Сложно было бы всерьез отнести нынешние страсти по вирусу к всемирно-историческим событиям. Но происходящее (сейчас) вторит тому, что, казалось бы, уже пройдено, — и тем сглаживает грань трагедии и фарса. Не в том беда, что эти пугающие понятия — эпидемия, пандемия — беспокоят и призрак «демоса», чьи формальные контуры продолжают татуировать «население», и призрак «всеобщего», пеплом Гегеля продолжающий стучать в сердца. Сегодня в поле биовласти (которая, как заметил Фуко, не имеет своим предметом эпидемию, т.е. «смерть, грубо обрушивающуюся на жизнь») наблюдается своего рода рекапитуляция — переучет, инвентаризация и выборочная реанимация социальных форм и институтов, которые в последние четверть века изрядно поизносились, потускнели и обезобразились.
Пользуясь моментом, «общество контроля» (Делез) устроило смотр государству дисциплины с той аляповатостью, серьезностью и снисходительной важностью, которая неизбежно сквозит в отношении к поспешно объявленному прошлым. Печальный прецедент подвернулся и чрезвычайно, и вовремя — теперь государству, уже разместившему себя «под знаком безопасности» (Агамбен), позволительно апеллировать не только к опасностям объективируемым, но и к опасности «объективной». Другими словами, сопровождающая либерализм «политическая культура опасности» (Фуко) обогатилась смертельно опасным козырным тузом «по природе». К поиску, выявлению и предупреждению грядущих опасностей прибавилась поденная война, полная решительных отступлений.
Первым делом отступил «мир без границ»: государства объявили призыв граждан, и те убрались восвояси, массово признав свою принадлежность, обналичив свое пассивное гражданство, подтвердив — как на референдуме — права своих отечеств выступать в качестве легитимных и полномочных пространств изоляции. Классический суверенитет против суверенитета нашел свое повторение в изоляции против изоляции. Лишь только отхлынули потоки новых беженцев, обнажились старые добрые государственные границы, которые подобно убранному (до поры) на стену хорошо пристрелянному ружью оказались, на поверку, в полной исправности.
Вместе с тем отступил (на время) «иностранец» — тот исполненный любопытства соглядатай, чья фигура хранит возможность остранения во имя анализа фоновых практик. Когда туристы отпрянули, а мореходы и путешественники были возвращены, чтобы держать оборону в родных рубежах, рассуждения Канта о «гостеприимстве» и «праве посещения» в отношении чужестранцев двести лет спустя рискуют ожить (вновь). Окружающее стало (как прежде) «зарубежным» — все «разошлись по домам», рассчитались по порядку, а страны — как в военных сводках или по ходу олимпийских игр — метками национальных флагов зияют в общем зачете по числу заболевших, излечившихся и умерших.
Социальное отступление в карантин, — который будучи «моделью вмешательства» (Фуко) сегодня становится процедурной моделью узаконивания (очередных) новых способов-техник контроля-слежения, — ставит вопрос о том, в какой степени и какими именно правами и свободами следует (пока) поступиться ради «победы над врагом». Принцип «каждый гражданин — потенциальный террорист» (Агамбен) в содружестве с принципом «каждый человек — потенциальный инфицированный» окончательно сопрягает политику с санитарией по линии обезопасить-обеззаразить.
С риском о(т)ступиться социальное в своем (сегодняшнем) движении от регламента к протоколу — то есть от того, что подразумевает поступки согласия, к тому, чему следует неотступно подчиняться, — рождает (дивный) новый язык, где «связь» измеряется «дистанцией», «единство» достигается «разобщением», «ослабления» свидетельствуют о «силе», а «возвращение» к (прежней) мирной жизни мыслится лишь с учетом безвозвратно приобретенного опыта.
Автор: Михаил Шильман
Источник: koine.commynity
