Традиционно марксизм проводит различие между собственно коммунизмом и социализмом как его первой нижней ступенью (где деньги и государство еще существуют, а рабочим платят зарплату и т.д.).
В Советском Союзе в 1960-е годы велись дебаты о том, где они находятся, и решение заключалось в том, что, хотя коммунизм еще не был полностью построен, они также перестали находиться на нижней ступени (социализм). Таким образом, они ввели еще одно различие между нижней и верхней стадиями социализма… Разве не происходит что-то подобное с пандемией COVID-19? Еще около месяца назад наши СМИ были переполнены предупреждениями о второй, гораздо более сильной, волне, которая нас ждет осенью и зимой. Но новые всплески повсюду и рост числа инфицированных свидетельствуют о том, что это еще не вторая волна, а просто усиление первой волны, которая все продолжается.
Эта путаница с классификацией лишь только подтверждает, что ситуация с COVID становится все серьезней, по мере того как новые вспышки наблюдаются во всем мире. Пришло время серьезно отнестись к простым истинам, подобным той, о которой недавно сказал генеральный директор ВОЗ Тедрос Адханом Гебрейесус: “Самая большая угроза, с которой мы сейчас сталкиваемся – это не сам вирус. Скорее, это отсутствие лидерства и солидарности на глобальном и национальном уровнях. Мы не можем победить эту пандемию, будучи расколотыми. Пандемия COVID-19 – это испытание глобальной солидарности и глобального лидерства. Вирус процветает за счет раскола, но он отступает, когда мы объединяемся”.
Серьезно относиться к этой истине означает учитывать не только международные разногласия, но и классовые разногласия внутри каждой страны: “Коронавирус только что снял крышку с существовавшей до этого пандемии нищеты. COVID-19 пришел в мир, в котором процветают нищета, крайнее неравенство и пренебрежение человеческой жизнью, в котором правовая и экономическая политика направлена на создание и поддержание богатства для сильных мира сего, но не на ликвидацию нищеты”. Вывод: мы не можем сдержать пандемию вируса, не атаковав при этом и пандемию бедности.
Сделать это, в принципе, просто: у нас достаточно средств, чтобы адекватно реорганизовать здравоохранение и так далее. Однако процитируем последнюю строчку из пьесы Брехта “Во славу коммунизма” из “Матери”: “Er ist das Einfache, das schwer zu machen ist”. /Это простая вещь, ее так трудно сделать./ Есть множество препятствий, из-за чего это так трудно сделать и, прежде всего, глобальный капиталистический порядок. Но я хочу сосредоточиться здесь на идеологическом препятствии, идеологическом в смысле полусознательных, даже бессознательных установок, предрассудков и фантазий, которые регулируют нашу жизнь также (и особенно) во времена кризиса. Короче говоря, я предполагаю, что нам нужна психоаналитическая теория идеологии.
В своих работах я часто ссылался на ряд фильмов Луиса Бунюэля, которые построены вокруг одного и того же центрального мотива – как говорил сам Бунюэль – “необъяснимая невозможность исполнить простое желание”.
В “Золотом веке” пара хочет закончить занятие любовью, но его снова и снова предотвращает какой-нибудь дурацкий несчастный случай; в “Попытке преступления” герой хочет совершить нетрудное убийство, но все его попытки терпят неудачу; в “Ангеле-истебителе” группа богачей после вечеринки не может переступить порог и покинуть дом; в “Скромном обаянии буржуазии” две пары хотят поужинать вместе, но неожиданные трудности постоянно мешают исполнить это простое желание; и, наконец, в “Этом смутном объекте желания” мы встречаемся с парадоксом женщины, которая с помощью ряда трюков вновь и вновь в последний момент откладывает воссоединения со своим старым любовником…
Разве подобное совсем не напоминает нашу реакцию на пандемию COVID-19? Мы все каким-то образом знаем, что нужно делать, но странные обстоятельства мешают нам это сделать.
