призыв.)
Вторую мысль – что мы должны пытаться сделать мир лучше – разделяет каждая жизнеспособная моральная система и каждый порядочный человек. Если эффективный альтруизм заключается в том, чтобы заставить нас быть более эффективными, когда мы пытаемся помочь другим, то против него трудно возражать. Но в этом случае также трудно понять, что он предлагает в качестве свежих моральных идей, и еще меньше, как он может стать последним по-настоящему важным социальным движением.
Более серьезное возражение против утилитаризма состоит не в том, что он требует слишком многого, а в том, что он требует от нас не того, что надо. А именно требует пожертвовать тем, что составляет нашу суть как людей: наши личные привязанности, склонности и то, с чем мы привыкли себя ассоциировать. С утилитарной точки зрения, фунт, потраченный без максимального эффекта, это фунт, потраченный безнравственно. Предметы роскоши, естественно, исключены, но то же касается и расходов на вполне достойные цели, к которым вы можете испытывать личную склонность.
Здесь Макаскилл согласен: выбор в пользу пожертвования экономически относительно неэффективной благотворительной организации только потому, что она близка вашему сердцу – местной столовой для нищих, или благотворительной организации, занимающейся собаками-поводырями, потому что у вас есть слепой родственник (обучение одной собаки-поводыря и ее хозяина обходится в 32 400 фунтов стерлингов) – неправильный выбор.
Но насколько далеко должен зайти эффективный альтруист, следуя этой логике? Если вы стоите перед выбором между тем, чтобы потратить несколько часов на утешение убитого горем друга, или заработать немного денег, чтобы пожертвовать в эффективную благотворительную организацию, то простой утилитарный расчет подскажет вам сделать последнее.
Если эффективные альтруисты действительно стремятся делать наибольшее добро, они должны сказать то же самое. Если же они просто стремятся сделать много добра, тогда они скажут, что вы можете оставаться со своим другом до тех пор, пока вы делаете достаточно добра иным способом. Но даже этот более умеренный взгляд понимает ситуацию неправильно. Вы должны остаться и утешать своего друга не потому, что вы уже выполнили свою квоту добрых дел, а потому, что именно ваш друг находится в беде.
Это также причина, по которой вы не должны зарабатывать на сверхстандартных ипотечных кредитах или делать деньги на эксплуатации труда, даже если хорошие последствия перевешивают плохие: это ваша жизнь, и важно, с точки зрения морали, что вы что вы с ней делаете, а не только – как предлагает Макаскилл – что делается из-за нее.
Этот акцент на “вашем” – то, что утилитаристы часто считают концептуально загадочным, или, по меньшей мере, отвлекающим от морального решения. Вот, например, как Макаскилл рассказывает о том, как он однажды посетил больницу Хэмлина для больных с фистулой в Аддис-Абебе, и о своем последующем решении не жертвовать ее главному благотворителю: “Я обнимал женщин, которые страдали от этой болезни, и они были благодарны за то, что я их посетил. Это был важный опыт для меня: яркая демонстрация на собственном опыте серьезности этой проблемы для всего мира. Это было дело, с которым у меня образовалась личная связь.
Но должен ли я был сделать пожертвование в Фонд по борьбе с фистулой, даже зная, что я мог бы сделать больше, если бы пожертвовал в другое место? Я не думаю. Если бы я пожертвовал в Фонд борьбы с фистулой, а не в благотворительные организации, которые я считал более эффективными, я бы отдал предпочтение потребности одних людей над другими по эмоциональным, а не по моральным соображениям. Это было бы несправедливо по отношению к тем, кому я мог бы помочь больше. Если бы я посетил какой-нибудь другой приют в Эфиопии, или в любой другой стране, у меня был бы другой набор личных связей. Это был произвольный факт, что я наблюдал эту конкретную проблему непосредственно”.
Слово “произвольный” бросается в глаза. Действительно произвольный факт, что Макаскилл поехал в эту больницу, а не в другую, в Эфиопии, а не в другой стране, точно так же, как произвольным фактом является то, что у нас есть семья, друзья, возлюбленные и соседи. Но не означает ли такой произвол нечто иное, с этической точки зрения, когда он является конститутивным для нашего личного опыта: когда он становится встроенным в сложную структуру обязательств, отношений и привычек, которые составляют социальную жизнь? Мы можем даже полагать, что произвольность времени и места трансформируется в нечто в нечто иное, с этической точки зрения, посредством обмена мимолетными объятиями или приветствиями.
Более того, рассуждения Макаскилла о справедливости слишком просты. Несомненно, несправедливо, что некоторые из худших людей в мире получают помощь, в то время как другие нет. Но разве не так же несправедливо, что эфиопские женщины, с которыми встретился Макаскилл, являются жертвами изнурительного недуга, которое слишком дорогостояще, чтобы “стоило” финансировать лечение от него?
А как насчет жертв политики жесткой экономии или растущего неравенства в первом мире? Напоминание Макаскилла о том, что эти люди все еще находятся среди самых богатых в мире, является слабым утешением (оно также затушевывает то общее, что есть у всех, кто оказался под пятой правящего класса).
Когда Макаскилл говорит, что помощь эфиопским женщинам, с которыми он познакомился, была бы “произволом” и “несправедливостью”, он имеет в виду то, что утилитарист XIX века Генри Сиджвик называл “универсальной точкой зрения”. Но при этом Макаскилл пытается выйти за пределы того, что неизбежно является сценой морального поступка: собственную точку зрения. Макаскилл считает, что подобное превосхождение себя – или настолько близко, насколько мы, не святые, можем к нему приблизиться – необходимо, если мы хотим соответствовать требованиям современной этики.
Вольно или нет, считает он, мы все подобны врачам скорой помощи, вынужденные осуществлять сортировку, чтобы не допустить, чтобы людей страдало и умирало больше, чем должно было бы. Что необходимо безличное, безжалостное принятие решений – сердце должно быть под жестким контролем разума. Это явно не наше повседневное представление о моральной жизни; такие понятия, как ответственность, доброта, достоинство и моральное чувство должны быть радикально переосмыслены, если они хотят выжить под пристальным вниманием взгляда с универсальной точки зрения. Но почему мы считаем, что это правильный путь? Возможно, именно универсальный взгляд может не выдержать проверки на весах нашей морали.
Существует небольшой парадокс в росте эффективного альтруизма как движения, когда он столь серьезно индивидуалистичен. Его утилитарные расчеты предполагают, что все остальные будут продолжать вести себя как обычно; мир – это данность, в которую можно осторожно вносить только частичные изменения. Негласно предполагается, что именно индивид, а не общество, класс или государство, является соответствующим объектом моральной оценки.
Есть у такого способа мыслить и преимущества. Если все сводится к маргинальному индивидууму, то наши моральные амбиции могут быть надежно ограничены; философ освобождается от бремени понимания, что за бардак, в котором мы живем, или предлагать альтернативный образ того, как все могло бы быть иначе. Философу остается рассуждать лишь об автономии человека, в то время как мир – лишь фон для его праведного выбора. Но нельзя осуждать за надежду, что философия может дать чуть больше.
Макаскилл Уильям. Ум во благо. От добрых намерений – к эффективному альтруизму. М., Corpus, 2018. (Doing Good Better: Effective Altruism and a Radical New Way to Make a Difference by William MacAskill. Guardian Faber, 325 pp., august, 2015).
Источник: LRB
