Влияет ли язык на образ мышления, если не на мышление как таковое?
Какие ассоциации (обращаемся к русскоязычной аудитории) у вас вызывают слова: «чертовщина» (на украинском «чортiвня», пример не совсем релевантный), «бесовщина», «коммунарщина», «сталинщина», «ленинщина», «либеральщина», «ежовщина» (попробуйте продолжить ряд самостоятельно). А какие ассоциации вызывают слова «сатанизм», «коммунизм», «сталинизм», «ленинизм», «либерализм»?
В первом случае напрашивается явное отвращение, представляется что-то нехорошее, что-то даже пугающее (даже если вы точно и не понимаете значение термина). Что-то, с чем не хочется даже связываться – оно даже «шипит». Во втором случае, даже если вы понимаете значение, вы отдаете понятию, определяемому данным термином, некоторый оттенок претензии на что-то существенное, важное, значимое – и даже можете придать такому термину идеологическую составляющую. Мало того, с каким-нибудь «-измом» даже можно поэкспериментировать – а вдруг он не такой страшный? «Бесовщина» – какая-то вакханалия чертей, а вот «сатанизм» – звучит гордо, а вдруг у них там высокая идея или увлекательные обряды?
Так происходит – на уровне языка – разрыв с реальностью. Латинский суффикс «-изм» отвлекает, придавая лоск и претензию на истину самым страшным явлениям, которые, казалось бы, крайне нежелательно воспроизводить, и которые, на самом деле, ничего отдельно стоящего из себя не представляют. Возможен ли сталинизм без ленинизма? Очень вероятно, что нет.
В литературе, изданной в советский период, слово «сталинщина» не встретить. В зарубежной – конечно, есть: например, этим понятием оперирует Б.Г. Бажанов («Воспоминания бывшего секретаря Сталина»). Это явление, пустое по своему смыслу, не наполненное ничем, кроме людских страданий и сталиноцентризма, даже не идеология, низменно, на протяжении всех 90-х и 2000-х годов, именуется «сталинизмом» (сначала в негативном, а постепенно и в позитивном ключе). Растет число сталинистов, уже не ограничивающихся маргинальными полосами газеты «Завтра», и под занавес Сталин пробивается вперед в конкурсе «Имя России» (конец 2000-х).
Я не припомню никакое явление, обозначенное термином с суффиксом «-щин-», увозымевшее тот же успех, что и сталинщина. Ни хованщина (стрелецкое восстание конца XVII века, ни пугачевщина (крестьянское восстание времен Екатерины II), ни распутинщина не добились никакого успеха в симпатиях широких масс. Именуя режим личной власти Владимира Путина «путинизмом», мы рискуем оказаться в той же ловушке, что и со сталинщиной: придаем легитимность, блеск и даже какой-то смысл.
Явление, даже не будучи идеологией, снова получает возможность приобрести претензию на возможность таковой стать. Просто из-за лингвистического казуса. Журналисты, политики, политологи, оппоненты долгие годы употребляли этот термин; а за счет столь частого употребления перешли и к наполнению каким-то значением самого понятия. Искусственно наполненный значением, термин начал жить – и возможно, проживет еще долгие годы после Путина.
У явления, именуемого «путинщина», очень мало шансов получить положительный отклик в общественном бессознательном. Каждый раз, когда мы употребляем слово «путинизм», на девять отвращений обязательно найдется один сочувствующий за счет благозвучности самого термина – обратная ситуация тоже возможна. Не нужно создавать культ личности и выполнять работу пропагандистов. Путинщина, а не путинизм.
Автор: Кирилл Ростовский
Источник тут
