На французском языке вышло эссе Михаила ЕПШТЕЙНА “Территориальное проклятие” в переводе Nastasia Dahuron. Впервые оно было опубликовано в журнале “Частный корреспондент” (2016; закрыт в 2022), а затем вошло в книгу (“Перед концом истории?”, 2025).
Время от времени студенты задают мне вопрос: «Почему Россия такая несчастная? И почему она приносит несчастье другим странам?» Представления студентов о несчастной стране формируются изучением классики: Гоголь, Достоевский, Чехов, Ахматова, Замятин, Булгаков, Платонов, Зощенко, Солженицын, Шаламов…
«Почему..?» Этот вопрос меня тоже преследовал всю сознательную жизнь. Помню, летом 2006 года, во время диалектологической экспедиции в верховья Волги, я стоял на берегу озера Селигер. Изумительный водный овал, окаймленныйтемным лесом, облака вверху и внизу, мир, тишина, покой… Казалось, вокруг должны быть рассыпаны зажиточные города, веселые пристани, сказочные терема, в которых живут богатые и свободные люди. Среди такой умиротворенной природы не может не возникнуть мирная, жизнерадостная, производительная цивилизация… Но в нескольких шагах от берега стояла в развалинах церковь, где на месте купола рвано зияло небо, а пол был устлан толстым слоем коровьего помета… В окружающих деревеньках осталось доживать лишь несколько старух (чей диалект мы и собирали) и вконец спившихся бобылей. Школы давно закрылись, и единственное живое место в округе — это поселок таджикских рабочих, уже успевших соорудить для себя мечеть.
Центр селигерских краев Осташков по меркам провинциальной России вполне приличный городок, но какой же унылый, нескладный, без малейшей искорки радости и вдохновения — и это на берегу сказочной озерной жемчужины! Вокзал, центральная улица, пристань — все сделано так топорно, что чувствуешь настроение строителей: только бы поскорее отделаться. Поразительная несоразмерность между чуткой, аристократически строгой, духонаполненной природой — и убогой «культурной» средой. Как будто природа просит, чтобы ее оставили в покое, не трогали, не марали, чтобы безлюбые пришлецы поскорее ушли из этих мест.
«Почему?» Порой винят суровый климат, долгие зимы, не благоприятные для развития цивилизации. Но сравнение с еще более северной и все-таки процветающей Финляндией, да и всей Скандинавией, опровергает такое объяснение. Там ведь нет ни среднерусских равнин, ни степей, ни чернозема, — а они построили чудесную цивилизацию, мирную, изобретательную, добрую к человеку; и по благосостоянию во многом опережают остальную, климатически более мягкую Европу!
Помимо географического фактора выдвигается еще морально-религиозный. Россия — многострадальная земля, такова ее небесная участь, христианское назначение. «Удрученный ношей крестной, / Всю тебя, земля родная, / В рабском виде Царь небесный / Исходил, благословляя» (Ф. Тютчев). Однако страна, убившая миллионы своих и чужих граждан и настроившая ГУЛАГи на огромных пространствах Европы и Азии, вряд ли может служить образцом христианской добродетели. И продолжающая убивать… До сих пор незаживающие раны кровоточат в разных частях мира: и в Северной Корее, и в Афганистане, и в Закавказье, а главная жертва сегодня — конечно, Украина.
Что же ответить студентам, так, чтобы не вышло слишком лирично или мистично? Мне кажется, одна из главных причин несчастий России — величина ее пространства и соответствующее чувство собственного величия. Основоположник славянофильства А.С. Хомяков заклинал дорогую ему Россию не гордиться своим простором и не подаваться на льстивые самозаклинания:
«”Гордись! — тебе льстецы сказали: /Земля с увенчанным челом, /Земля несокрушимой стали, /Полмира взявшая мечом! /<…> Красны степей твоих уборы, /И горы в небо уперлись, /И как моря твои озеры…”Не верь, не слушай, не гордись!» (России, 1839)
Пространство пожирает и опустошает страну изнутри. «Мы живем, под собою не чуя страны», — сто лет спустя писал О. Мандельштам. Живущему в этой стране трудно почувствовать ее своей и нести за нее ответственность. Она не прилегает к коже, а вздувается, как огромный волдырь. Что бы ни сделал человек, эта страна все сведет на нет. Он насадит сад — а откуда-то нагрянут чужие и все заберут или разорят. Это страна всехняя и ничейная, в ней нет разгородок для личной свободы и ответственности, для сплоченного сообщества людей — сотружеников и сомышленников. Это страна ни для кого не своя, в том числе и для тех, кто правит ею. Они всё отбирают у регионов, а регионы в ответ не хотят работать на столичных начальников, зарывающих свои сокровища где подальше, в чужих землях. И поэтому все повисает в неопределенности: необеспеченность прав и невыполнимость обязательств, невозможность договоров, предполагающих взаимоответственность.
