Многие либеральные и левые наблюдатели отмечают, что эпидемия коронавируса служит для оправдания и внедрения таких мер контроля и регулирования населения, которые до сих пор были немыслимы в западном демократическом обществе.
Разве тотальная блокировка Италии не является голубой мечтой тоталитаристов? Неудивительно, что (по крайней мере, так, как это выглядит сейчас) Китай, в котором уже широко практиковались методы цифровизации общественного контроля, оказался лучше всего приспособленным для борьбы с катастрофическими эпидемиями. Означает ли это, по крайней мере в некоторых аспектах, что Китай – это наше будущее? Приближаемся ли мы к глобальному чрезвычайному положению? Получит ли снова анализ Джорджио Агамбена актуальность?
Неудивительно, что сам Агамбен сделал подобный вывод: он среагировал на эпидемию коронавируса радикально иначе, чем большинство наблюдателей. Он выразил сожаление по поводу “безумных, иррациональных и абсолютно необоснованных чрезвычайных мер, принятых в связи с предполагаемой эпидемией коронавируса”, которая является всего лишь очередной версией гриппа, и поинтересовался: “Почему средства массовой информации и власти делают все возможное, чтобы создать атмосферу паники, провоцируя тем самым полноценное чрезвычайное положение с жестким ограничением передвижения и приостановкой повседневной жизни и трудовых будней для целых регионов”?
Агамбен видит главную причину такой “непропорциональной реакции” в “растущей тенденции использовать чрезвычайное положение в качестве нормальной парадигмы управления”. Введенные меры позволяют правительству серьезно ограничить наши свободы за полномочий исполнительной власти: “Весьма очевидно, что эти ограничения несоразмерны угрозе, исходящей от того, что, по мнению Национального исследовательского совета (CNR), является нормальным гриппом, мало чем отличающимся от тех, которые каждый год добирается до нас. /…/ Можно сказать, что как только терроризм будет исчерпан в качестве оправдания для принятия исключительных мер, изобретение эпидемии может стать идеальным предлогом для расширения таких мер за пределы всяких границ”. Вторая причина – “состояние страха, которое в последние годы распространилось в индивидуальном сознании и которое трансформируется в реальную потребность в состояниях коллективной паники, для которых эпидемия вновь дает идеальный предлог”.
Агамбен описывает важный аспект функционирования государственной власти в условиях продолжающейся эпидемии. Но остаются открытыми вопросы: почему государственная власть заинтересована в содействии такой панике, которая сама сопровождается недоверием к государственной власти (“они беспомощны, они делают недостаточно…”) и которая препятствует бесперебойному воспроизводству капитала? Действительно ли в интересах капитала и государственной власти спровоцировать глобальный экономический кризис, чтобы обновить их царствование? Являются ли явные признаки того, что не только простые люди, но и сама государственная власть находится в панике, полностью осознавая, что не в состоянии контролировать ситуацию – действительно ли эти признаки – всего лишь уловка?
Реакция Агамбена – крайняя форма широко распространенной левацкой позиции по интерпретации “чрезмерной паники”, вызванной распространением вируса, как смеси осуществления властью контроля над обществом и элементов откровенного расизма (“во всем виноваты природа или Китай”). Однако такая социальная интерпретация не заставляет исчезнуть реальную угрозу. Заставляет ли эта новая наша реальность эффективным образом ограничивать наши свободы? Карантины и подобные меры, конечно, ограничивают нашу свободу, и здесь нужны новые Ассанжи, чтобы выявить их возможные злоупотребления. Но угроза вирусной инфекции также дала огромный толчок новым формам локальной и глобальной солидарности, а также ясно показала необходимость контроля над самой властью. Люди имеют право возлагать ответственность за принятие мер на государство: у вас есть власть, теперь покажите, на что вы способны! Перед Европой стоит задача доказать, можно ли то, что сделал Китай, сделать более прозрачно и демократично: “Китай предпринял меры, которые Западная Европа и США вряд ли смогут применит, возможно, в ущерб своим собственным интересам. Грубо говоря, было бы ошибкой рефлексивно интерпретировать все формы зондирования и моделирования как “надзора”, а активное вмешательство властей в повседневную жизнь – как “контроль над обществом”. Нам нужен другой и более нюансированный словарь для описания такого вмешательства” [1].
