Специалист по Гегелю, французский философ Катрин Малабу разработала концепцию “пластичности”, согласно которой, преображая себя, существо поддерживает себя. Недавние мутации COVID-19, выявленные в ЮАР и Великобритании, по-видимому, следуют той же логике. По ее словам, мы переживаем пластичность вируса, что ставит перед нами беспрецедентный политический вызов..
Новые штаммы COVID-19 были обнаружены в Великобритании и ЮАР. Что такое мутация вируса?
Мутация – это модификация, изменение генетической информации, содержащейся в геноме вируса или клетки. Когда вирус попадает в организм, он воспроизводится в клетках и создает копии своего генетического аппарата. В этом процессе репликации могут возникать аномалии, и именно эти аномалии вызывают мутации.
Эти мутации случайны. Известно, что человеческий фактор способствовал появлению Ковида: в частности, рынки животных позволили развить вирус, объединив различные виды. Но после этого жизнь вируса становится автономной. Мутации, которые мы наблюдаем сегодня в Великобритании и ЮАР, связаны не с экологическим фактором, а со случайностью.
Является ли мутация вируса непрерывным явлением или мы говорим о мутации, когда достигаем пороговых эффектов?
Одновременно! Прежде всего, необходимо четко понимать, что мутация – это один из принципов самой жизни, это важнейшая составляющая эволюции. Все организмы мутируют, а не только вирусы! Поэтому мутация – это непрерывный феномен, часть длительного эволюционного процесса. Аномалии в процессе репликации происходят постоянно. В большинстве случаев мутации происходят в течение очень длительных периодов времени. Но иногда случаются разрывы. Когда они усиливаются, может возникнуть пороговый эффект.
COVID, например, в настоящее время развивается быстрыми темпами. Подсчитано, что он мутирует примерно каждые шесть часов. Однако он мутирует таким образом, что представляет собой новый штамм и требует нового терапевтического подхода. Вирусная мутация становится вопросом политики и здравоохранения, когда возникают заметные последствия. Контагиозность нового штамма вируса, обнаруженного в Великобритании, вводит новый параметр в то, как мы управляем эпидемией. Это заставляет нас закрывать границы.
Но мы также очень хорошо можем себе представить, что скорость мутации Ковида замедляется, и в этом случае вирус может напоминать зимнюю простуду или грипп. Действительно, последствия мутации вируса также случайны. Они могут быть хороши для вируса, позволяя ему выжить, но они также могут быть и плохими для нас.
Вы разработали концепцию пластичности, которую вы определяете как “способность принимать форму” и “придавать форму”. Мутация вируса преображает и нас в свою очередь?
Действительно, есть пластическая сила мутации – пластичность генома – это, кстати, научная концепция, которая заключается в том, что простая аномалия может породить новую форму жизни. Этот процесс, на мой взгляд, диалектичен. В этом произведении придания формы всегда присутствует как часть созидания, поскольку пластичность формирует новых существ, так и часть разрушения. Таким образом, процесс мутации Ковида основан на наших организмах, вызывая разрушение.
Давайте помнить, что вирус – это не живое существо, он состоит из молекул, которые собираются воедино. Когда мы говорим о “жизни” вируса, мы на самом деле имеем в виду распространение инфекции. Увлекает то, что есть место в пластике жизни для пластичности неживого. Именно через наши живые и человеческие тела эти неживые организмы – вирусы, бактерии – находят материю для мутации. Живые постоянно мутируют, но и неживые тоже! Это, кроме того, принцип зооноза: вирус опирается на один вид, затем на другой, чтобы, наконец, перейти от животного к человеку.
Поэтому все, что развивается из неживого в живом, делает пластику конструктивной, но в то же время в значительной степени разрушительной. Пластичность – это способность не только создавать новые формы, но и разрушать их.
Если сказать, что мутация – это принцип жизни, то обязательно ли человек находит его хорошим, или он имеет право сказать, что эта мутация вируса – плоха?
Как у гегельянки, у меня опять диалектический ответ на этот вопрос. Вы должны видеть, как задействуются противоречия. Есть ли направление этого движения? Конечно, есть. Разумеется, речь не идет о том, чтобы подписаться под идеей заранее определенной цели. Но если под целью мы имеем в виду идею о том, что строительство осуществляется через взаимные влияния и противоречия, то да.
Конечная пластичность заключается в том, что творчество преобладает, но для этого творчество должно бороться со своей противоположностью. В биологии цель состоит в том, чтобы сохранить жизнь. Однако для того, чтобы его сохранить, вид должен быть втянут в эти отношения самоотрицания и самосозидания. Нет жизни без препятствий.
Создается впечатление, что сосуществуют две повестки дня: биологическая повестка дня и повестка дня в области здравоохранения. Как примирить их?
В определенной философии, например, в философии Фуко, но также и в философии Агамбена, прослеживается тенденция отвергать биологию, рассматривать ее как детерминистическую науку или даже как науку, несущую в себе следы идеологии. Но нет причин для того, чтобы отличать биологическую жизнь от политической, они полностью переплетены.
И не обязательно, как говорит Фуко, с целью манипулирования населением и экспериментов. В более общем плане это онтологический вопрос: можем ли мы установить границы между “естественной жизнью” и тем, что можно назвать “духовной жизнью”? Я так не думаю. Это два неразделимых измерения.
Как политики могут справиться с этими постоянными изменениями?
Можно считать, что пластичность эквивалентна гибкости, т.е. способности изгибаться во всех направлениях, пренебрегая при этом конструктивной стороной формы. При этом можно забыть, что пластичный материал после скульптуры не возвращается в первоначальную форму, в то время как гибкий материал может. Это различие между пластичностью и гибкостью имеет далеко идущее политическое значение. Если мы считаем, что политика заключается в том, чтобы прогибаться под обстоятельства, не имея плана, то речь идет о гибкости. Это то, что происходит в значительной степени сейчас.
Мы склоняемся перед пластичностью мутирующего вируса и навязываем себе его время. Любая чрезвычайная ситуация, безусловно, предполагает быструю адаптацию. Но адаптация в чрезвычайных ситуациях также может быть объединена с логикой изобретения, которую я не вижу сегодня взятой в оборот. Истинная политическая пластичность состояла бы в том, чтобы предложить горизонт, основанный на ситуации в ее нынешнем виде. Это то, что Гегель назвал “синтезом”, и чего нам сегодня не хватает.
Не только нет никакого четкого плана, но и нет перспективы, нет даже размышлений о том, как вирусы преображают нас. Мы знаем, что такие штаммы вирусов неизбежно будут становиться все более многочисленными и опасными. Что мы можем предложить в ответ как с экологической, так и с медицинской точки зрения? Как трансформируется наш вид?
Будет ли биологическая мутация вируса также преобразовывать нас социально?
Очевидно, что существует социальное неравенство перед лицом вируса. Но этот вирус также приносит нам новые способы социализации, и он ставит нас под сомнение. Что такое сообщество, где мы больше не соприкасаемся друг с другом? Это порождает новые вопросы о том, что такое аффект. Например, многие люди чувствуют, что онлайн-образование не является эффективным. Я не совсем согласна.
То, что мы говорим с людьми на расстоянии, не значит, что это невозможно. Но вы должны подумать об этом и спросить себя, в какой именно форме. Задавать вопросы об этом социологическом аспекте изменений, а также о новом отношении к возникающей инаковости – значит отвечать на новый спрос на форму.
Источник: Philosophie
