В своем эссе Contra-Internet художник Зак Блас критикует неолиберальный интернет GAFAM (Google, Amazon, Facebook, Apple, Microsoft) и предлагает ему альтернативу — систему параузлов, состоящую из разнородных систем шифрования и даркнетов.
Текст перевела Александра Сазонова. Отредактировали Иван Стрельцов и Мария Королева.
1. Убийство интернета
28 января 2011 года, всего через несколько дней после того, как в Египте протестующие потребовали отставки тогдашнего президента Хосни Мубарака, власти страны отрезали жителям доступ к интернету. Этот инициированный государством запрет вошел в историю как выключение «рубильника» интернета. Целью египетских властей было помешать протестующим координировать свои действия, а также предотвратить распространение любой массовой информации о восстании, особенно за пределами страны. Интересно, что эта «смерть» длилась всего пять дней, доступ в интернет был вскоре восстановлен.
Точнее, срабатывание рубильника вылилось в целый ряд политических требований и технических операций. Египетским интернет-провайдерам, таким как Telecom Egypt, Raya и Link Egypt, приказали прекратить услуги маршрутизации, что сделало невозможным подключение к сети через эти крупные компании. Второй мишенью стали оптоволоконные кабели, поскольку те немногие кабели, что соединяли Египет с международным интернет-трафиком, принадлежали властям.
В результате, 88% интернет-соединений в Египте было приостановлено за считанные часы. Примечательно, что единственным провайдером, который продолжил работать в тот период, был Noor Data Network, используемый Египетской фондовой биржей.
Что же такое «убийство интернета»?[1] Чтобы найти физическое место, где был убит египетский интернет, мы отправимся в Telecom Egypt Building, по адресу улица Рамзес, 26 в Каире, всего в четырех километрах от площади Тахрир, где находится главная точка соединения оптоволоконных кабелей, ведущих в Египет. Но как можно убить техническую инфраструктуру? И может ли техническая инфраструктура погибнуть смертью храбрых, как 800 человек, убитые во время восстания? Если интернет действительно умер, то затем он был «воскрешен», в то время как протестующие остались мертвы.
Значит ли это, что интернет стал нежитью вроде зомби? Рассматривать запрет доступа в интернет как убийство — значит подчеркнуть, что это действие подразумевает потенциально тяжелую потерю или нарушает международные законы о правах человека, как заявляет ООН [2]. С другой стороны, это сбивает с толку. Ведь если интернет был убит египетским правительством, то предполагается, что интернет был на стороне революционеров; однако инфраструктура интернета полностью контролируется государством.
Если интернет действительно был убит в Египте, это можно считать одновременным убийством и самоубийством. Другими словами, это действие было попыткой подавить революцию, но властям не удалось увидеть потенциал для политической борьбы после смерти интернета, словно стремление к политическим переменам может сохраняться лишь внутри телекоммуникации.
Но Египет — не единственный пример. Пока короткая история интернета ждёт своего рассказчика, и речь не о его вкладе в глобализацию, но о политической блокаде и безвыходности; не о тотальной плоскостности, глобальных деревнях и связности, но о внезапных разрывах, тупиках и бэкдорах [намеренный дефект алгоритма, позволяющий получить доступ к данным]. Это история того, как интернет перестает существовать.
В 2007 году, во время Шафрановой революции в Мьянме, интернет был заблокирован во всей стране. В 2014 году в ответ на протесты в стамбульском парке Гези, премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган запретил доступ в Твиттер. С 2014 года иракские власти также регулярно отключали интернет, как и правительство Непала, блокировавшее доступ в глобальную сеть с 2005 года. Граждане КНДР практически не имеют доступа в интернет, вместо этого используя внутреннюю сеть под названием «Кванмён».
Веб-сайты регулярно фильтруются и цензурируются не только в Китае через так называемый Великий китайский файрвол, но также во множестве европейских стран, таких как Великобритания. В США доступ в интернет никогда не ограничивался, но глобальная сеть породилась и выкристаллизировалась из экстремистского государства надзора.
