Кризисы надвигаются, подобно похожим друг на друга тучам на горизонте. Когда на море бушует шторм, капитан призывает проявить солидарность. Но, стоит опасности миновать, от единения не остаётся и следа: одни вычёрпывают воду из трюма, другие топчутся на верхних палубах. Повторится ли эта картина, или всё же пандемия заставит изменить курс?
Сегодня речь идёт не столько о санитарном, сколько об экономическом кризисе. То, что произошло на рынке в Ухане – это как большие последствия от маленькой бабочки, и это потрясение выявило трещины капитализма в условиях глобализации и либерализации, который на протяжении четырёх десятилетий выстраивал свои «цепочки ценностей» в пользу массовых производителей некачественных товаров, суливших прибыли без приложения усилий: сосредоточение капиталов, «свободная и честная» конкуренция за счёт снижения зарплат, нулевой уровень запасов, бережливое производство, варварское расходование природных ресурсов, плановое устаревание, сокращение количества масок и коек в больницах, жёсткая экономия.
Всё только начинается, но экономисты уже задаются вопросом: кто и как будет платить? Профессионалы, зарабатывающие благодаря этим дрожжам, в которых начинается брожение от одного лишь упоминания об «издержках», конечно, не могли упустить столь удачную возможность задать такой вопрос. Но на этот раз их реакция вполне понятна. В самом деле, это один из главных аспектов ожидаемого «возвращения к нормальной жизни»: что значит «нормальная», что значит «возвращение», и есть ли такие перспективы, которые в очередной раз не поставят крест на всех «ожиданиях»?
Этот кризис хоть и является экономическим, но его можно считать беспрецедентным в истории капитализма. Не будучи ни классическим, ни кейнсианским, он не является результатом резкого спада предложения из-за ограничений административного, технологического характера или из-за недостатка факторов производства (капитала, труда и природных ресурсов), не стал следствием внезапного снижения спроса, хотя за последние сорок лет режим формирования спроса претерпел ряд структурных изменений к худшему. Причиной кризиса стали в первую очередь принимаемые на высшем уровне решения (и, в меньшей степени, защитные меры индивидуального характера), которые привели к резкой остановке целых комплексов в производственной сфере.
По данным Международного бюро труда (МБТ), «1,25 миллиарда работников, или около 38% от общего их количества во всём мире, заняты в тех сферах экономики, которые столкнулись с существенным сокращением производства и с повышенным риском перемещения рабочей силы. Речь идёт главным образом о розничной торговле, о гостиничном и ресторанном бизнесе, а также об обрабатывающей промышленности» (1).
Мы уже можем оценить масштабы этого риска. По подсчётам МБТ, во втором квартале 2020 года количество отработанных часов по всему миру уменьшится на 6,7%, что эквивалентно 195 миллионам полных ставок. Как сообщается в исследовании, опубликованном ООН, (2) кризис отбросит за черту бедности 500 миллионов человек, которые ощутят снижение доходов или потеряют работу.
Что касается вопроса о том, «кто будет платить?», ответ на него частично уже получен, и едва ли со временем он изменится: первыми следствиями кризиса стали непосредственные убытки в производстве товаров и услуг (как полезных, так и пустяковых, более или менее токсичных), восполнить которые, скорее всего, не удастся. Эти потери легли тяжким грузом на плечи работников, доходы которых снизились или оказались равны нулю из-за невозможности выпускать либо продавать продукцию. Это основная часть нашей платы за борьбу с распространением вируса.
Но обычно вопрос об издержках и их сокращении рассматривается под другим углом. Мы очень быстро переходим от битья посуды к попыткам её склеить и неминуемо оказываемся перед целой горой государственных долгов, накопленных властями и системами социального страхования, которые, в свою очередь, тоже не избежали потрясений и пытаются сгладить их последствия, уменьшить убытки и страдания, связанные с падением производства. Так кто же за это заплатит?
