Как показало широко разошедшееся интервью Дианы Сойер с Брюсом Дженнером от 24 апреля, гендер продолжает оставаться одновременно высокоиндивидуализированным и высокорегулируемым – “беспокойным”, если воспользоваться прозорливым определением Джудит Батлер о квирах – предметом сложных упражнений в дисциплинарных моделях и освободительных нарративах, которые продолжают соблазнять и ускользать от чистого знания.
В попытке кратко осмыслить недавние медиации трансгендерных тел мы пригласили Пола Б. Пресьядо, автора книги “Тесто-маньяк: секс, наркотики и биополитика в эпоху фармакопорнографии” (2013) и куратора скандальной выставки MACBA “La bestia y el soberano” (“Тварь и суверен”), ответить на вопросы об интервью Дженнер. (В соответствии с его нынешней самоидентификацией, Дженнер упоминается в мужском роде).
Брюс Дженнер тщательно отделяет свою борьбу с гендерной идентичностью от борьбы с сексуальной ориентацией. Он также дал понять, что не считает себя “представителем” людей с трансгендерным опытом. Как вы думаете, где и как история “каминаута” Брюса Дженнера и то внимание, которое она привлекла, отражается на современном ландшафте политики в отношении гомосексуалов и транссексуалов?
Ажиотаж в СМИ вокруг трансгендерного каминаута Брюса Дженнера показывает, что мы погружены в бинарный гендерный режим, где возможность перемещения между гендерными конвенциями или вне их все еще рассматривается как политическая трансгрессия. Нам свойственно думать о медиа (включая социальные медиа) как о совокупности техник, которые служат целям нормализации, но они также могут быть критически переприсвоены ради целей сопротивления.
Дженнер пытается найти признание в господствующей форме публичной сферы, а это требует медианормализации. Именно поэтому он пытается добиться тактического признания себя в качестве “хорошего американского родителя”, пытаясь противостоять репрессивному трансфобному дискурсу. Транссексуальность угрожает устойчивости гетеросексуальной репродуктивной семьи, поэтому Дженнер вынужден представлять себя на публике как “асексуала” и говорить о благополучии своей семьи как о своей главной заботе.
Свободное использование сексуального тела трансгендерным субъектом представляет собой угрозу для гетеронормативного политического управления желанием. Этот режим всегда пытается поймать трансгендерного субъекта в рамках своей бинарной сексуальной экономии, в идеале как гетеросексуального – поскольку трансгендерный субъект нарушает саму возможность этого нормативного разделения.
Этот субъект не только нарушает натурализованную репрезентацию тела в рамках визуальной эпистемологии сексуальных различий (как совокупность визуальных знаков), но и его публичный гендерный перформанс – достаточно посмотреть на все эти безумные твиты по поводу платья Дженнер, как будто платье подобно “технологии” террористов, когда его использует тело, которому мужской пол был присвоен при рождении!
Цитируя теорию демократического представительства Жака Рансьера, я думаю, что нам нужно “изобрести новую сцену высказывания”. Нам необходимо радикально реорганизовать поле признания гендера в публичной сфере.
Как вы думаете, как прежний образ Дженнера как образца мужественности эпохи холодной войны – “величайшего в мире спортсмена”, второе публичное лицо хлопьев “Завтрак чемпиона” – пересекается с его нынешним статусом “самого известного открытого трансгендера в Америке”?
Существует дискурсивная традиция, которая представляет трансгендерного субъекта М-Ж как человека, который меняет суверенную форму мужественности (часто представленную спортсменами или военными) на женскую медиаикону, как будто оба конца гендерной бинарности должны быть подчеркнуты, чтобы сделать переход частью героического поступка.
Таким образом, если возможность перехода может поставить под вопрос бинарную логику, то акт идеального воплощения крайностей позволяет окончательно натурализовать мужскую и женскую позиции. Это случай Брюса Дженнера, а также других примеров из ХХ века, начиная с Кристины Йоргенсен в 1950-х годах (о ее переходе рассказывали как о превращении бывшего американского солдата в “белокурую красавицу”) и теннисистки Рене Ричардс в 1970-х годах.