Сейчас, когда инфицирование COVID снова растет, люди снова волнуются, и объявляются новые ограничительные меры, эти меры сопровождаются явной или, по крайней мере, неявной оговоркой: не будет возврата к полной изоляции, общественная жизнь будет продолжаться… Эта оговорка перекликается со спонтанным возмущением многих людей: “Я не могу принять это (полная блокировка) снова.
Я хочу вернуть свою нормальную жизнь!” Почему? Была ли блокировка бездействием без диалектики (переворачивая знаменитый тезис Беньямина о “диалектике в бездействии”)? Наша общественная жизнь не замирает, когда мы должны подчиняться правилам изоляции и карантина: в такие моменты (что может показаться) бездействия вещи радикально меняются. Отказ от блокировки – это отказ от изменений.
Игнорировать это означает не что иное, как своего рода коллективный психоз. Я слышу в криках против блокировки неожиданное подтверждение тезиса Жака Лакана о том, что норма – это версия психоза. Требовать возвращения к нормальности сегодня подразумевает под собой психотическое отрицание реальности вируса. Мы продолжаем вести себя так, как будто инфекции на самом деле нет. Посмотрите на последние выступления Дональда Трампа: хотя он знает об истинных масштабах пандемии, он говорит и ведет себя так, как будто не знает об этом, яростно атакуя “левых фашистов” как главную угрозу США на сегодняшний день.
Но Трамп здесь гораздо меньшее исключение, чем мы думаем. Как мы регулярно читаем в новостях: “Несмотря на новые всплески инфекции, продолжают открываться…”. Непревзойденная ирония состоит в том, что возвращение к нормальной жизни, таким образом, становится высшим психотическим жестом, признаком коллективного безумия.
Это, конечно, еще не вся правда о психическом воздействии эпидемии. В эпоху кризиса Большой Другой (устойчивый символический порядок, который регулирует наши взаимодействия) одновременно распадается, проявляя свою неэффективность, и укрепляется, бомбардируя нас четкими приказами, как действовать, что делать или не делать. То есть, психотическое отрицание – не единственная и даже не доминирующая реакция на эпидемию.
Существует также широко распространенная навязчивая позиция[1]: многие находят удовольствие в ритуалах защиты от риска заразиться. Мы навязчиво моем руки, не прикасаемся к другим людям и даже к самим себе, а также чистим поверхности в наших квартирах. Так поступают люди с синдромами навязчивых действий: так как предмет наслаждения запрещен, то они делают рефлексивный поворот и начинают наслаждаться теми самыми мерами, которые удерживают предмет наслаждения на должном расстоянии.
На этом пункте Жаклин Роуз выступила против меня с критическим замечанием во время дебатов в Летней школе Биркбека: “Как Вы можете направить высвобождение непристойности, даже психоз, в общественное политическое пространство и Вашей точкой зрения на прогрессивные элементы текущих событий? Может ли этика победить непристойность? Боюсь, что весь психоанализ говорит об обратном”.
Я думаю, что все немного сложнее. Извращенная непристойность – это не тот случай, когда бессознательное извергается на свободу без каких-либо этических норм, которые могли бы его сдержать. Фрейд уже писал, что в извращениях доступ к бессознательному наиболее затруднен, поэтому психоанализировать извращенцев практически невозможно. Они должны быть сначала истеризованы; их защита должна быть ослаблена ростом числа истерических вопросов. Я думаю, что то, что мы сейчас наблюдаем, когда пандемия только затягивается, – это именно такая постепенная истеризация тех, кто занял извращенное или даже психотическое положение.
Трамп и другие новые правые популисты пасуют, нервничают, их реакции становятся все более непоследовательными, самопротиворечивыми, преследуемыми вопросительными знаками. Возвращаясь к аргументу Роуз: я полагаю, что непристойность сама по себе уже опирается на определенную этику, она следует определенной установке, которая не может не быть обозначена как этическая. Те, кто поступает непристойно, хотят шокировать людей своими поступками и, таким образом, пробудить их от повседневных иллюзий.
Путь к преодолению этой непристойной этики состоит в том, чтобы выявить ее противоречия: у тех, кто поступает непристойно, есть свои табу, они никогда не бывают настолько радикальны, как им кажется. Нет сегодня политика, более скованного подавлением своего бессознательного, чем Трамп, именно тогда, когда он притворяется, что действует и говорит с искренней открытостью, говоря то, что приходит ему в голову.