Все зависит от этой “более нюансированного словаря”: меры, вызванные эпидемией, не должны автоматически сводиться к обычной парадигме надзора и контроля, о которых писали такие мыслители, как Фуко. Сегодня я боюсь больше, чем самих мер, применяемых Китаем (и Италией, и…) того, эти меры применяются так, чтобы не сдерживать эпидемию, а чтобы власти могли манипулировать истинными данными и скрывать их.
И альтернативные правые, и фальшивые левые отказываются принять всю реальность эпидемии, совместно стирая в форме социально-конструктивистской редукции, т.е. отменяя нее в пользу ее социального смысла. Трамп и его сторонники неоднократно настаивали на том, что эпидемия – это заговор демократов и Китая, чтобы заставить его проиграть предстоящие выборы, в то время как некоторые левые осуждают меры, предложенные государством и системой здравоохранения, как запятнанные ксенофобией, и, следовательно, настаивают на пожимании рук и т.д. Такая позиция не замечает парадокса: не пожать руку и уйти в изоляцию, если необходимо – это сегодняшняя форма солидарности.
Кто сегодня сможет себе позволить пожать руку и обняться? Привилегированные. “Декамерон” Боккаччо состоит из историй, рассказанных группой из семи молодых женщин и трех молодых мужчин, укрывающихся в уединенной вилле недалеко от Флоренции, чтобы спастись от обрушившейся на город чумы. Финансовая элита спрячется в уединенные зоны и будет там развлекаться, рассказывая истории в стиле “Декамерона”. (Сверхбогатые уже слетаются на частных самолетах на эксклюзивные маленькие острова в Карибском море). Нас, простых людей, которым придется жить с вирусами, бомбят бесконечно повторяющейся формулой “Без паники!”… а потом мы получаем информацию, которая не может не спровоцировать панику. Ситуация похожа на ту, которую я помню еще из моей молодости в коммунистической стране: когда государственные власти заверяли общество, что причин для паники нет, мы все воспринимали эти заверения как явные признаки того, что власти сами находятся в панике.
Но паника – неверный способ противостоять реальной угрозе. Когда мы панически реагируем, мы не относимся к угрозе достаточно серьезно, мы, наоборот, тривиализируем ее. Только подумайте, насколько нелепо сверх меры запасаться рулонами туалетной бумаги: как будто наличие достаточного количества туалетной бумаги будет иметь значение в разгар смертельной эпидемии… Так что же будет адекватной реакцией на эпидемию коронавируса? Чему мы должны научиться и что мы должны сделать, чтобы противостоять ей всерьез?
Когда я предположил, что эпидемия коронавируса может дать новый толчок коммунизму, мое утверждение, как и ожидалось, было высмеяно. Хотя, похоже, что жесткий подход к кризису со стороны китайского государства сработал – по крайней мере, сработал гораздо лучше, чем то, что происходит сейчас в Италии. Но старая авторитарная логика правящих коммунистов также четко продемонстрировала свои ограничения. Одно из них – страх донести плохие новости до власть имущих (и до публики) перевешивает правду. Именно по этой причине были арестованы те, кто впервые сообщил о новом вирусе, и есть сообщения о том, что подобное происходит сейчас: “Давление, направленное на то, чтобы заставить Китай работать после победы над коронавирусом, воскрешает старый соблазн: манипуляция данными, чтобы они показывали руководству страны то, что они хотят видеть. Этот феномен сполна проявился в провинции Чжэцзян, промышленном центре на восточном побережье, посредством использования электричества. По словам осведомленных людей, по крайней мере три города на этой территории выделили местным фабрикам электроэнергию, чтобы те показали данные о восстановлении производства. Как говорят, это подтолкнуло некоторые предприятия к эксплуатации оборудования, даже если заводы остаются пустыми”.