В сущности, не исключён очередной обвал рынка облигаций.
Этот вопрос вызывает не меньший интерес, чем предыдущий, но, если первые убытки прошли незамеченными, то последующие (государственные задолженности) могут стать настоящим показателем того, во что обойдётся нам кризис. Речь идёт о дополнительных ограничениях производства, которые ударили непосредственно по государству, а также о перераспределении издержек между теми административными подразделениями, которых они непосредственно коснулись.
Дело в том, что государство, так же, как предприятия и семьи, непосредственно ощущает на себе спад производства и несёт из-за этого убытки в форме недополученных налогов (налог на прибыль предприятий, подоходный налог, на нефтепродукты и т. п.).
Во всём мире предприятиям даётся отсрочка по внесению налоговых и социальных платежей, им предлагаются льготы и гарантии по кредитам, сохраняются и преумножаются меры поддержки для граждан, такие как дополнительные выплаты, полная или частичная компенсация зарплаты тем, кто оказался без работы. Вероятно, в дальнейшем не обойтись без выкупа долговых обязательств, рекапитализации и национализации, чтобы спасти компании, оказавшиеся в непростом положении (при этом производственные мощности будут находиться в более-менее рабочем состоянии), из-за ожидаемого увеличения размера их задолженностей.
Долги достигли угрожающих размеров ещё до кризиса вокруг коронавируса, а теперь могут только возрасти и привести к банкротствам. В октябре 2019 года Международный валютный фонд (МВФ) провёл прогностическое исследование на основании гипотезы о глобальной рецессии в размере 4 процентов от годового ВВП (это в два раза меньше, чем было во времена финансового кризиса 2008 года). Эксперты выяснили, что в этом случае совокупный объём так называемой «рискованной» задолженности предприятий резко возрастёт на 19 000 миллиардов долларов (более чем на 17 000 миллиардов евро) и в 2021 году достигнет уровня 40% от суммы кредитов частных компаний (3).
Эти цифры нуждаются в пересмотре, так как в ходе нынешнего кризиса спад производства уже оказался вдвое более существенным, чем в этом пессимистическом сценарии. К моменту выхода государств из нынешнего кризиса их задолженность станет ещё больше, чем была несколько месяцев тому назад.
Прежде чем рассуждать о том, кто будет платить по счетам, следует внести ясность в два вопроса. Во-первых, надо понимать, что объём долга, имеющегося у государства, не равен сумме, которую оно за определённое время (через пять, десять или тридцать лет) отдаст своим кредиторам. Обычно государству удаётся «преобразовать задолженность», так что кредиторы просто выдают новый документ взамен старого. Таким образом, происходит выплата средств кредиторам, но долг никогда не гасится.
Во-вторых, не стоит беспокоиться по поводу доступности средств, необходимых в процессе приближения к максимальному уровню потребности в обеспечении государственных долговых обязательств. Как изящно выразился экономист Брюно Тинель, «думая, что у нас слишком много долгов, мы должны быть последовательными и не забывать о том, что и сбережений у нас тоже слишком много» (4).
Таким образом, для государства реальный объём задолженности – это не сумма заёмных средств, которые оно обязано вернуть, а размер процентов, подлежащих ежегодной уплате его кредиторам. Следовательно, возникает вопрос: способно ли государство в долгосрочной перспективе выплатить этот объём, или, в противном случае, можно ли этого избежать (и если да, то каким образом)? На сегодняшний день процентные ставки по государственным задолженностям ведущих стран Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) существенно не увеличились. Испания, Португалия, Греция и Италия по-прежнему получают кредиты на десять лет по номинальной ставке от 1 до 2%.
