СЛАВОЙ ЖИЖЕК, Guardian
Что не может не броситься в глаза в восстаниях в Тунисе и Египте, так это подозрительное отсутствие исламского фундаментализма. В лучших светских демократических традициях народ просто восстал против деспотического режима, коррупции и бедности и потребовал свободы и экономических реформ. Таким образом опровергнута циничная мудрость западных либералов, полагающих, что по-настоящему демократические настроения в арабских странах ограничиваются рамками узкой либеральной элиты, в то время как подавляющее большинство населения может быть мобилизовано только посредством религиозного фундаментализма. Важный вопрос – что будет дальше? Кто станет победителем на политической сцене?
Когда в Тунисе было назначено новое временное правительство, и в нем не оказалось исламистов и представителей радикальных левых группировок, чопорные либералы подумали, хорошо, они ведь по сути не отличаются – две тоталитарные крайности. Но так ли все просто? Но не присущ ли истинный фундаментальный антагонизм как раз исламистам и левым ?
Даже если они на короткое время объединились против режима, как только они приближаются к победе, их единство распадается, и они вступают в смертельную схватку, которая зачастую оказывается еще более жестокой, чем выступления против общего врага.
Разве мы не были свидетелями именно такой борьбы после последних выборов в Иране? Когда сотни тысяч сторонников Мусави боролись за народную мечту, вдохновлявшую и революцию времен Хомейни -мечту о свободе и справедливости.
Даже если мечта эта и была утопией, она привела к небывалому подъему политической и общественной созидательной деятельности, организационному опыту и дебатам между студентами и простыми людьми. Это было настоящее открытие, небывалая возможность для сил, выступающих за социальные преобразования – этот момент, когда все казалось возможным, постепенно угас с приходом к власти исламистов.
Рассматривая даже очевидно фундаменталистские движения, необходимо учитывать их социальную составляющую. Талибан регулярно представляют фундаменталистской исламистской группировкой, сохраняющей свою власть с помощью террора. Между тем, когда весной 2009 года талибы заняли долину Сват в Пакистане, газета «Нью-Йорк таймс» сообщила, что они организовали «классовое восстание, воспользовавшись глубоким расколом между небольшой группой богатых лендлордов и их безземельными фермерами». Если воспользовавшись бедственным положением фермеров Талибан создает, выражаясь словами «Нью-Йорк таймс» «риск для Пакистана, который остается преимущественно феодальным государством», что тогда помешало либеральным демократам в Пакистане и в США таким же образом воспользоваться этим же положением и постараться помочь безземельным фермерам? Выходит, что феодальные силы Пакистана – естественный союзник либеральной демократии?
Отсюда следует неизбежный вывод – обратной стороной исчезновения светских левых является подъем радикального исламизма в мусульманских странах.
Когда в качестве наиболее яркого примера исламского фундаментализма называют Афганистан, вспоминает ли кто-нибудь, что еще 40 лет назад он был страной с сильными светскими традициями, в том числе с влиятельной коммунистической партией, пришедшей к власти самостоятельно, независимо от Советского Союза? Куда же исчезли эти светские традиции?
Представляется чрезвычайно важным рассматривать происходящие в Тунисе и Египте ( и Йемене и, возможно, хочется надеяться, даже Саудовской Аравии) события сквозь призму этих исторических фактов. Если ситуация постепенно стабилизируется таким образом, что старый режим сохранится, пройдя небольшую либеральную пластическую операцию, за этим неизбежно последует ответный удар со стороны фундаменталистов. Чтобы сохранить основное либеральное наследие, либералам понадобится братская помощь левых радикалов.
Что касается Египта, то самая позорная и по-опасному оппортунистическая реакция на события в этой стране прозвучала в интервью Тони Блэра телеканалу CNN. Он признал, что изменения необходимы, но заявил, что они должны быть стабильными.
«Стабильные изменения» в Египте сегодня могут означать только компромисс с поддерживающими Мубарака силами при незначительном расширении правящих кругов. Именно поэтому говорить о мирном переходе власти неприлично, ведь подавляя оппозицию, сам Мубарак сделал этот процесс невозможным. После того, как Мубарак направил армию против протестантов, выбор стал очевиден: либо косметические изменения, при которых что-то меняется так, что все остается неизменным, либо настоящий переворот.
Вот и наступает момент истины: никто не утверждает, что проведение свободных выборов означает передачу власти мусульманским фундаменталистам, как это случилось в Алжире десять лет назад. У либералов также вызывает тревогу отсутствие организованной политической силы, способной возглавить страну после ухода Мубарака. Конечно, ее нет, Мубарак об этом позаботился, сводя к минимуму оппозицию, а результат можно назвать, как и известный роман Агаты Кристи «И никого не стало» («Десять негритят»).
Аргумент за Мубарака — либо он, либо хаос — это аргумент против него.
Поражает лицемерие западных либералов: они открыто поддерживали демократию, а сейчас, когда народ восстает против тиранов во имя светских свобод и справедливости, не во имя религии, они глубоко обеспокоены.
К чему волноваться, а не радоваться, тому что свободе дан шанс? Сегодня, как никогда, уместно изречение Мао Цзэдуна: “Смута великая в Поднебесной – ситуация благоприятная “.
Тогда куда же Мубараку идти? И ответ и здесь предельно очевиден: в Гаагу. Если и есть лидер, заслуживающий того, чтобы быть там, то это именно он.
Опубликовано в газете Guardian
