Чума прежде всего послужила для государства началом коррупции... Никто не желал упорствовать в том, что представлялось ранее хорошим, так как неизвестно было, не погибнет ли он прежде, чем достигнет его.
Фукидид, История. II, 53
Я хотел бы обсудить с вами один вопрос, о котором я не перестаю думать уже больше месяца. Как могло случиться, что целая страна рухнула морально и политически перед лицом болезни, и даже этого не осознала? Слова, которые я использовал, чтобы сформулировать этот вопрос, были тщательно продуманы один за другим. Мера отречения от собственных моральных и политических принципов на самом деле очень проста: речь идет о том, каков предел, за которым человек не желает от них отрекаться? Я считаю, что читатель, который возьмет на себя смелость рассмотреть следующие пункты, должен будет согласиться с тем, что – не заметили ли мы это на самом деле или только сделали вид, что не заметили – порог, отделяющий человечество от варварства, уже был преодолен.
1) Первый пункт, возможно, самый серьезный, касается тел погибших. Как мы могли согласиться с тем – лишь только во избежание неясного риска – что наши близкие и люди в целом не только будут умирать в одиночестве, и, чего никогда раньше не происходило в истории со времен Антигоны и вплоть до сегодняшнего дня – что их тела будут сожжены без церемонии похорон?
2) Затем мы без лишних хлопот, – лишь только во избежание неясного риска – приняли решение ограничить нашу свободу передвижения до такой степени, которой никогда раньше не было в истории страны, даже во время двух мировых войн (комендантский час во время войны был ограничен определенными часами). Поэтому мы согласились, – лишь только во избежание неясного риска – на самом деле приостановить наши дружеские и любовные отношения, так как наш ближний возможно стал источником заразы.
3) Это могло произойти – и здесь мы касаемся корня явления, – потому что мы разделили единство нашего жизненного опыта, который всегда неразрывно телесен и духовен одновременно, на чисто биологическую с одной стороны, и на аффективную и культурную жизнь – с другой. Иван Иллич показал, а Дэвид Кейли недавно напомнил об этом, ответственность современной медицины за этот раскол, который воспринимается как само собой разумеющееся и который на самом деле является величайшей из абстракций. Я прекрасно понимаю, что эта абстракция была достигнута современной наукой с помощью реанимационной аппаратуры, которая может поддерживать организм в состоянии чистой вегетативной жизни.
Но если нынешние условия выйдут за рамки пространственно-временных границ, которые им соответствуют, что мы и делаем сегодня, и станут своего рода принципом социального поведения, то мы впадаем в противоречия, из которых нет выхода.
Я знаю, что кто-то поспешит ответить, что эти условия имеют временное ограничение, после чего все вернется на круги своя. Поистине странно, что кто-то может верить этому вранью, поскольку те же самые власти, которые объявили чрезвычайное положение, не устают напоминать нам о том, что, когда оно закончится, те же самые директивы должны продолжать соблюдаться, и что так называемое социальное дистанцирование, используя эвфемизм, станет новым принципом организации общества. И в любом случае, то, с чем мы согласились, с добрыми намерениями или нет, не может быть отменено.
Поскольку я призвал каждого из нас к ответственности, я не могу не упомянуть о еще более серьезных обязанностях со стороны тех, кто в особенности должен был заботиться о человеческом достоинстве.
Прежде всего, Церковь, ставшая служанкой науки, которая сейчас стала истинной религией нашего времени, радикально отказалась от своих важнейших принципов. Церковь, при Папе Римском по имени Франциск, забыла, что Франциск обнимал прокаженных. Она забыла, что одно из дел милосердия – это посещение больных. Она забыла, что мученики учат, что нужно жертвовать жизнью, а не верой, и что отречься от ближнего – значит отречься от веры.
Другая категория лиц, которая не справилась со своими обязанностями, – это юристы. Мы давно привыкли к безрассудному применению чрезвычайных мер, посредством которых исполнительная власть заменяет законодательную, отменяя этот принцип разделения властей, который определяет демократию. Но в данном случае перешли все границы, и складывается впечатление, что слова премьер-министра и главы министерства гражданской обороны, как будто бы они были сказаны фюрером, сразу же превратились в закон. И мы не видим, как, исчерпав срок действия указов о чрезвычайном положении, ограничения свободы могут быть, как нам заявляют, сохранены. Какими юридическими средствами? С перманентным чрезвычайным положением? Задача юристов – убедиться, что конституция соблюдаются, но юристы хранят молчание. Quare silete iuristae in munere vestro? (Почему юристы молчат о том, что их касается?)
Я знаю, что всегда найдется кто-то, кто ответит, что жертва была принесена во имя нравственных принципов. Я хотел бы ему напомнить, что Эйхман, по-видимому, с добрыми намерениями, никогда не уставал повторять, что он сделал то, что он сделал по совести, повинуясь тому, что он считал принципами кантианской морали. Принцип, который гласит, что нужно отречься от добра, чтобы спасти добро, так же ложен и противоречив, как и принцип, согласно которому, чтобы защитить свободу нужно отречься от свободы.
Источник: quodlibet