Для США, Германии, Франции, Японии и Великобритании ставка не превышает 1%: с учётом инфляции можно сказать, что все эти страны пользуются займами по реальной ставке, близкой к нулю, а то и вовсе отрицательной. Это означает, что объём государственных задолженностей может оставаться на вполне приемлемом уровне, и к тому же фактически никому их выплачивать не придётся, если только игроки финансового рынка не поддадутся панике из-за роста государственных долгов и не примутся требовать от государств плату за страх, ведь страх – это основная мотивация людей, которых иногда считают «любителями риска».
А что может произойти, как будут действовать власти государств и органы валютного регулирования, если панические настроения всё же овладеют игроками финансового рынка, такими как пенсионные фонды, фонды страхования жизни, сберегательные фонды и банки, которым доверяют свои средства частные клиенты и целые компании? Если паника и проникнет в эту сферу, то, скорее всего, она будет носить избирательный характер и заставит их вернуться к тем процентным ставкам, которых потребуют от государств еврозоны.
Несомненно, южные страны окажутся в большей опасности, чем северные. В таком случае можно предположить, что «зонтик», открытый Европейским центральным банком (ЕЦБ) в 2012 году, когда Марио Драги, тогдашний его руководитель, заявил, что «ЕЦБ сделает всё возможное для спасения еврозоны», останется открытым, как это и было в период так называемой политики «количественного смягчения».
Может быть, пока было бы достаточно того факта, что ЕЦБ выражает готовность выкупить все суверенные долги, которые могли бы стать предметом продажи (что повлекло бы за собой повышение процентных ставок по этим долгам), а также того, что обещания надёжно подкреплены действиями.
Но на сегодняшний день никто не знает, каков будет объём накопленных государственных долгов, и каково будет пороговое значение (120%, 150%, 200% от ВВП ?), которое породит недоверие настолько сильное, что даже перспектива появления долгожданного покупателя не сможет развеять его. Эта точка утраты равновесия может располагаться довольно высоко, поскольку сейчас уже осталось не так много других привлекательных вариантов, способных успокоить владельцев сбережений.
Тем не менее, нельзя исключать сценарий очередного краха на рынке облигаций. В этом случае придётся подумать о том, каким образом избавиться от части государственных долгов или нейтрализовать их нагрузку. То есть опять же, задаться вопросом о том… «кто будет платить?»
Могут ли нынешние руководители согласиться на то, что они всегда отвергали?
В условиях столь серьёзного кризиса сторонникам ортодоксального подхода не хватает аргументов. Один из ведущих французских пропагандистов неоклассической теории (экономического учения, доминирующего на протяжении последних пятидесяти лет), в 2014 году удостоенный премии Шведского Банка по экономике памяти Альфреда Нобеля (ошибочно именуемой «Нобелевской премией»), Жан Тироль, отвечая на этот вопрос в своей статье в газете Les Échos, (5) был вынужден выйти за пределы собственной доктрины и позаимствовать некоторые соображения у коллег.
Экономист сравнивает четыре возможных реакции на резкое увеличение объёмов госдолга. Первый вариант состоит в отказе от части госдолга, но о нём Тироль упоминает, похоже, лишь для того, чтобы тут же отмести его: «Эта операция считается «деликатной», так как она способна надолго испортить репутацию государств, которые решатся на её проведение.
В первое время они не смогут вновь обратиться за получением займа, поэтому каждому из них придётся как можно скорее сбалансировать свой бюджет, а это лишь нанесёт ещё один тяжёлый удар по спросу в тот момент, когда экономика в наименьшей степени готова к нему. По мнению Тироля, это путь в тупик. Этот вариант, при котором проблема решается за счёт обеспеченных классов и ренты, не всегда был таким уж неподходящим, как можно подумать. Он не раз помогал быстро восстановиться тем государствам, которые его реализовывали (6).
Второе решение заключается в том, чтобы повысить налоги, сократить расходы и тем самым отсрочить момент, когда понадобится вновь залезать в долги: «Государства взимают очень высокие налоги с самых богатых граждан, например, налог на имущество, а также с представителей среднего класса, чтобы пополнить казну, которая в этом крайне нуждается», – поясняет Тироль. Своеобразный возврат к прежней политике жёсткой экономии, но с более продуманным распределением ограничений.