Говорят о «ресурсном проклятии» России, но есть еще более страшное — ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ПРОКЛЯТИЕ. Нельзя ни отдать эту территорию, ни освоить ее — только стыть и пустеть вме-сте с ней, впуская все глубже в каждый дом, в каждое сердце чувство безысходности.
Александр Солженицын упрямо твердил, что Россия нуждается в системе земств, местного самоуправления, и в этом он был великий реалист. Но он же полагал, что новая федеративная держава должна вобрать в себя все славянские республики и Казахстан, т. е. верил в благотворность общего государственного пространства и призывал к его расширению уже после распада СССР. «В 1991 упущена была — если она еще была? — единственная здоровая перспектива: реальное, взаимокрепкое соединение трех славянских республик с Казахстаном — в одно федеративное государство („конфедерация“ — это дым)…» — писал Солженицын в своей публицистической книге «Россия в обвале» (1998).
Казалось бы, как не понять, что местное самоуправление и такое огромное пространство, управляемое из одного государственного центра, — несовместимы? Сильные земства на необъятной земле — эта утопия несбыточна для России. История показала, что введенные в 1864 году на волне александровских реформ земства как форма самоуправления все больше становились легальной оппозицией центральному правительству — и были отменены в 1918 году, едва больше- вики взяли власть.
Из стихотворения Александра Кушнера: «Большая удача — родиться / В такой беспримерной стране. / Воистину есть чем гордиться, / Вперяясь в просторы в окне…» (1969). Талантливейший поэт, публикующий это в СССР, прекрасно понимает риторическую условность таких восклицаний. Обширность пространства — самый обманчивый и во всех смыслах п у с т о й предмет для гордости. Как можно гордиться ничем, т. е. пустотой территории, которая обратно пропорциональна тому, что она содержит в себе? Да и сам народ, под угрозой социального и физического вырождения, несет на себе иго этой «необъятной родины своей», где никак не может почувствовать себя хозяином. Иго пострашнее ордынского, да и доставшееся по наследству от той же Орды.
«Приволье», «раздолье», «разгулье» — неповторимые, «задушевные» русские слова, практически непереводимые на другие языки. Однако не сквозит ли в них та же пустота, которая предстает порой как манящая, освобождающая? «Что-то слышится родное / в долгих песнях ямщика: / то разгулье удалое, то / сердечная тоска…» (А. Пушкин. “Зимняя дорога”). «Почему слышится и раздается в ушах твоих тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря и до моря, песня? <…> Что пророчит сей необъятный простор? <…> Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» (Н. Гоголь. “Мертвые души”). У Гоголя тоска через несколько строк переходит в богатырство, как у Пушкина — разгулье в тоску. Так они и переливаются из пустого в порожнее, из раздолья в запустенье — на всем протяжении русской истории.
Оцепенение безграничного простора так передано у В. Ключевского: «Жилья не видно на обширных пространствах, никакого звука не слышно кругом — и наблюдателем овладевает жуткое чувство невозмутимого покоя,
беспробудного сна и пустынности, одиночества, располага- ющее к беспредметному унылому раздумью без ясной, от- четливой мысли» (“Курс русской истории”, ч. 1, лекция 4) .
Сама бескрайность этого мира рождает тянущую пустоту в сердце и вместе с ней — страшную силу размаха. И когда они сочетаются: удаль и тоска — пустота, ищущая расширения, и пустота, не находящая заполнения, — получаются те богатырские дела, от которых тоска не только не унимается, но шире расходится в сердце: «Объятый тоскою могучей, / Я рыщу на белом коне…» (А. Блок). Чем привольнее бег, тем сильнее тоска в сердце всадника; отсюда и «наш путь — в тоске безбрежной — В твоей тоске, о, Русь!» («На поле Куликовом»).
Каждый подвиг этой размашистой удали состоит обычно в том, чтобы раздвинуть «стесняющие» пределы — не наполнить их, а пополнить саму пустоту, от которой никому, и самим богатырям в первую очередь, не спастись. Вот почему так несчастлива эта земля — она растерзана своими просторами и одержима духом пустоты, который не выносит никакого жизнеустроения на определенном месте. Как сказал бы Гегель, абстрактная идея беспредельности уничтожает всякую жизненную конкретность. Пьянство, воровство, коррупция, лень, ложь, насилие — это лишь многообразные формы запустения и отвлечения от конкретного труда жизни: нет твердого понятия о собственности, о реальности, о правде, о свободе, об индивидуальности, о гражданском долге, о человеческом достоинстве. Все это расплывается в абстракции великого пространства, которое никто не может чувствовать своим, ибо оно, как горизонт, отступает от каждого реального места, предает его, сметает в ничто. Великое и неопределимое «там» (там — в столице, там — в Кремле, там — на небесах) торжествует над «здесь» и требует новых и новых жертв. Этот призрак великого пространства люди называют «Родиной» и кормят своей плотью и кровью, своими детьми, своим имуществом, честью и свободой.
автор – Михайло ЕПШТЕЙН, американський філософ, культуролог і літературознавець, лінгвіст, есеїст.