Можно также догадаться, что последует, когда власть предержащие заметят этот обман: местные руководители будут обвинены в саботаже и сурово наказаны, тем самым воспроизводя порочный круг недоверия… Нужен китайский Джулиан Ассанж, чтобы разоблачить эту скрытую сторону того, как Китай справляется с эпидемией. Не если это не тот коммунизм, о котором я говорю, что я имею в виду под коммунизмом? Чтобы понять это, достаточно прочитать публичные заявления ВОЗ – вот свежее: “Руководитель ВОЗ д-р Тедрос Адханом Гебреисус заявил в четверг, что, хотя органы здравоохранения во всем мире способны успешно бороться с распространением вируса, организация обеспокоена тем, что в некоторых странах уровень политической озабоченности не соответствует уровню угрозы. “Это не учения. Сейчас не время сдаваться. Не время оправдываться. Время для того, чтобы снять все ограничения. Страны планировали такие сценарии десятилетиями. Сейчас время действовать в соответствии с этими планами”, – сказал Гебресиус. “Эпидемия может быть отброшена назад, но только при коллективном, скоординированном и всеобъемлющем подходе, с привлечением всего государственного аппарата”.
Можно было бы добавить, что такой всеобъемлющий подход должен выходить далеко за рамки деятельности отдельных правительств: он должен включать в себя локальную мобилизацию людей, не контролируемую государством, а также мощную и эффективную координацию усилий и международное сотрудничество. Если тысячи людей окажутся госпитализированы для лечения респираторных заболеваний, то понадобится значительно большее количество аппаратов искусственного дыхания, и чтобы их получить, власть должна непосредственно вмешаться – так же, как она вмешивается в условиях войны, когда нужны тысячи единиц оружия, и кроме того нужно полагаться на сотрудничество с другими государствами. Как и в военной кампании, информация должна распространяться и планы должны быть полностью скоординированы – ВОТ, что я имею в виду под “коммунизмом”, необходимым нам сегодня, или, как выразился Уилл Хаттон: “Сейчас одна из форм нерегулируемой глобализации свободного рынка со склонностью к кризисам и пандемиям, безусловно, умирает. Но рождается другая форма, признающая взаимозависимость и примат научно обоснованных коллективных действий. Сейчас все еще преобладает позиция “каждая страна за себя”. На национальном уровне поддерживаются запреты на экспорт ключевых товаров, таких как медикаменты, при этом страны полагаются на свой собственный анализ кризиса в условиях локального дефицита и бессистемных, примитивных методов сдерживания эпидемии”.
Эпидемия коронавируса сигнализирует не только об ограничении рыночной глобализации, но и о еще более роковом пределе националистического популизма, настаивающего на полном государственном суверенитете: со “Сначала Америка!” (или что бы там ни было) покончено, так как Америку можно спасти только благодаря глобальной координации и сотрудничеству. Я не утопист, я не призываю к идеализированной солидарности между людьми – наоборот, нынешний кризис наглядно демонстрирует, что глобальная солидарность и сотрудничество необходимы в интересах выживания всех и каждого из нас, что это единственный рациональный эгоистический план, которому нужно следовать. И это не просто коронавирус: сам Китай несколько месяцев назад пострадал от гигантской эпидемии свиного гриппа, а теперь ему угрожает перспектива нашествия саранчи. К тому же, как отметил Оуэн Джонс, климатический кризис убивает гораздо больше людей во всем мире, чем коронавирус, но никакой паники в связи с этим нет…
С циничной точки зрения выживания, было бы соблазнительно рассматривать коронавирус как полезную инфекцию, которая позволяет человечеству избавиться от старых, слабых и больных, подобно пропалыванию сорняков, что тем самым способствовало бы глобальному здоровью. Широкий коммунистический подход, за который я выступаю, является для нас единственным способом действительно оставить позади столь примитивную точку зрения выживания. Признаки урезания безоговорочно необходимой солидарности уже заметны в текущих дебатах, как, например, в следующем материале о роли “трех мудрецов”, в случае если эпидемия примет катастрофический оборот в Великобритании: “Пользующимся услугами национальной системы здравоохранения может быть отказано в жизненно важной помощи во время тяжелой вспышки эпидемии коронавируса в Великобритании, если отделения интенсивной терапии будут с трудом справляться с нею, предупреждает руководство клиник. Согласно так называемому протоколу “трех мудрецов”, три главврача в каждой больнице будут вынуждены принимать решения о нормировании ухода, например, вентиляторов и коек, в том случае, если больницы будут перегружены пациентами”. На какие критерии будут опираться “три мудреца”? Жертвовать самыми слабыми и пожилыми? И не откроет ли эта ситуация огромное пространство для коррупции? Разве такие процедуры не свидетельствуют о том, что мы готовимся ввести в действие самую жестокую логику выживания сильнейших? Итак, опять же, окончательный выбор: именно это или что-то вроде заново изобретенного коммунизма.