Пессимизм Роуз оправдан, но на несколько ином уровне. Гегель не просто сказал, что мы ничему не учимся у истории; он написал, что единственное, чему мы можем научиться у истории, это тому, что нам нечему у нее учиться. Конечно, мы “учимся у истории” в смысле реагирования на прошлые катастрофы, включения их в нарративы о возможно лучшем будущем. Скажем, после Первой Мировой войны люди были в полном ужасе и организовали Лигу Наций, чтобы предотвратить будущие войны. Но за ней последовала Вторая Мировая война.
Я здесь пессимист в гегелевском смысле: любое производство траура, любая символика катастрофы, упускает нечто важное и тем самым открывает путь к новой катастрофе. И это ничем нам не поможет, если мы знаем, какая опасность ждет нас впереди. Вспомните миф об Эдипе: его родители знали, что произойдет, и катастрофа произошла, именно потому что они пытались ее избежать… Без пророчества, поведавшего им, что произойдет, никакой катастрофы бы не случилось.
Я просто думаю, что наши действия никогда не бывают самопрозрачными в том смысле, что мы никогда не знаем, что мы делаем, и каковы будут последствия того, что мы делаем. Гегель был полностью в курсе этого, и то, что он назвал “примирением”, это не триумф разума, а принятие трагического измерения нашей деятельности: мы должны смиренно принимать последствия наших действий, даже если мы не желали того, что произошло. Русские коммунисты не хотели сталинского террора, это не входило в их планы, но это случилось, и они в какой-то мере несут за это ответственность. Что, если нечто подобное произойдет и с пандемией коронавируса? Что, если некоторые из мер, которые мы предпринимаем для борьбы с этим явлением, приведут к новым катастрофам?
Вот как мы должны применить идеализм Гегеля к реальности COVID-19. Также здесь мы должны иметь в виду утверждение Лакана о том, что без фантазматической поддержки не бывает реальности. Фантазии обеспечивают рамки того, что мы переживаем как реальность. Таким образом, пандемия COVID-19 как факт нашей социальной реальности является также смесью реальности и фантазий: весь каркас того, как мы его воспринимаем и как на него реагируем, поддерживается различными фантазиями о природе самого вируса, о причинах его социального воздействия и т.д.
Уже тот факт, что Ковид чуть не застопорил мир в то время, когда от загрязнения окружающей среды, голода и тому подобного умирало гораздо больше людей, ясно указывает на это фантазматическое измерение. Мы склонны забывать, что есть люди – беженцы, жертвы гражданских войн, для кого пандемия Ковид – ничтожно малая беда.
Значит ли это, что надежды нет? Этьен Балибар написал против меня, также во время дебатов Летней школы Биркбека: “Идея о том, что только потому, что данный кризис – это “большой” кризис (с чем я бы согласился), то вся “борьбя” потенциально сливается в уникальное революционное движение (при условии, что мы достаточно громко кричим “Объединяйся! Объединяйся!”), поражает меня детской наивностью… ведь есть некоторое препятствие! Для начала люди должны выжить…”. Но я думаю, что что-то вроде новой формы коммунизма должно появиться именно тогда, когда мы хотим выжить!
Если последние несколько недель и продемонстрировали что-то, так это то, что глобальный капитализм не может сдержать кризис Ковид. Почему? Как отметил Тодд Макгован[2], капитализм в своей основе жертвенен. Вместо того, чтобы сразу же потреблять прибыль, мы должны ее реинвестировать, и полнота удовлетворения откладывается навсегда. В финале оперы Моцарта Дон Жуан бодро рапевает: “Giacché spendo i miei danari, io mi voglio divertir“. / Так как я трачу свои деньги свободно, я хочу, чтобы мне было весело. / Трудно представить себе более антикапиталистический девиз. Капиталист тратит свои деньги не для того, чтобы развлечься, а для того, чтобы получить больше денег. Однако это не переживается как жертва. Она скрыта: мы жертвуем сейчас ради последующей прибыли.
