Юрист, которого я когда-то уважал, в статье, только что опубликованной в одной из газет, пытается обосновать аргументами, которые хотели бы выглядеть правовыми, то, что правительство в очередной раз объявило об исключительном положении.
Принимая, не сознавая того, шмиттеанское различие между диктатурой комиссаров, целью которой является сохранение или восстановление действующей конституции, и суверенной диктатурой, целью которой является установление нового порядка, юрист проводит различие между чрезвычайным и исключением (или, точнее, между чрезвычайным и исключительным положением). Этот аргумент фактически не имеет под собой никакой правовой основы, поскольку ни одна конституция не может предполагать ее законный подрыв.
Вот почему в своей работе по праву “Политическая теология”, содержащей знаменитое определение суверена как того, “кто решает вопрос о чрезвычайном положении”, Шмитт говорит просто об “Ausnahmezustand”, “чрезвычайном положении”, которое в немецкоязычной теории и даже вне ее утвердилось как технический термин для определения ничейной земли между правовым порядком и политическим фактом, а также между законом и его приостановлением.
Переинтерпретируя главное различие Шмитта, этот юрист утверждает, что чрезвычайное положение консервативно, тогда как исключение является новаторским. “Чрезвычайное положение используется для скорейшего возвращения к нормальной жизни, исключение используется для нарушения правила и обоснования нового порядка”. Чрезвычайное положение “предполагает устойчивость системы”, “исключение, напротив, ее распад, который открывает путь к другой системе”.
Это различие, судя по всему, является политическим и социологическим и относится к персональной оценке состояния данной системы, ее устойчивости или распада, а также намерений тех, кто имеет право отдавать распоряжение о приостановлении действия закона, и которые, с юридической точки зрения, по сути, являются идентичными, поскольку в обоих случаях вопрос решается в виде явного и непосредственного приостановления действия конституционных гарантий.
Какова бы ни была его цель, которую никто не может утверждать, что ее можно оценить с уверенностью, существует только одно исключительное положение, и после того, как оно было объявлено, не предусматривается никаких обстоятельств, в рамках которых кто-либо имел бы право проверить реальность или серьезность условий, которые определили объявление исключительного положения.
Не случайно юристу приходится в какой-то момент написать: “То, что сегодня мы сталкиваемся с чрезвычайной ситуацией в области здравоохранения, мне кажется неоспоримым”. Любопытно, что данное субъективное суждение вынесено тем, кто не может претендовать на какой-либо медицинский авторитет, и которому, безусловно, можно противопоставить другие, более авторитетные суждения, тем более, что он признает, что “из научного сообщества раздаются несогласные голоса “, и поэтому, в конечном итоге решение о чрезвычайном положении должно быть принято.
Чрезвычайное положение, он продолжает, в отличие от исключительного положения, которое включает в себя неопределенные полномочия, “включает в себя только полномочия, направленные на предопределенную цель возвращения к нормальной жизни”, и, тем не менее, он пишет сразу же после этого, что такие полномочия “не могут быть определены заранее”.
Не требуется большой правовой культуры, чтобы понять, что с точки зрения приостановления действия конституционных гарантий, которые только и имеют значение, нет никакой разницы между двумя положениями.
Аргументация юриста вдвойне уязвима, поскольку она не только вводит в качестве правового различие, которое не является таковым, но и, чтобы любой ценой оправдать установленное правительством исключительное положение, вынуждена прибегнуть к неподтверждаемым фактами и сомнительным аргументам, которые выходят за рамки его компетенции.
И это тем более удивительно, что он должен сам понимать, что в условиях чрезвычайного положения были приостановлены действия конституции и нарушены правовые гарантии, которые никогда не ставились под сомнение, даже во время двух мировых войн и фашизма; а что это отнюдь не временная ситуация решительно подтверждается самими властями, которые не устают повторять, что вирус не только не исчез, но может появиться вновь в любое время.
Возможно, именно из-за остатков интеллектуальной честности в конце статьи юрист ссылается на мнение тех, кто “не без веских оснований утверждает, что, помимо вируса, весь мир уже более или менее постоянно пребывает в исключительном положении” и что “социально-экономическая система капитализма” не способна противостоять кризисам с помощью аппарата правового государства. С этой точки зрения он признает, что “пандемия инфекции вируса, которая держит под своей властью целые народы, – это совпадение и непредвиденная возможность, которой можно воспользоваться, чтобы держать под контролем покорное население”.
Разумно предложить ему более внимательно подумать о том, в каком состоянии находится общество, в котором он живет, и вспомнить, что адвокаты – это не просто – кем они, к сожалению, уже некоторое время являются – бюрократы, которым приходится оправдывать только ту систему, в которой они живут.
Агамбен отвечает на статью Густаво Загребельского “Не чрезвычайное положение подрывает демократию, а исключение…” (Repubblica, 29 июля 2020 г.). Густаво Загребельский (1943) – известный итальянский правовед, специалист по конституционному праву, член конституционного суда Итальянской республики с 1995 по 2004 годы.
Источник: Quodlibet.