Но все зашло гораздо дальше. Что меня особенно раздражает, так это когда наши СМИ объявляют о том, что что-то закрыли или отменили, они, как правило, добавляют фиксированное временное ограничение типа “школы будут закрыты до 4 апреля”. Велики ожидания, что после пика, который должен быстро пройти, все вернется на круги своя. В этом смысле мне уже сообщили, что университетский симпозиум переносится на сентябрь… Уловка в том, что даже когда жизнь в конце концов вернется в нормальное русло, она не будет такой же нормальной, к которой мы привыкли до вспышки эпидемии: вещи, к которым мы привыкли как к части нашей повседневной жизни, больше не будут восприниматься как нечто само собой разумеющееся; нам придется научиться жить гораздо более хрупкой жизнью с постоянными угрозами, скрывающимися как раз за углом.
По этой причине можно ожидать, что эпидемии вирусов повлияют на наши самые элементарные взаимодействия с другими людьми и объектами вокруг нас, в том числе и с нашим собственным телом: не трогайте вещи, которые могут быть (незримо) “загрязнены”, не прикасайтесь к ручкам, не садитесь в общественные туалеты или на скамейки в общественных местах, не обнимайте других и не пожимайте им руки… И даже будьте осторожны с тем, как вы контролируете свое собственное тело и ваши спонтанные жесты: не прикасайтесь к носу и не трите глаза – словом, не играйте с самим собой. Значит, не только государство и другие органы будут нас контролировать, мы должны научиться контролировать и дисциплинировать себя! Может быть, только виртуальная реальность будет считаться безопасной, а свободное передвижение на открытом пространстве будет зарезервировано за островами, принадлежащими сверхбогатым.
Но даже здесь, на уровне виртуальной реальности и интернета, мы должны напоминать себе, что в последние десятилетия термины “вирус” и “вирусный” в основном использовались для обозначения цифровых вирусов, которые заражали наше веб-пространство и о которых мы не знали, по крайней мере, до тех пор, пока их разрушительная сила (скажем, уничтожение наших данных или нашего жесткого диска) не проявлялась. То, что мы видим сейчас, это массовый возврат к первоначальному буквальному значению этого термина: вирусные инфекции работают рука об руку в обоих измерениях, как в реальном, так и в виртуальном.
Таким образом, мы должны будем изменить все наши представления о жизни, отношение к нашему существованию как живых существ среди других форм жизни. Другими словами, если понимать “философию” как название нашей главной ориентации в жизни, нам придется пережить настоящую философскую революцию. Возможно, нашу текущую реакция на эпидемию коронавируса лучше всего описала психиатр и писательница Элизабет Кюблер-Росс, которая в книге “On Death and Dying” (“О смерти и умирании”) предложила знаменитую схему пяти стадий нашей реакции на информацию, что у нас, например, неизлечимая болезнь: отрицание (кто-то просто отказывается принять факт: “Этого не может быть, это не со мной”); гнев (который взрывается, когда мы больше не можем отрицать факт: “Как это могло случиться со мной?”); торг (надежда, что мы сможем как-то отложить или приуменьшить этот факт: “Просто дайте мне дожить и увидеть, как мои дети закончили школу”); депрессия (либидинальное разочарование: «Я все равно умру, так зачем беспокоиться?») и, наконец, принятие («Я не могу с этим бороться, но я могу подготовиться к неизбежному»). Позднее Кюблер-Росс применил эти стадии к иным формам катастрофической личной утраты (безработица, смерть близкого человека, развод, наркомания), а также подчеркнула, что они не обязательно проходят в одном и том же порядке, как и все пять стадий, которые переживают все пациенты.