В 1994 году тогдашний вице-президент США Эл Гор предсказал, что зарождавшаяся Глобальная Информационная Инфраструктура будет распространять представительную демократию по всему миру. И посмотрите, что происходит сейчас: в ноябре 2015 года, во время предвыборного ралли в Южной Каролине, кандидат от Республиканской партии Дональд Трамп призвал «закрыть этот интернет», чтобы ограничить попытки террористической организации ИГИЛ (запрещена на территории РФ) вербовать наемников в сети[3].
Призыв Трампа к закрытию интернета подтверждает, что убийство интернета может происходить не только в странах, считающихся тоталитарными, но что-то к нему располагает и в западных демократических государствах. В США смерть интернета — это преобразование сетевой инфраструктуры в удобное место для накопления капитала и государственного контроля. Народные массы разбивают лагеря на городских тротуарах напротив магазинов Apple и Walmart, в ажиотаже ожидания новейших сетевых товаров, чьи блестящие черные поверхности скрывают алгоритмические ухищрения властей.
В интернете свободу слова, которой так боится Трамп, контролирует растущая рабочая сила, управляющая контентом, действующая в соответствии с тайными сводами правил, и блокировка ею загрузок напоминает нам, что YouTube и Facebook никогда не были свободными агорами. Если можно так выразиться, у руля стоит пользователь интернета, биополитический субъект, созданный корпорациями, растерянный, но привыкший к своей субъективности, которая жаждет никогда не заканчивающихся новостных лент, кликбейтов, которые всегда требуют еще один клик, и генераторов контента, преумножающих вкладки, пока компьютер не зависнет. Каково же исторически обусловленное настоящее интернета?
Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны сначала сделать простое наблюдение: вопреки убеждению теоретика медиа Маршалла МакЛюэна о том, что СМИ — это продолжение человека, интернет как парадигматический пример средства массовой информации стал продолжением контроля.
2. Исчезновение интернета
В 2015 году на Всемирном экономическом форуме в Давосе, глава совета директоров и бывший генеральный директор Google, Эрик Шмидт, пообещал, что «интернет сольется с нашим окружением»[4]. В чем же разница между убийством и исчезновением интернета? Шмидт подчеркивает, что «будет так много IP-адресов… так много устройств, датчиков, вещей, которые вы носите, вещей, с которыми вы взаимодействуете, что вы даже не будете его ощущать. Он будет постоянной частью вашего присутствия»[5].
Исчезновение в этом контексте — противоположность отключению интернета. Это своего рода исключение возможности убийства, гарантия полного внедрения, единства и распространения. Заставить интернет исчезнуть — значит растворить его инфраструктуру в материальности современной жизни. Интернет = новый химический элемент. Глаз, который всегда оснащен Google Glass. Поверхность, интерактивность которой никогда не нарушается.
Прозрачный город, где ваши личные данные являются вратами в мир культуры и развлечений. Облако, которое помогает телу, прекращающему производить данные, возможно, лишь после смерти. Можете не сомневаться: исчезновение интернета — это появление интернета вещей, обещания встроить все объекты и существ в онтологическую сеть.
Разумеется, исчезновение интернета также отражает усугубление неолиберализма, в котором мы живем. Современную власть можно сравнить с прогнившией ризомой, поскольку сети, считавшиеся бессмертными, породили поток быстрых течений контроля и управления протоколами, в которых все живое объединено в сеть, управляется и программируется. Интернет исчезает в корпоративной хватке Кремниевой долины, превращаясь в новейший инструмент беспрерывного глобального надзора, о чем свидетельствуют данные Агентства Национальной Безопасности США и Центра Правительственной связи в Великобритании.
И пока интернет исчезает в плавучих дата-центрах у берегов Калифорнии, он возрождается как электронный мусор Запада, выбрасываемый по всему глобальному Югу. Исчезновение интернета, предсказанное Шмидтом, остается на техническом уровне и не включает тот факт, что интернет исчезает и внутри нас, становясь способом субъективации, набором ощущений, чувством тоски, человеческим существованием, метанарративом.
