Привычный нам мир повсюду раскалывается надвое. Каждая половина в свою очередь тоже надвое и так без конца. Вся земля, как живая клетка, пока неясно – то ли гниет, то ли делится. Начала и концы встречаются и слипаются. Апокалипсис и младенчество лицом к лицу. Фашизм наступает, как политический труп, упрямо делая последние шаги перед падением. Иногда мертвец принимает вид голого белого парня с рогами на макушке, иногда — итальянской бизнес-леди или мумии неокон-феминистского движения национальной безопасности; иногда говорит по-английски, иногда по-русски, но всегда на абстрактном языке рынка.
По обе стороны линии разлома все бегут в противоположных, иногда неразличимых направлениях. Есть ноги, которые несутся в сторону бездны шестого вымирания. И руки, которые цепляются за надежду. С одной стороны, вся вселенная замыкается в себе: прошлое бесконечно повторяется. Акционеры на крэке достают свои акции из колониальной грязи и в последний раз промывают их бензином и кровью. Шум газов, вырывающихся из трубы, — грустный саундтрек. Везде я жду путников, которые никогда не придут. А тем временем недалеко то, что казалось невозможным, уже происходит и открывается неизведанному. Апатриды поднимаются и говорят. Так обстоит дело в Мексике и в Индии, в Чили и в Уганде. Здесь ты действуешь и живешь. Здесь начинается любовь.
Запрещенные электронные сигналы записывают ваши действия и доводят их до меня. Смартфоны — это могилы, но также и эфемерные двери: приложения — это нанятые на временную работу курьеры GAFA[1], но которые осмеливаются показать средний палец патриархальному государству. Таким я вижу тебя, как будто ты рядом со мной, стоишь на моем экране на краю истории. Я вижу, как ты берешь свои волосы в руки, поднимая их вверх, как будто это полощущееся на ветру знамя. А потом обрезаешь. Время, когда нужно было скрывать менструальную кровь, слюну, секс, ярость, волосы, любовь – ушло.
Пряди волос, черные и белые, теперь падают тебе на плечи. Ничего более брутального и радостного я не видел с тех пор, как чилийцы противостояли насильникам своими кричалками. Твой бритый череп — это обнаженный манифест: генеалогия неизведанных точек связывает панков 70-х и бритых лесбиянок 80-х с твоим бунтом. Твои падающие волосы — небинарное заявление об антипатриархальном неверии. Кто бы мог подумать, что твои волосы сильнее власти. Слова и ножницы — чудесное оружие. Тебе тридцать три. Тебе тринадцать. Тебе шестьдесят три. Сейчас 3000 год. Неважно курд ты или иранец. Родился ли ты Версале или в Гане. Если ножницами можно подстричь волосы, они также могут разрезать натурализованную политическую идентичность. А вот и новый транс-Интернационал: свобода, а не идентичность, это то, что остается, когда сброшены вуали и острижены волосы. Эта стрижка — теория и практика в одном жесте.
На другой отвесной зоне я вижу и вас на улицах Москвы, дезертировавших из армии, отказывающихся верить в миф о природном враге и убивать, рискуя тюрьмой, пытками или смертью. Сказать «нет» сейчас лучше, чем ПТСР навсегда. Я вижу, как вы заявляете право на улицу, высказываетесь, отрицаете тюрьму и институционализированную жизнь, бежите от расистской опеки, отказываетесь от петли углеродной энергии, покидаете гетеропатриархальную бинарную жизнь. В своих руках вы не несете ничего, кроме вещей будущего. Сецессия. Выведение. Разрез.
Чудесные или сверхъестественные вещи не так редки, как мы думаем; скорее, мы должны сказать, что они происходят тайно. Я знаю: мы живем в чертовски прекрасное время. И я влюбляюсь в тебя. Любовь — это процесс, воздействующий на субъективность, разотождествляя ее, расширяя или изменяя границы того, что мы считали своей собственной идентичностью. La mañana es Clara. Les soirées sont bleues. Si la nuit est rouge. La révolution — это ты.
Я влюбляюсь в тебя прямо посреди смены парадигмы. Пока не пойму, что смена парадигмы — это ты. Нельзя отказаться от такой любви. Ты пришла одновременно с восстанием, чтобы разделить мою ярость надвое. До и после тебя. Мы занимаемся любовью в гостиничных кроватях, разделенных траншеями, и до четырех утра читаем стихи Рене Рикарда. Кто-то скажет, что жаль, что возможность ассимилировать всю красоту мира обязательно отфильтрована лицом того или иного человека, сводится к всегда повышаемому качеству тех или иных поцелуев, к чьей-то способности вмещать всю вселенную.
Если только это не твое лицо, если эти поцелуи не твои. Влюбиться — значит почувствовать начало революции. Нет революции, которая не породила бы новое тело, и мое рождается сегодня в твоих руках на улицах Тегерана и Москвы, Сантьяго и Ла-Пасы. Дезертировавший с войны новоиспеченный солдат, ребенок-полицейский, преклонивший колени перед демонстрантами. Тинейджер, вооруженный только электроникой и ножницами. Ты – революция. Я принадлежу тебе. Твоя кожа — единственная временная автономная гендерная зона. Раньше это понятие было политической фикцией, чистой спекуляцией. Теперь она существует здесь: между нами. Insurgo. Insurrectio. Ради тебя я оставлю все свои аффекты грусти. La mañana es Clara. Les soirées sont bleues. Si la nuit est rouge. La révolution — это ты.
Источник тут