Как Дженнер делает “беспокойным” или воплощает то, что вы назвали политикой и трудом фармакопорнографической эпохи? Является ли его интервью Дайане Сойер квинтэссенцией современных техник работы с телом? Можем ли мы здесь проследить некую традицию, начиная с шумихи, вызванной гендерным переходом Кристины Йоргенсен шестьдесят с лишним лет назад?
Я представляю транзит от дисциплинарного биополитического режима XIX века (в котором были изобретены понятия гетеросексуальности и гомосексуальности) к фармакопорнографическому режиму, возникающему после Второй мировой войны (в котором были изобретены такие понятия, как гендер, трансгендерность и интерсексуальность), как сдвиг в “аппаратах верификации” Фуко, или, говоря терминами Делеза и Гваттари, в “машинах семиотизации” – производства смысла.
Если раньше главными аппаратами верификации были наука и закон, то теперь рынок и СМИ стали новыми машинами семиотизации. Это не означает, что наука и право потеряли всякую интерпелляционную силу, но скорее то, что эта перформативная сила теперь артикулирована с новыми технологиями производства субъективности.
Как и в случае с Йоргенсен, которая в 1952 году стала одной из самых часто фотографируемых женщин Америки, сравнимой только с Мэрилин Монро, публичная трансгендерная кампания Дженнер показывает, что производство “правды” о гендере стало делом медиаменеджмента.
Сейчас мы находимся в сфере фармакопорнографического производства гендера: гендер конструируется как с помощью биотехнологий (таких как гормоны или хирургия), так и с помощью мультимедийных технологий. Другими словами, гендер не существует до его мультимедийного отображения. Именно через раскрытие и репрезентацию в СМИ создается истина о гендере Дженнер.
Именно поэтому интервью в прайм-тайм имеет такое же значение, что и операция или гормоны. Встречу Дианы Сойер с Дженнер можно рассматривать как операцию по смене пола посредством СМИ. Этот акт политической смены пола происходит не в клинике или в суде, а на телевизионной сцене и через отклики в социальных сетях.
Интервью Дженнер объединяет множество исторических нарративов: с одной стороны, риторика правового и медицинского признания (которая уже работала в XIX веке; см. случай Эркулина Барбена, описанный Фуко в 1980 году) теперь инсценируется в рамках телевизионного интервью. С другой стороны, коды фрик-шоу переводятся на язык интимного разговора “тет-а-тет” (который смотрят миллионы зрителей) между двумя женщинами.
Не существует линейной зависимости между укреплением гражданских прав трансгендеров и появлением более высокой степени транс-видимости в главных СМИ. Появление Дженнер на первых страницах журналов и на ТВ в прайм-тайм – это парадоксальное политическое перемещение.
Это одновременно и стратегический шаг к признанию, и процесс наблюдения за СМИ и гендерным контролем. Тем не менее, именно в этих узких нормативных рамках Дженнер должен договариваться о своей новой идентичности, пытаясь трансформировать отвращение в политическую активность.
Мы можем видеть, что гендерные технологии, которые производят трансформацию Дженнер, являются теми же самыми, которые использовали большинство “цис”-гетеросексуальных женщин на Западе – по крайней мере, после 1950-х годов: гормоны (например, таблетки), макияж, внешность, иногда хирургия. Разница лишь в том, что трансгендерные тела еще не полностью признаны в качестве политических субъектов в рамках бинарного гендерного режима.
Мы можем сравнить наш гендерный режим с ортодоксальным теологическим режимом, в котором идея Бога не может быть поставлена под сомнение. В нашем современном высокотехнологичном обществе ставить под сомнение бинарную гендерную норму – это ересь. Тела гендерквиров – это новые еретики.
Источник: ARTFORUM