Из этого вихря убийств и исчезновений возникает определение интернета, выходящее за пределы его технической инфраструктуры: интернет как обобщенное социокультурное состояние. Как и капитализм, интернет стал существовать как единое целое, без внешнего, без альтернативы, без конца. Это вызывает вопрос, который однажды задал Джулиан Ассанж: является ли будущее интернета будущим мира?
Если интернет растворится в мире, а мир станет глобальным отоображением интернета, значит ли это, что для устранения такой телеологической траектории нужно мыслить за пределами мира? И если Эрик Шмидт способен мыслить за пределами интернета, почему мы не можем этого сделать?
Это и есть задача, которую я ставлю перед собой: дискурсивно и практически трансформировать «интернет», чтобы найти потенциальные возможности воинственной альтернативы тому, чем он стал. Я обращаюсь к моим наставникам в политике меньшинств, в частности к квирам и феминисткам, потому что борьба за альтернативу доминированию и контролю имеет первостепенное значение.
3. Посткапиталистическая политика
В 1996 году, теоретик (и) Дж. К. Гибсон-Грэм [псевдоним, принадлежащий экономисткам Джули Грэм и Кэтрин Гибсон] опубликовали работу «Конец капитализма (каким мы его знали)», в которой они представили впервые отчетливо феминистский взгляд на политику посткапитализма. Отчасти, Гибсон-Грэм направили свою критику на философов марксизма, по большей части мужчин, которые считали, что у капитализма нет внешнего. Согласно Гибсон-Грэм, этот аргумент любопытным образом сводит на нет любой антикапиталистический проект, включая сам декларируемый марксизм!
В противопоставление этому однобокому взгляду, Гибсон-Грэм показывают нам процветающие экономические альтернативы, существующие в рамках капитализма, ложно представляющегося целостным. Для Гибсон-Грэм, «посткапиталистический» относится не к периоду после тотализации капитализма, но скорее к экономическим альтернативам, действующим внутри капитализма [6]. Они используют такие слова, как «капиталоцентрический», критикуя левых за неспособность думать вне или за пределами капитализма. Перейдя от мысли о целом к мысли о возможности, Гибсон-Грэм совершают столь необходимое вмешательство в антикапиталистскую политику.
Что может стать мыслимым, если мы будем взаимодействовать с интернетом через посткапиталистическую политику? Что станет возможным, если критика Гибсон-Грэм будет направлена на интернет как на обобщенную и гегемонную форму современной жизни? В этом случае возникнет совершенно другое понятие «постинтернета», которое будет применяться к сетевым альтернативам, таким, как ячеистые сети, и криптографическим методам, укоренившимся в структуре глобальной сети.
Наследующий этому понятию словарь пост-интернета подтверждает, начиная со слова «интернетоцентричный», невозможность мыслить вне или за пределами глобальной сети. Для примера возьмём предложение: «Зак борется со своей интернетоцентричностью несмотря на то, что ищет политический горизонт за пределами интернета».
4. Контрасексуальность
В своем «Манифесте контрасексуальности» (2001) Поль Пресьядо формулирует квир-концепт «контрасексуальности». Описанная как отказ от сексуальных норм, контрасексуальность запрещает любое выражение сексуальности как природного. И действительно, произнося это слово, вы высказываетесь «против сексуальности», то есть против понимания сексуальности, созданного доминирующими и гегемоннымии силами.
Тело и сексуальность — это поля сражения за власть и политическое. Действовать контрасексуально — значит перформативно и извращенно создать контраудовольствия в теле, в свою очередь порождая утопический горизонт политической трансформации. Контрасексуальность — это одновременно и отказ, и создание альтернативы. Как тогда мы можем практиковать политику «контраинтернета»?
Пресьядо объясняет, что контрасексуальность можно практиковать через «дилдотектонику», «экспериментальную контранауку» дилдо[7], выбранного в качестве контрасексуальной формы, потому что оно одновременно является внешним по отношению к телу и отрицает установку, согласно которой тело — обобщенная гетеросексуальная единица. Пресьядо заявляет, что тело может быть полностью картировано как дилдо, что предполагает, что оно может быть трансформировано и в чистую контрасексуальность.