Каждый раз, когда общество сталкивается с каким-то травмирующим событием, можно различить одни и те же пять стадий. Давайте возьмем, например, угрозу экологической катастрофы. Во-первых, мы склонны отрицать ее: “Это просто паранойя, все, что на самом деле происходит – это обычные колебания в погодных условиях”. Затем приходит гнев – на крупные корпорации, которые загрязняют нашу окружающую среду, и на правительство, которое игнорирует опасность. Затем следуют переговоры: “Если мы будем перерабатывать наши отходы, то сможем выиграть время; плюс, есть и хорошие стороны, теперь мы можем выращивать овощи в Гренландии, суда смогут гораздо быстрее перевозить грузы из Китая в США по северному маршруту, новые плодородные земли становятся доступными в северной Сибири благодаря таянию вечной мерзлоты”. Затем наступает депрессия (“Слишком поздно, мы зашли в тупик”), и, наконец, принятие: “Мы имеем дело с серьезной угрозой, и нам придется изменить весь наш образ жизни!”
То же самое относится и к растущей угрозе цифрового контроля над нашей жизнью. Опять же, во-первых, мы склонны отрицать его, считая “преувеличением”, “левой паранойей”, “никакая служба не может контролировать нашу повседневную деятельность”. Затем мы обращаем гнев на крупные компании и секретные государственные учреждения, которые “знают нас лучше, чем мы знаем себя”, и используют эти знания для контроля и манипулирования нами. За этим следует торг (власти имеют право искать террористов, но не посягать на нашу частную жизнь), депрессия (слишком поздно, наша частная жизнь потеряна, век личных свобод закончился). И, наконец, приходит признание: цифровой контроль – это угроза нашей свободе, мы должны информировать общественность обо всех ее проявлениях и бороться с ней!
Даже в сфере политики то же самое касается и тех, кто травмирован президентством Трампа. Сначала отрицание (“не волнуйтесь, Трамп просто кривляется, ничего не изменится, если он придет к власти”), затем гнев (“темные силы”, которые позволили ему прийти к власти, популисты, которые поддерживают его и угрожают общественной морали), торг (“не все еще потеряно, Трамп может быть сдержан, давайте просто потерпим некоторые его эксцессы”), депрессия (“мы на пути к фашизму, демократия потеряна в США”), а затем принятие: в США налицо новый политический режим, старые добрые времена американской демократии закончились, давайте посмотрим в лицо опасности и спокойно спланируем, как мы можем преодолеть популизм Трампа…
В средневековье население зараженного города реагировало на признаки чумы подобным же образом: сначала отрицание, потом гнев (на нашу греховную жизнь, за которую нас наказывают, или даже на жестокого Бога, который это допустил), потом торг (это не так уж плохо, давайте просто избегать тех, кто болен), потом депрессия (наша жизнь закончилась), потом, что интересно, оргии (“раз уж наша жизнь закончилась, давайте получим все удовольствия, которые еще можно получить – выпивку, секс…”). И, наконец, принятие: вот мы и тут, давайте будем вести себя так, как будто нормальная жизнь продолжается…
И не так же ли точно мы ведем себя по отношению к разразившейся в конце 2019 года эпидемии коронавируса? Сначала отрицание (ничего серьезного не происходит, некоторые безответственные люди просто распространяют панику); потом гнев (обычно в расистской или антигосударственной форме: грязные китайцы виноваты, наше государство неэффективно…); потом торг (хорошо, есть жертвы, но это менее серьезно, чем атипичная пневмония, и мы можем ограничить ущерб); если это не срабатывает, возникает депрессия (давайте не будем себя обманывать, мы все обречены). Но как должно выглядеть принятие? Странно, но факт: эта эпидемия проявляет черту, общую с последним раундом социальных протестов, таких как во Франции или в Гонконге: они не вспыхивают, чтобы затем исчезнуть, они сохраняются и упорствуют в этом, привнося постоянный страх и ощущение хрупкости в нашу жизнь. Но такое принятие может принять два направления. Либо принятие будет означать только ренормализацию болезни: хорошо, люди будут умирать, но жизнь будет продолжаться, может быть, даже будут какие-то хорошие побочные эффекты… Либо принятие может (и должно) заставить нас мобилизоваться и без паники и иллюзий совместно принимать меры.