Во время пандемии COVID-19 проступила жертвенная истина капитализма. Каким образом? Нас открыто просят принести в жертву (часть) наших жизней, чтобы сохранить экономику – я имею в виду, как некоторые из сторонников Трампа прямо требовали, чтобы люди старше 60 лет приняли смерть, ради сохранения американского капиталистического образа жизни… Конечно, рабочие опасных профессий (шахтеры, сталелитейщики, китобои) веками рисковали своей жизнью, не говоря уже об ужасах колониализма, в результате которого было уничтожено до половины коренного населения.
Но теперь непосредственно риску подвержены не только бедняки. Сможет ли капитализм пережить этот сдвиг? Я думаю, что не сможет: он подрывает логику бесконечно откладывающегося наслаждения, которое позволяет ему функционировать.
Оборотная сторона непрерывного капиталистического движения по производства новых и новых объектов – это кучи бесполезных отходов, горы подержанных автомобилей, компьютеров и т.д., как, например, знаменитое кладбище самолетов в калифорнийской пустыне Мохаве. В этих постоянно растущих кучах дисфункциональных “вещей”, которые не могут не поразить нас своим бесполезным, бессмысленным присутствием, можно, как бы, увидеть приостановку капиталистического движения.
И разве что-то подобное не случилось со всеми нами, когда во время карантина наша общественная жизнь зашла в тупик? Мы наблюдали объекты повседневного использования – магазины, кафе, автобусы и поезда, самолеты – в состоянии покоя, закрытыми, лишенными своих функций. Разве это не своего рода эпохэ, которое случилось с нами в реальной жизни? Такие моменты должны заставить нас задуматься: действительно ли имеет смысл возвращать бесперебойное функционирование той же самой системы?
Однако истинное испытание – это не столько блокировка и изоляция. Оно начинается сейчас, когда наше общество снова начинает возвращаться к обычной жизни. Я уже сравнивал влияние пандемии Ковид на глобальный капиталистический порядок с приемом “разрыва сердца Five Point Palm ” из финальной сцены “Убить Билла – 2” Тарантино. Прием состоит из комбинации пяти ударов кончиками пальцев по пяти различным точкам на тела врага. Враг может продолжать жить и говорить, но только если не двигаться, однако после того, как он встанет и сделает пять шагов, его сердце лопнет… Разве не так пандемия Ковид повлияла на глобальный капитализм?
Блокировку и изоляцию относительно просто поддерживать, так как мы все понимаем, что это временная мера, подобная перерыву на обед. Тем не менее, по настоящему проблема вырастает перед нами только тогда, когда нам приходится изобретать новый способ жить, поскольку возврата к старой жизни уже не будет. Другими словами, именно сейчас наступают действительно трудные времена.
В еще неопубликованной статье “Настоящее время 2020” искусствовед Уильям Джон Томас Митчелл рассматривает время эпидемии через призму древнегреческой триады Кроноса, Эона и Кайроса. Кронос олицетворяет неумолимое линейное время, драматически ведущее к гибели всякого живого существа. Эон – бог кругового времени, времен года и цикла зодиака, змей с хвостом во рту и вечное возвращение. Кайрос имеет двойной аспект угрозы и обетования: в христианском богословии это момент рокового решения, момент, когда “новое приходит в мир”, как в рождении Христа.
Если мы не изобретем новый образ общественной жизни, то она станет не просто чуть хуже, чем раньше, а намного хуже. Опять же, моя гипотеза заключается в том, что пандемия Ковид провозглашает новую эпоху, в которой нам придется переосмыслить все, в том числе и что значит быть человеком, и наши действия должны следовать за мыслью. Может быть, сегодня нам стоит перевернуть 11 тезис Маркса о Фейербахе: в ХХ веке мы слишком быстро пытались изменить мир, и пришло время интерпретировать его по-новому.
Источник: The Philosophical Salon
[1] Я обязан этим наблюдением личному общению с Мэтью Флисфельдером.
[2] Из личного общения с Тоддом МакГованом.