Автор не высказывает своего мнения относительно такого варианта. Идея о чётком распределении нагрузки, похоже, не близка министру экономики и финансов Франции Брюно Ле Мэру, который предпочитает жёсткую экономию «на долгосрочную перспективу»: «В долгосрочной перспективе нам необходимо оздоровить бюджет и сократить задолженность», (7) – заявил он, не пояснив, за чей счёт планируется всё это сделать.
А третий вариант? Распределение части госдолга между странами еврозоны, то есть пресловутые «корона-бонды», раскритикованные северными странами через несколько дней после публикации статьи Тироля. Идея была бы неплоха в том случае, если бы увеличение процентной ставки коснулось ограниченного количества стран, которые могли бы пользоваться более высоким уровнем доверия в отношении среднего размера суверенного долга. Вместе с тем она оказалась бы бесполезной, если бы недоверие к государственным долгам приняло общий характер.
Остаётся четвёртое решение, которое Тироль считает наиболее удачным: монетизация долгов (и не только государственных), то есть их выкуп центральными банками. Тироль подчёркивает, что в этом случае вопрос о возврате средств уже не обсуждался бы: «Для выплаты долгов государствами нет формально установленного срока. Выкуп, который мыслится как временный, фактически может стать окончательным».
В момент возврата задолженности ЕЦБ государство может параллельно взять средства в долг у кредитно-финансовых учреждений (чтобы получить необходимую наличность), а ЕЦБ сразу же выкупит и этот долг на вторичном рынке. Задолженность перед ЕЦБ станет постоянной, как непрерывно возобновляемая кредитная линия, так что у государств, несомненно, будет одной заботой меньше. Но как же быть с выплатой процентов? Об этом Тироль ничего не пишет. А может быть, в этот момент понадобятся инновации, иначе реальная долговая нагрузка нисколько не уменьшится.
Конечно, проще всего было бы воспользоваться механизмом убытков и прибылей в отношении долгов, выкупленных центральным банком: это устраивающая всех форма отказа от государственной задолженности. Несомненными достоинствами такого решения было бы то, что не пришлось бы обманывать частные компании (они согласились бы на выкуп их ценных бумаг ЕЦБ, лишь бы только тот заплатил соответствующую цену), и можно было бы избежать всплеска инфляции, поскольку средства, предоставляемые частным в рамках выкупа долговых обязательств государств перед ними, не увеличивают их капитал и не создают фиктивные прибыли (речь не идёт о «разбрасывании денег с вертолёта», по меткому выражению Мильтона Фридмана, который имел в виду раздачу государством денег населению в надежде, что люди начнут их тратить и тем самым дадут стимул к экономическому подъёму).
Конечно, такая операция согласованного отказа от государственного долга, проводимая в широком масштабе, обернулась бы для ЕЦБ колоссальной потерей активов, так что объём его собственных средств ушёл бы в минус на огромную величину. Может быть, однажды наступит день, когда каждый должен будет задать себе вопрос: «А что, разве это проблема?» Если бы государства были вынуждены оказать поддержку ЕЦБ, то тупик стал бы очевиден.
Но сейчас это не так, по крайней мере с институциональной точки зрения. Препятствие на этом пути носит не столько экономический, технический, организационный, сколько политический характер: по сути, надо было бы, чтобы нынешние руководители согласились на то, что они всегда объявляли невозможным. Не настала ли пора для перемен?
Наконец, есть и ещё один вариант, о котором Тироль не упоминает. Он состоит в том, чтобы создать (или возродить) на европейском уровне режим «мягкой инфляции» при помощи координирования стратегий в области заработной платы таким образом, чтобы придать новый импульс повышению зарплат (имеется в виду номинальное их увеличение без учёта инфляции). За счёт совместных усилий правительств, профсоюзов, ЕЦБ, хотя бы в рамках еврозоны, эту инфляцию, основанную на росте зарплат, можно было бы держать под контролем.
