Сегодня в Украине и России очень много рассказывают о китайском чуде не пытаясь особенно понять причины его появления. Попытаюсь закрыть некоторые лакуны в этом вопросе.
В одной из прошлых статей я уже подымал вопрос исторических поражений, которые сформировали вектор сегодняшней динамики Китая. Сегодня мы коснемся несколько других аспектов.
Когда путешествуешь по Китаю, то первое, что бросается в глаза — скученность. Она преследует вас практически везде. Наверное, иная картина на западе страны: в Синьцзяне и Тибете, где мне еще предстоит побывать. Однако, львиная доля населения Китая живет на востоке в долинах Янцзы, Хуанхе, Жемчужной реки, поэтому «настоящий Китай» находится именно там.
Скученность встречает вас сразу. Въезжая ночью из аэропорта в Шанхай или Гуанчжоу вы практически все время «плывете» по эстакадам на высоте в 10-20 метров, заглядывая в окна многочисленных многоэтажек. Это в некоторой степени шокирует, поскольку жители этих домов практически все время находятся под чьим-то вниманием. Впрочем, часто взгляд упирается в звукозащитные экраны.
Недостаток пространства заставляет прибрежные города интенсивно расти вверх. Шанхай, Гуанчжоу являются городами, где доминируют вертикальные линии. Они окружают вас со всех сторон, создавая впечатление, что вы находитесь на дне огромного, подсвеченного неоном котлована. Старые квартальчики окружены небоскребами, вокруг которых паутина эстакад. Или представьте, симпатичный зеленый скверик, который со всех сторон окружен….. автомобильной развязкой.
При этом везде много зелени, даже на парапетах эстакад можно увидеть цветы. Местная власть вообще старается максимально озеленить города, чтобы убрать с глаз преобладание урабанистичных серых оттенков.
Другим предстает Пекин, который является городом горизонтальных линий. В отличие от приморских городов, здесь не так много эстакад, зато много широких проспектов в 10-12 полос по которым мчатся миллионные массы автомобилей. Пекин находился под влиянием кочевников и это каким-то образом воплотилось в этой тяге к широкому пространству.
Основной цвет Пекина – серый. Здесь сразу ощущаешь, что оказался в административном центре страны. Больше полиции, больше официоза, больше патриотического пафоса. Однако и здесь чувствуется скученность. Чуть отходишь в сторону от площади Тяньаньмэнь и упираешься в трущобные кварталы, где и ночью кипит жизнь.
В Китае начинаешь быстро скучать за нашими огромными открытыми пространствами, когда можно проехать десятки километров и не увидеть ни одного человека. Об этом там только приходится мечтать. Например, мы ехали в скоростном поезде из Шанхая в Нанкин. 300 км проехали за час десять и все это время наблюдали за окном сплошную промзону с редкими прожилками рисовых полей.
Дорога из Нанкина в Уху была более интересна в плане самобытного пейзажа. Там-сям маленькие рисовые поля на краю которых ютится небольшой квадратный домик с плоской крышей. Очень много небольших прудов, где разводится рыба, которую тут же ловят сачком, сетью или удочкой.
Вода во всех водоемах, что приходилось видеть была либо грязной, либо очень грязной. По Жемчужной реке в Гуанчжоу плывут тонны мусора и маслянистые разводы. С экологией в Китае вообще, мягко говоря, пока не очень дружат. Хотя после последнего съезда КПК было принято решение о повышении качества экономического роста, что подразумевает и увеличение внимания в отношении экологических проблем, которые уже нельзя игнорировать.
Подобная сжатость пространства формирует соответствующий характер отношений в китайском обществе. Большое количество людей, скученных на относительно небольшой территории требуют осторожности в управлении, поскольку последствия неудачного шага могут повлечь за собой множество жертв. Это же требует рациональности поведения. Пространство и ресурсы нужно использовать чрезвычайно экономно, иначе просто не выжить.