Что мы должны принять, с чем мы должны примириться, так это то, что есть некий подуровень жизни, неустранимый, глупо навязчивый, досексуальная жизнь вирусов, который всегда уже присутствовал и который всегда будет с нами как темная тень, представляя угрозу самому нашему существованию, выходящий наружу, когда мы меньше всего этого ждем. А на еще более глубоком уровне эпидемии вирусов напоминают нам о предельной непредсказуемости и бессмысленности нашей жизни: как бы великолепны духовные сооружения, которые мы, человечество, ни создавали, дурацкая природная неожиданность вроде вируса или астероида может положить конец всему этому… Не говоря уже об уроке экологии, который заключается в том, что мы как человечество в целом, также можем неосознанно внести свой вклад в достижение этой цели.
Чтобы прояснить этот момент, позвольте мне бессовестно процитировать популярное определение: вирус – это “любой тип инфекционных агентов, обычно ультрамикроскопический, состоящий из нуклеиновой кислоты, либо РНК, либо ДНК; он заражает животных, растения и бактерии и размножается только в живых клетках; вирус рассматривается как неживое химическое соединение, но иногда и как живой организм”. Это колебание между жизнью и смертью имеет решающее значение: вирусы не являются ни живыми, ни мертвыми в обычном понимании этих терминов. Они – живые мертвецы: вирус жив благодаря своему стремлению к репликации, но это своего рода нулевой уровень жизни, биологическая карикатура не столько на смерть, сколько на жизнь на самом примитивном уровне ее повторения и умножения. Однако вирусы не являются элементарной формой жизни, из которой развиваются более сложные формы. Они чисто паразитичны; они размножаются, заражая более развитые организмы (когда вирус заражает нас, людей, мы просто служим его копировальной машиной). Именно в этом совпадении противоположностей – элементарных и паразитарных – и заключается тайна вирусов: это случай того, что Шеллинг назвал “der nie aufhebbare Rest”, остаток низшей формы жизни, который возникает как продукт нарушения работы высших механизмов размножения и продолжает преследовать (заражать) их, остаток, который никогда не может быть реинтегрирован в качестве подчиненного момента более высокого уровня жизни.
Здесь мы сталкиваемся с тем, что Гегель называет “спекулятивным суждением”, утверждением идентичности высшего и низшего. Самый известный пример Гегеля – “Дух – это кость” из “Феноменологии духа”, и наш пример должен быть “Дух – это вирус”. Разве человеческий дух не является также неким вирусом, который паразитирует на человеческом животном, эксплуатирует его для собственного самовоспроизводства, а иногда угрожает его уничтожением? И, поскольку носителем духа является язык, не следует забывать, что на самом элементарном его уровне язык – это еще и нечто механическое, вопрос правил, которые мы должны выучить и которым мы должны следовать.
Ричард Докинз утверждал, что мемы – это “вирусы разума”, паразитирующие сущности, которые “колонизируют” человеческий разум, используя его как средство для размножения. Автором этой идеи был ни кто иной, как Лев Толстой. Толстого обычно воспринимают как гораздо менее интересного автора, чем Достоевского – безнадежно устаревшего реалиста, которому практически не место в современности, в отличие от Достоевского с его экзистенциальными мучениями. Однако, возможно, пришло время полностью реабилитировать Толстого, его уникальную теорию искусства и антропологию в целом, в которой мы находим отголоски понятия мемов Докинза. “Человек – это гоминид с зараженным мозгом, хозяин миллионов культурных симбионтов, и главными проводниками этих симбионтов являются системы, известные как языки” [2] – разве эта цитата из Деннета не вылитый Толстой? Основной категорией антропологии Толстого является инфекция: человек-субъект – это пассивная пустая среда, зараженная возбужденными болезнями культурными элементами, которые, подобно заразным бациллам, распространяются от одного человека к другому. И Толстой идет здесь до конца: он не противостоит этому распространению аффективных инфекций как истинной духовной автономии; он не предлагает героического образа воспитания себя как зрелого автономного этического субъекта путем избавления от заразных бацилл. Единственная борьба – это борьба между хорошими и плохими инфекциями: христианство само по себе является инфекцией, в случае Толстого – хорошей.
Возможно, это самое тревожное, что мы можем узнать благодаря текущей эпидемии: когда природа атакует нас вирусами, она в каком-то смысле возвращает нам наш собственный месседж. Меседж, заключающийся в том, что то, что вы сделали со мной, я сейчас делаю с вами.
Примечания:
1. Из беседы с Бенджамином Браттоном.
2. Daniel Dennett, Freedom Evolves, London: penguin Books 2004, p. 173.
