Пандемия коронавируса создает визуальную диаграмму нашего социального взаимодействия – физического контакта и отношений, которые мы имеем друг с другом, нашего окружения, нашего передвижения, использования нами объектов и инфраструктуры.
Для того чтобы составить карту и смоделировать распространение вируса, нам сначала нужно было понять как сделать модель жизни на уровне индивидуумов и популяции. Поэтому, помимо отслеживания сигналов – наблюдения за персональными устройствами – одним из самых полезных инструментов сейчас являются алгоритмы “распознавания паттернов”.
Эта форма вычислений ориентирована как назад, так и вперед во времени. Аппарат управления, таким образом, объединяет наблюдение – за выполненными действиями и местами, которые мы посетили – с моделированием – математическим описанием возможных будущих. Эта картография не только того, где мы были и с кем мы были рядом, но и того, куда мы можем отправиться в будущем и с кем, расширяется с каждым шагом.
Анализ привычек в сочетании с прогнозированием реакции на изменяющуюся ситуацию составляет коллективный и персональный ландшафт риска. Этот способ надзора направлен на формирование представления и предсказание события заражения, которое возможно произойдет в будущем.
Моделирование, которое применяется при анализе распространения вируса, основано не только на поведении вирусных форм жизни (по отношению к климатическим условиям и некоторым химическим препаратам, например), но и на поведении человека – циркуляции популяций в пространстве и их реакции на инструкции, ограничения, советы, увещевания, а также на том, как поведение модулируется с помощью подобных интервенций. Вирус делает видимой вирусно-человеческую алгоритмическую среду. Или можно сказать, что пандемия в определенной степени является информационной системой, которая является как физической, так и алгоритмической.
Такие методы анализа закономерностей были впервые применены в военных целях для подготовки “фирменных” ударов с использованием беспилотных летательных аппаратов. Они основывались на прогностическом распознавании паттернов поведения лиц, подозреваемыми ЦРУ в том, что они представляют “неминуемую опасность” на афгано-пакистанской границе, или израильскими ВВС в Газе. Анализ зависел от характера связей между одними людьми и другими, а также между людьми и объектами – виртуальными или физическими – или дорогами. Таким образом, если кто-то едет по определенной дороге в определенном направлении с другим конкретным человеком после посещения определенного медресе, то, скажем, они могут быть расценены как неминуемая угроза и как объект для атаки. Этих людей казнили (внесудебно) не за то, что они сделали, а за то, что они могли или станут делать в будущем. Неудивительно, что некоторые из этих компаний, занимающихся вопросами безопасности и военного наблюдения, извлекают выгоду из нынешнего вирусного кризиса. Паникующая общественность придает этим инструментам легитимность, позволяя им войти в нашу повседневную жизнь так, как это казалось невообразимым всего несколько месяцев назад.
Итак, то, что уже прошло обкатку в экспериментах на переднем краю войны с террором, в этих “зонах чрезвычайного положения”, сейчас появляется в контексте чрезвычайного положения, вызванного пандемией. Фронт, таким образом, вернулся домой, хотя и очень окольными путями. Этот процесс напоминает то, что Ханна Арендт назвала “колониальным бумерангом”, когда фронтовые условия и эксперименты возвращаются домой.
Если брать контекст шире, то старые системы охраны правопорядка и наблюдения были задачей для архитекторов и прочих проектировщиков и планировщиков публичных пространств, домов, дорог, городов. Они надзирали над прокладкой улиц, организацией (или блокированием) движения, строительством перекрестков и стен, будь то на отдельных улицах или на широких городских пространствах. В истории урбанизма пандемии чумы и прочие эпидемии почти всегда приводили к фазовому переходу в развитии городских форм, начиная с изобретения гетто в начале XVI века в Венеции, использовавшегося как способ сдерживания мнимого распространения черной смерти евреями, и заканчивая появлением самого государства модерна и победой идеи тотализирующего режима разделения и сегрегации ткани человеческой жизни. Расистское воображение всегда склонялось ассоциировать вирусную инфекцию с контролем миграции. Обеспокоенность по поводу тропических инфекций в XIX и XX веках отчасти придала этой идее дальнейшее развитие, что привело к появлению модернизма и возведению все более изолированных зданий на ландшафтах.
В широком смысле история архитектуры является попыткой контролировать заражение и охранять свои более или менее тонкие расовые различия. Всякий раз, когда появлялась новая эпидемия, инструменты для работы с пространством, разработанные для того, чтобы сдержать ее, имели тенденцию сохраняться, задерживаться, обусловливая последующий государственный контроль. Когда чрезвычайная ситуация утихает, именно его призрак или страх перед его возвращением регулирует трансформацию пространственно-временных структур и систем контроля. Никогда не было полного возвращения к “прежней норме” и ее нормативным ориентирам. Не будем забывать и о том, что долгая история городской полиции связана не с преступностью, а с борьбой с эпидемиями и ее связью с социальными взаимодействиями. Однако сейчас мы видим новые формы управления пространством, которые были взяты на вооружение через связь между алгоритмами и средствами контроля границ, которые сейчас существуют в масштабах государств, улиц и домов.
Наша задача как критических картографов – понять, каким образом эта диаграмма картируется, понять, что работает в этой меняющейся пространственной логике, и противостоять протоколам, которые принимаются сейчас, практически без сопротивления и тщательного изучения. Наша задача – разоблачить их линии сегментации и предложить, как может выглядеть свобода после вируса.
Источник: LARB