Тело как фаллоимитатор сексуально денатурализировано, реорганизовано, превращено в трансгрессивный протез. Примечательно, что дилдо не сводит тело к фаллосу, так как для Пресьядо оно не является символом патриархата. Поэтому пенис можно считать мясным дилдо, но дилдо никогда не пластиковый пенис. Как видно из рисунков Пресьядо, контрасексуальный дилдо — это схема, которая при экспериментировании раскрывает потенциал сексуальности за пределами гетеронормативности и фаллоцентричности. Пресьядо даже предлагает нам набор упражнений в «дилдотопии», таких как изображение дилдо на руке и мастурбация ею наподобие игры на скрипке.
Какова дилдотектоника интернета? Иными словами, если дилдо — адекватная форма для разоблачения норм и конструктов сексуальности, то что является формой, подходящей для раскрытия интернета как целого? Первоначальным, хоть и недостаточно глубоким ответом могла бы стать «сеть». Возможно, интернет состоит из сетей, но сеть не обязательно является интернетом. Тем не менее, в наши дни сеть связывает жизнь с доминирующими формами власти и контроля. И так же, как форма дилдо является внешней по отношению к телу, возможно, форма контраинтернета должна быть внешней по отношению к интернету, быть чем-то иным, нежели сеть. Что же может существовать за пределами сетей?
5. Параузлы
В главе «Внешнее сетей как способ поведения в мире» книги «Вне сети» (2013) Улисес Али Мехиас вводит термин «параузел», который осмысляет все, что не является конфигурацией сети или является ее альтернативой. Параузел — противоядие от «узлоцентризма», который, согласно Мехиасу, является доминантной моделью организации и построения всего общественного. Как и в нейронауке откуда понятие происходит, параузел — это пространство, которое обходят нейронные сети, это негативное пространство сетей, шум между узлами и границами. Это пространство, «лежащее за пределами топологических и концептуальных границ узла»[8].
Рассмотрим эту основополагающую схему сетей, созданную инженером Полом Бэраном. Диаграмма представляет собой распределенную сеть, которую часто используют, чтобы объяснить работу интернета, где любой узел может быть соединен с любым другим узлом. На схеме пространство параузла выделено. Хотя оно и ограничено узлами и границами, оно не является частью этой архитектуры. Мы должны присмотреться к этому пустому белому пространству. Мы увидим, что параузел определенно разграничивает «до», «после» и «за пределами» сетей. И поскольку его форма многозначна, его стоит рассматривать скорее как набор дилдо для интернета, а не как одно дилдо.
В недавней беседе с Дэвидом М. Бэрри, Александр Р. Гэллоуэй оспорил сокрушительную целостность узлоцентричных мыслей, затмевающих параузловые:
«Сегодня мы попали в ловушку своего рода “сетевого” или “сетчатого” пессимизма… Сетчатый пессимизм утверждает, по сути, что у нас нет спасения от оков сети. Нет способа мыслить внутри, через или запределами сетей, кроме как с точки зрения самих сетей… У нас есть новый метанарратив, который нас направляет… Не предлагая альтернативы сетевой форме, сетчатый пессимизм глубоко циничен, потому что он исключает любую форму утопического мышления, которое может повлечь за собой возникновение альтернативы нашим многочисленным всепроникающим и агрессивным сетям»[9].
Сетчатый пессимизм Гэллоуэя дестабилизирует узлы и границы сети. То, что когда-то было прямыми линиями и твердыми точками, превращается в трещины и расколы. Сила внешнего открывает выход к параузлу, знаменующему собой начало политики контра-интернета.