Это позволило бы задавать темпы номинального повышения зарплат в зависимости от ситуации в странах-членах ЕС (чтобы сбалансировать разницу реальных обменных курсов, накопившуюся с тех пор, как девальвация стала невозможной). Это необходимо для восстановления относительной ценовой конкурентоспособности, что, в свою очередь, поможет устранить проявления торгового дисбаланса, следствием которой они являются (8)
Такая мягкая инфляция уменьшила бы груз государственной задолженности за счёт самых состоятельных кредиторов. Ведь именно так всегда и поступают после окончания войны, а мы разве не на войне? Сначала правительства находят средства на вооружения, обращаясь к рантье с просьбой предоставить им деньги, а возвращают заёмные средства несколько лет или десятилетий спустя… за которые покупательная способность валюты снижается.
При этом бедным никакой обман не угрожает просто потому, что денег у них нет. Мягкая инфляция за счёт роста зарплат, координируемая в границах еврозоны и регулируемая в зависимости от ситуации в отдельных её регионах, облегчила бы груз накопившихся долгов за счёт привлечения средств рантье, которое осуществлялось бы ненасильственно, но в течение длительного времени (с учётом обесценивания валюты на 2–3% в год).
Даже Ален Минк теперь одобряет идею «вечной задолженности»…
Монетизация части государственных долгов для избавления от них, как и стимулирование мягкой зарплатной инфляции – идеи, которые выглядят почти кощунственными. Но, как говорил в своё время британский экономист Джон Мейнард Кейнс, рассуждая о своей стране, если кризис продлится или обострится, то, возможно, он заставит «политиков и управленцев смягчить наиболее разрушительные последствия ошибок в полученном ими образовании за счёт действий, которые с точки зрения их собственных принципов выглядят непоследовательными, за счёт практических шагов не ортодоксального и не еретического характера, и первые признаки такого подхода уже появляются» (9).
Среди этих признаков следует отметить неожиданные изменения ориентиров, как это произошло в случае Алена Минка: теперь он стал сторонником «вечной задолженности», которую государство не выплатит никогда (10). Стоит напомнить и о перемене во взглядах Тироля, который, не признавая этого за собой, много говорит об изменившихся позициях организаций Евросоюза, его лидеров… и о «полученном ими образовании».
*****
(1) « Observatoire de l’OIT : le Covid 19 et le monde du travail, 2e édition », Organisation internationale du travail, Genève, 7 avril 2020
(2) Chris Hoy, Eduardo Ortiz-Juarez et Andy Sumner, « Estimates of the impact of Covid 19 on global poverty » (PDF), document de travail, United Nations University, Helsinki, avril 2020.
(3) « Global financial stability report », Fonds monétaire international, Washington, DC, octobre 2019.
(4) Bruno Tinel, Dette publique : sortir du catastrophisme, Raisons d’agir, Paris, 2016.
(5) « Jean Tirole : quatre scénarios pour payer la facture de la crise », Les Échos, Paris, 1er avril 2020.
(6) Чит. Renaud Lambert, « Dette publique, un siècle de bras de fer », Le Monde diplomatique, mars 2015.
(7) « Gérald Darmanin et Bruno Le Maire : “Le plan d’urgence révisé à 100 milliards d’euros” », Les Échos, 9 avril 2020.
(8) Для более глубокого понимания экономических механизмов см. нашу объяснительную статью « Compétitivité-coût, taux de change réel et déséquilibres commerciaux ».
(9) John Maynard Keynes, La Pauvreté dans l’abondance, Gallimard, Paris, 2002.
(10) « Alain Minc : pour une dette publique à perpétuité ! », Les Échos, 16 avril 2020.
Источник: Le Monde diplomatique