Это формирует ответственное поведение на уровне личных отношений. Например, не смотря на несколько непривычную для нас манеру езды, мы заметили всего пару аварий на китайских дорогах. Езда в плотном потоке формирует осторожность в маневре и приучает «чувствовать» пространство. Например, мы долго не могли понять по какому принципу осуществляется поворот на перекрестке. Потом понаблюдав осознали, что работает простое правило — кто больше, тот и прав.Китайцы тяготеют к иерархии, потому что она позволяет разрешить проблемы выживания. Они не понимают, как делегация может быть без руководителя. Им необходим старший, через которого можно вести диалог.
Именно находясь в Китае я лучше понял суть императорской власти и, вообще, значение власти для этого социума. Когда я слушал выступления представителей КПК, то ловил себя на мысли, что они как бы переосмыслили наследие императорской эпохи и первых десятилетий жизни КНР, когда Мао поставил все с ног на голову.
Императорская власть ставила в качестве главной задачи поддержание гармоничных отношений в обществе. Китайские правители редко шли на риск и действовали по принципу: все или ничего. Со времен Конфуция общественная гармония предопределялась правильным поведением человека, где фигура императора — сына неба, была ее воплощением. По-сути конфуцианство было этической системой, направленной на стабилизацию отношений в социуме и не ставило перед собой задачи подготовки человека к потусторонней жизни.
Конечно, в истории Китая были периоды нестабильности, сопровождающиеся многочисленными страданиями народа. Но рано или поздно они заканчивались и все возвращалось на круги своя. Китайской системе реально было просто некому бросить вызов, поскольку она была достаточно изолированной, потому воспринималась как единственно верной.
Ситуация изменилась в 19 веке, когда Китай вошел в клинч с западными государствами, которые используя технологическое превосходство поставили империю на колени, что закончилось ее крушением в 1911 году.
Ответом на технологический, культурный и организационный упадок стало появление КПК во главе с Мао, которая установила контроль над страной в 1949 году.
Как писал Генри Киссинджер, «возвышающийся над всеми, подавляющий своим влиянием, жестокий и безучастный, поэт и воин, пророк и каратель, он объединил Китай и отправил его в новый путь, чуть не уничтоживший его гражданское общество. К концу этого процесса выжигания ереси Китай оказался одной из крупнейших держав мира и единственной коммунистической страной, если не считать Кубу, Северную Корею и Вьетнам, где политические структуры выжили после краха коммунизма в других частях света».
Мао смотрел на современный ему Китай как нечто, что нужно преодолеть видя в его слабости будущую силу.
«Помимо прочих особенностей население Китая выделяется бедностью и отсталостью. На первый взгляд, это плохо, а фактически хорошо. Бедность побуждает к переменам, к действиям, к революции. На чистом без всяких помарок листе бумаги можно писать самые новые, самые красивые иероглифы, можно создавать самые новые, самые красивые рисунки», — писал Мао в начале 50-х годов и попытался радикально порвать с традицией «большими скачками» и «культурными революциями».
Сегодня в Китае предпочитают не говорить об эпохе Мао. Как сказала нам советник Банка развития Китая, эксперименты 50-60-х показали свою несостоятельность. Однако, парадокс заключается в том, что именно эксперименты Мао с властью, традицией, экономикой сформировали сегодняшнюю базу подъема КНР. Сегодняшнее руководство Китая не боится инноваций в самым различных аспектах, но «спешит не торопясь». Природа и история рационализируют стратегии китайского руководства и повседневную жизнь.
В этом плане, вряд ли можно перенести их опыт на наши просторы. Для этого нужно слишком много страдать и иметь такое ничтожное количество земли на душу населения. Мы слишком мало страдали и у нас слишком много ресурсов, чтобы мы начали ценить то, что имеем. Возможно наше стремление к страданию (а именно им пропитан значительный пласт нашей культуры) — есть подсознательное пытливое желание познать мир и открыть огромные внутренние ресурсы, способные превратить нашу страну в город-сад. Как это сделал Китай.
Юрий Романенко, “Хвиля”