6. Антисеть
Я бы хотел завершить эту статью, упомянув другой пример прекращения существования интернета. Во время продемократических протестов в Гонконге в 2014 году, демонстранты, обеспокоенные тем, что китайское правительство может следить за ними или отключить интернет, нашли альтернативную сетевую платформу. Они использовали приложение для смартфонов FireChat, использующее ячеистую сеть и позволяющее создавать автономные сети без подключения к Wi-Fi. Таким образом, протестующие объединялись в сети, не выходя в интернет. Хотя FireChat и не вырывается из сетевой формы в пространство параузлов, он создает антисети или сетевые альтернативы нежити всемирной паутины. Обнадеживает, что это не единственный пример подобной деятельности: ячеистые сети использовались также в Нью-Йорке, во время «Окупай Уолл-Стрит», а также в Детройте, на Тайване и в Ираке. Эти примеры демонстрируют зарождение сетей активизма, целью которого является указать на недостатки интернета как политической перспективы, а также предложить утопический проблеск нового типа сети. Можно сказать, что подобные действия показывают нам, причем удивительным образом, конец интернета (каким мы его знали).
Но конец интернета — это начало параузла. Параузел — это горизонт, место будущности, к которому движутся практики контраинтернета. В качестве контраинфраструктурной и теоретической модели параузел предлагает две тактики: практический поиск антисетей, не являющийся ни убийством, ни исчезновением, но будущим всеобщим достоянием, и интеллектуальную задачу, заключающаяся в том, чтобы сделать мыслимым то, что находится не только вне интернета, но также за пределами границ сети как формы.
Как сказали бы сапатисты, давайте приблизимся к интернету со скоростью мечты.
×
Это эссе было изначально заказано Rhizome в качестве лекции-перформанса, премьера которой состоялась в апреле 2016 в Whitechapel Gallery (Лондон) в рамках выставки «Электронный Суперхайвей». Предыдущая часть этого эссе, под названием «Эстетика контра-интернета», была опубликована в книге «Вы здесь: искусство после интернета», под редакцией Омара Холейфа (издательство Cornerhouse, 2013 год).
Зак Блас — художник и писатель, работающий с технологиями и политикой меньшинств. На данный момент он является лектором на кафедре Визуальной культуры в Голдсмитском колледже Лондонскго Университета. Выставки и лекции Бласа проходили в различных странах последние на момент выхода статьи состоялись в лондонской галерее Уайтчепел, в центре Искусств и медиатехнологий ZKM, (Карлсруэ, Германия); в институте Современного искусства в Лондоне; e-flux (Нью-Йорк, США); институте Современного искусства в Брисбене, в Австралии); Новом музее современного искусства (Нью-Йорк), Университетском Музее Современного Искусства (Мехико, Мексика), а также на берлинской Transmediale. Среди его резиденций — Eyebeam (Нью-Йорк), The Moving Museum (Стамбул), The Banff Centre и Delfina Foundation (Лондон).
[1] — Хито Штейерль исследовала смерть интернета в эссе «Слишком много мира. Не умер ли интернет?» e-flux #49. (Ноябрь 2013) Эссе Штейерль начинается «Не умер ли уже интернет?» Это не метафорический вопрос. Дело не в том, что интернет плохо работает, бесполезен или вышел из моды, а в том, что случилось с интернетом, когда он перестал быть возможностью. Вопрос буквальный: мертв ли он, как умер и не убил ли его кто-нибудь.
[2] — Смотрите «Совместную декларацию о свободе выражения мнения и противодействии насильственному экстремизму», подготовленную верховным комиссаром ООН по правам человека за 2015 год
[3] — Сэм Фризелл «Дональд Трамп хочет перекрыть части интернета» Time 15 декабря 2015 года.
[4] — Дейв Смит «Глава совета директоров Google: «Интернет исчезнет» Business Insider 25 января 2015 года.
[5] — Там же.
[6] — J.K. Gibson-Graham, The End of Capitalism (As We Knew It) (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2006), 6.
[7] — Поль-Беатрис Пресьядо «Манифест контрасексуальности». Русский перевод Елены Чернышова доступен на sygma.
[8] — Ulises Ali Mejias, Off the Network: Distrupting the Digital World (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2013), 153.
[9] — David M. Berry and Alexander R. Galloway, “A Network is a Network is a Network: Reflections on the Computational and the Societies of Control,” Theory, Culture & Society, 2015: 7
Текст перевела Александра Сазонова. Отредактировали Иван Стрельцов и Мария Королева.
Источник: Сигма
